Деннису понемногу становилось лучше.
Казалось, ум его буквально вывернут наизнанку. Каждый день бывали
моменты, когда он говорил более связно, тогда-то он и сообщил, что
эксперимент забросил его на окраину псевдосферы Римана, во
вселенную, где даже параллельные линии пересекаются. Он заявил, что
должен вернуться в обычное пространство и уже начал обратное
движение, постепенно переходя с одного уровня на другой. В этот
период постепенно происходили очень странные вещи. Брат мог слышать
работу моих мыслей. Ну а в том, что он телепат, у меня не было ни
малейшего сомнения. Он мог в совершенстве подражать голосам отца и
матери. Он стал многими людьми сразу и всех их прекрасно имитировал.
Во мне он видел шамана или мессию и звал меня Уч - не учитель и не
учение, а просто Уч, нечто вроде воплощенного посла иных миров,
уполномоченного вести переговоры о приеме человеческого вида в
сообщество высшего разума.
     И это далеко не все: его посещали видения из истории XX века,
сцены постройки линз и скончания веков. Он сказал, что открытие
высшего физического измерения ожидает нас через несколько лет и что,
оно имеет отношение к Египту, к акациевым, триптаминовым культам, к
Тибету, каким он был восемь тысячелетий назад, к шаманской магии, к
бонпо и к книге перемен "Ицзин". Вот, такие идеи витали у него в
голове, пока он беспрестанно говорил и, не только говорил.
     От этого периода не осталось никаких записей. Меня так
.переполняла уверенность, что мы пребываем в вечности, что я не
ощущал никакой необходимости что-то записывать. По мере того как мир
- так мне казалось -- становится все совершеннее, я в какой-то
момент решил написать поэму, но этот миг так никогда и не настал. В
те пять дней все происходило как-то хаотично, бессвязно. Это был
самый напряженный период времени, какой мне довелось пережить. Не
было такой эмоциональной или интеллектуальной струны в человеческом
регистре, которая не звучала бы вновь и вновь в тысячах вариаций.
     В записках, сделанных несколько недель спустя, я мог подвести
итог тем пяти дням, только дав им нелепые названия: Огонь, Вода,
Земля, Человек, Мир. Я сидел и слушал, а Деннис витийствовал.
     Глаза его без очков казались безумными и пронизывали насквозь,
смотришь в них-и становится не по себе. С той самой ночи, когда его
обуял тот шаманский бред, я твердо решил не спать и ни на минуту не
спускать с него глаз ни днем, ни ночью. Следующие девять дней я не
спал и даже не ощущал потребности во сне: Хоть я и знаю, что такое
порой случается, тем не менее потом, на протяжении многих лет, я
воспринимал свое тогдашнее отсутствие желания спать как самый веский
аргумент в пользу реальности тех сил, с которыми мы
экспериментировали. Я не только не нуждался в сне - мои мысли
постоянно текли плавным, насыщенным, наполненным образами потоком,
по сравнению с которым обычный процесс мышления казался бледной,
судорожно подергивающейся тенью. И эта психическая сила пронизывала
весь мой бессонный {' период и сохранялась долгое время после него.
     Мне казалось, что время, которое мы переживаем, состоит из
отражений того, что ему предшествовало, и того, что должно по
следовать за ним. Шестое марта. Первый день, когда я решил не спать,
прошел в глубоком благоговении и растущем изумлении: я не ощущал ни
малейшей сонливости, хотя в остальном чувствовал себя нормально. В
последние т„мные часы перед рассветом, время, которое - я это
почувствовал - в точности совпадало С тем часом, когда мы два дня
назад проводили эксперимент, я услышал, как Деннис зашевелился в
своем гамаке. Потом он издал все тот же заунывный вой, тихий, но
сильный и .отчетливый, Который сорок t восемь часов назад забросил
его в новый мир. Он прозвучал трижды,' и как я и предполагал, -
что-то в моем мозгу убедило меня в' этом
     Как и раньше, последний вопль был самым протяжным 1---он
усиливался, а потом затихал, наверное, целую минуту. Когда Он'
наконец замер, я Снова услышал, как сквозь бледнеющий воздух из
миссии донесся петушиный крик. Почему все Происходит так
симметрично, будто что-то огромное, упорядоченное старается
показаться на поверхности самой организации окружающей нас
реальности? В небе заполыхал рассвет, начинался еще один из череды
этих бесконечных дней. То, что скрывалось в моем мозгу,
шевельнулось, готовясь встретить вызов, который бросал рассудку
каждый новый миг. Все, что осталось от того времени, - это
обрывочные образы и случайности, и только метафоры проходят сквозной
темой. Все являло собой сотворение мифов, сотворение образов -
подвижное, метауровневое, безостановочно текущее.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ИГРЫ В ПОЛЯХ ВСЕВЫШНЕГО
    В которой мы с Деннисом исследуем содержимое взаимных заблуждений и
озарений.
     Утром семнадцатого числа Ив вместе с Дейвом и Ванессой
вернулась к реке, а мы с Деннисом впервые за последние два дня
остались одни. Вокруг царил покой. Я разбирал и приводил в порядок
снаряжение. В лагере опять установилась чистота и порядок. У Денниса
периоды покоя чередовались с пространными монологами на
сверхкосмическом уровне, как в "Творце звезд" Олафа Стейплтона. Он
имитировал, изображал в лицах, описывал и всевозможными иными
способами передавал борьбу огромных мифологических существ -
гностиков и манихейцев, - происходящую в космическом масштабе.
Старая как мир схватка между добром и злом разыгрывалась в лабиринте
его сознания как книжка комиксов, перенесенная в четвертое
измерение. И все же юмор не покидал его: время от времени он со
стоном возвещал, что чувствует себя "старым мандеистом" (Мандеизм -
религия, возникшая в начале н. э. в Мессопотамии, в которой
соединились элементы христианства, иудаизма, зороастризма и
древневавилонской религии. - Прим. перев.), и сам разражался
взрывами хохота от собственного остроумия.
     Сидя в гамаке, я по мере возможности поддерживал разговор, хотя
мне было ясно, что Деннис запросто мог бы обойтись и без
собеседника. Казалось, он напал на главную жилу источника, питающего
фонтан красноречия.
     На миг я прикрыл глаза- за сомкнутыми веками в полной красе
возникло то, что я воспринял как учение или послания. Совершенная
рекурсивная геометрическая форма с четырьмя лепестками. Внутренний
голос сообщил мне, что это "Валентинова кривая". И правда, четыре
лепестка кривой напоминали истекающее кровью сердце с открытки к
Валентинову дню. На миг мне пришла мысль о сердцевидном плоде,
который я приспособил под кальян. Нет, никакой очевидной связи не
видно... образ растаял. Я достал блокнот и нарисовал Валентинову
кривую - сначала грубо, потом более тщательно. Это навело меня на
мысль о Бэзиле Валентине, жившем в XV веке, алхимике, авторе
"Триумфальной сурьмяной колесницы". Я читал эту книгу, но фактически
ничего из нее не запомнил. Еще я подумал о Валентине,
александрийском гностике II века, и о его учении о том, что
материальный мир есть сгусток страстей заблудшей Софии, которая из
себялюбия сотворила вселенную, не имеющую никаких связей, кроме как
с нею самой. Проникновение страданий Софии, низшего из архонтов , в
материальный мир - эта его идея близко смыкалась с нашими
алхимическими поисками. Сгущение эмоций в материю - вот поистине
внушающая ужас тема. Ведь именно она привела нас на Амазонку.
Алхимия - это понимание преобразований материи. Что до ключей, то
они, казалось, скрывались повсюду, все переплеталось, образуя
волшебную ткань смысла, подтверждения и тайны.
     В тот день, да и в последующие, в моем сознании возникали самые
разнообразные мысли и идеи, которые неизменно приводили к
дальнейшему расширению той совокупности тем, вокруг которой мы
строили свою жизнь. Одной из таких тем, которая была подхвачена и
начала развиваться - сначала медленно, потом все быстрее,
радикальнее и шире, - оказалась совокупность идей и взаимосвязей,
содержащихся в китайской гадательной книге "Ицзин". Этот древний,
обрывочный комментарий на еще более древний набор шестидесяти
четырех гадательных идеограмм, которые называются гексаграммами, уже
давно занимал меня, являясь частью моего увлечения некаузальными
формами логики. Впервые я узнал об "Низине", читая Юнга, который
предполагал, что осмысленное сопоставление гексаграммы с ситуацией
во внешнем мире - сопоставление, которое позволяет использовать
"Ицзин" как средство предсказания судьбы, - указывает на
некаузальную связь между внутренним душевным миром и объективной
внешней реальностью. Этот феномен Юнг назвал синхронностью.
     Вот уже несколько лет у меня вошло в привычку обращаться к
"Ицзин". Процедура заключается в раскладывании сорока девяти стеблей
тысячелистника - у меня их роль играли бамбуковые спицы; в итоге
получается гексаграмма. Я проделывал это каждый месяц на новолуние и
записывал результаты на листке бумаги, который хранил за обложкой
своего экземпляра книги. В первый же день после эксперимента
внутренний голос посоветовал мне достать список гексаграмм, которые
выпадали у меня за это время. Тогда я едва ли мог вообразить, к
каким прозрениям и выводам со временем приведет это простое
предложение. Я стал просматривать список, чтобы найти дату, когда
выпала первая из шестидесяти четырех гексаграмм. Обнаружив ее, я
снова вернулся к началу списка и стал искать вторую гексаграмму и
т.д., мой перечень попыток охватывал трехлетний период и насчитывал
около восьмидесяти гексаграмм и их вариантов.
     Поработав с полчаса, я пришел к заключению, что, судя по моим
записям, за три года, вплоть до сегодняшнего дня, каждая из
шестидесяти четырех гексаграмм выпадала по меньшей мере один раз.
Этот не столь уж невероятный факт показался мне чрезвычайно важным.
Для разных гексаграмм вероятность выпадения не одинакова, и то, что
за столь малое число попыток выпали все гексаграммы, показалось мне
необычным. У меня создалось ощущение, будто во мне таится некая
скрытая личность, которую я постепенно начинаю обнаруживать. Это
доказывало, что я являюсь отражением микрокосма и каким-то образом
избран для того, чтобы попасть именно в ту ситуацию, в которой
оказался. Я лично убеждался, что жизнь предопределена заранее - ведь
ее промысел я обнаруживал на каждом шагу - и на глаза мои то и дело
наворачивались слезы. Я взял себя в руки и, повинуясь настойчивой
подсказке внутренней волны понимания, спокойно сжег список выпавших
гексаграмм. Для меня это был совершенно нехарактерный поступок.
     Тогда Деннис, который все это время наблюдал за мной, изрек
одну из тех многочисленных загадок, которые он предлагал мне на
протяжении нескольких следующих дней. "Что можно сделать дыркой в
палке, но нельзя сделать палкой в дырке?" рявкнул он мне через
разделявшее нас песчаное пространство. Я предположил, что ответ
подразумевает издевку над жизнерадостными и крайне рискованными
тезисами, которые Тантра выдвигает в поддержку мысли, будто трубка
есть высшее средство перемещения между измерениями, и к тому же
доступное каждому.
     Час или даже больше прошел в молчании, что было необычно для
нового состояния Денниса. Потом он очнулся от своих раздумий и
заявил, что только что понял: он может сделать так, чтобы любой
телефон зазвонил, просто сосредоточившись на неком образе,
разгласить тайну которого он отказался. Более того, он заявил, что
может сделать так, чтобы любой телефон зазвонил в любой момент в
прошлом со времени изобретения телефона. Чтобы продемонстрировать
эту свою способность, он позвонил нашей матери .в какой-то осенний
день 1953 года. Он застал ее в тот миг, когда она слушала, как Диззи
Дин выступает в матче на первенство мира. Если послушать Денниса,
мама отказалась поверить, что это звонит он, поскольку видела, как
он, трехлетний мирно спит в своей кроватке. Он сказал, что позвонит
еще пораньше, а остаток дня провел за тем, что звонил всем, кому
приходило на ум, в самое разное время в прошлом, ведя оживленные
беседы и хихикая про себя по поводу умников, которых он дурачил, и
чудесах того, что он называл "Ма Bell". Так прошел день шестого
марта.
     Сам собой напрашивался вывод о том, что у Денниса шизофрения,
следствие отравления снадобьями, и ему необходимо покинуть Амазонку.
Что значительно осложняло дело, так это мое собственное поведение. Я
был совершенно нормален за единственным исключением: постоянно
утверждал, что все в порядке и что Деннис точно знает что делает.
     "Все о'кей, - старался я убедить остальных. - Он сделал то, что
намеревался сделать, а теперь, ребята давайте расслабимся и
подождем, пока все образуется".
     И я был искренен, хотя понятия не имел о том, как Деннис вел
свой эксперимент или как разработал теорию. Я знал только одно: с
того самого рассветного мгновения, когда мы сразу после эксперимента
посмотрели на гриб, со мной происходит нечто очень странное.
     Я находился в очень странном месте. Ощущение было такое, будто
я стал самим собой. С голосом я общался так, как ученик общается с
учителем. От него я узнал много нового. Не имей никакой возможности
доказать, я, тем не менее, знал много такого, до чего никак не мог
дойти обычным образом. Ив тоже прошла через эксперимент, однако с
ней абсолютно ничего не произошло. Двое| других моих друзей казались
совсем чужими. Они никак не могли уразуметь, что происходит, и
старались держаться от нас подальше. Оба думали, что все остальные
спятили. И правда, по сравнению с их нормальным поведением, эти
остальные вели себя донельзя странно.
     Суть того, что говорил мне невидимый учитель, заключалась в
следующем: "Не тревожься. Не надо тревожиться. Есть вещи, в которых
ты должен быть уверен. Твой брат поправится. Ваши товарищи
позаботятся о нем. Не тревожься, слушай меня. Ты должен это
усвоить". Все время после окончания эксперимента это нечто
продолжало увещевать меня - нечто, которое мне предстояло разгадать.
     Сегодня утром, седьмого, мне показалось, что Деннис как будто
слегка спустился с
      небес на землю, но настолько слегка, что можно было только
гадать, произошли какие-то улучшения или нет. Я с любопытством
отметил что, хотя и могло показаться, что он По-прежнему блуждает в
потемках, а мысли его все так же беспорядочны, в их содержании явно
наметилась перемена к лучшему. Еще вчера было похоже, что он
рассредоточен в таком беспредельном пространстве и времени, что едва
ли можно что-то понять в том космическом хаосе, который в нем
бушует. Не представлялось возможным отыскать в его сознании даже
нашу собственную галактику. На второй день он проснулся уже внутри
галактики, и все его видения и фантазии не выходили за ее пределы.
Будь это даже единственным симптомом его постепенного возвращения к
себе, и то не стоило им пренебрегать, но каждый шаг на пути брата к
здравому состоянию рассудка происходил точно также. На следующий
день, после того как Деннис достиг границ нашей галактики, он вошел
в Солнечную систему и потом несколько дней странствовал по ее
планетам, пока окончательно не отождествил себя с Землей. Прорастая
и протекая через пределы своей родной планеты, он стал думать о себе
как о человечестве в целом и мог ярко переживать картины его
истории. Еще позже он стал воплощением всех членов нашего обширного
и своеобразного ирландского рода до тех самых времен, когда, по
выражению Джеймса Джойса, Книга Судей дала нам Книгу чисел или Левит
совершил Второзаконие. Кого только среди них не было, и Деннис
изображал их всех: трудяг-рудокопов, церковника, жившего в XVII
веке, чья снедаемая похотью плоть исходила потом, надутых патриархов
и тонколицых женщин из одного поколения, и женщин с плечами, как у
батрачек, и языками, как садовые ножницы, из следующего.
Проболтавшись в этом окружении довольно долго, он наконец вернулся в
лоно нашей родной семьи, и тогда перед ним встал вопрос: кто же он
такой - Деннис или Теренс? Наконец он, слава Богу, успокоился на
мысли, что он - Деннис, вернувшийся с самой окраины вселенной
разума, исцелившийся и переродившийся, шаман в самом полном смысле
этого слова.
     Но до этого воссоединения и исцеления оставалось еще двадцать
дней, сегодня же, утром седьмого марта, мы шагали по выгону, точно
так же, как и тогда, наутро после эксперимента. Мы взошли на вершину
небольшого пригорка, на котором росло молодое дерево. "Ама", слово,
которое у витото означает "брат", стало одной из тех разнообразных
форм обращения, которые изобрел для меня Деннис. Сейчас, шагая все
дальше, мы непроизвольно искали взглядом грибы - это уже вошло у нас
в привычку, хотя теперь о том, чтобы есть грибы, не было и речи.
     Деннис брел впереди меня, направляясь к дереву. Нагнувшись и
раздвинув траву у подножия дерева, он показал мне вырезанные на коре
буквы А М А. С тех пор как была сделана надпись, миновало как
минимум несколько лет. Этот случай поставил меня в тупик. Откуда
Деннис узнал, что там и что это вообще значит? На мой вопрос он
ответил, протянув руку к рассветному горизонту и объявив, что это
планета Венера или первозданный мир Венеры - какой, я понятия не
имел. Эти заявления, которые он постоянно швырял в лицо рассудку,
воспринимать было отнюдь нелегко, время от времени они зажигали у
меня в душе краткие вспышки отчаяния по поводу состояния его
психики. Правда, большую часть времени я вполне мог убедить себя,
что Деннису становится все лучше и что он возвращается из невидимых
миров, которые для него настолько живы, что он ничего не может
видеть, кроме них.
     Я пытался направлять развивающиеся фантазии брата, используя
идею, что воссоздание рассредоточенного "я" - алхимический акт,
имеющий важнейшее значение как для него лично, так и для истории.
Несколько дней после пятого марта мы каждое утро отправлялись на
выгон, и там я требовал у него "камень". Ни один из нас не
воспринимал эти походы через призму нормального сознания. Казалось,
мир почти до краев полон чудес и сил, которые придавали мне
уверенность: ,все возможно, и в свете этого мы двигаемся в нужном
направлении.
     "Ничему не удивляйся, тебе предстоит унаследовать царство отца,
-говорил спокойный голос из гиперпространства. - Перед тобой
раскроется тайна родника и финиковой пальмы".
     Я наблюдал, как мое собственное понимание связи между тем, что
мы делали, и процессами классической алхимии движется огромными
скачками интуиции, чтобы добраться то до Герхарда Дорна, то до
Роберта Фладда, то до графа Михаэля Майера, - их имена связаны с
самым пышным литературным расцветом алхимической мысли. И равным
образом связаны с тем взглядом на человека и природу, который
рождение современной химии обрекает на гибель.
     И все же алхимические образы преследовали меня. Тридцать шестая
эмблема майеровской Atlanta Fugiens представляет собой прелестный
графический каламбур, в котором куб строфарии кубенсис соседствует с
НЛО, видимым в небе гиперобъектом. В то время этот образ постоянно
стоял перед моими глазами. Джон Ди, его преследуемый ангелами
философский камень и оккультная геометрия его загадочного творения
"Иероглифическая монада" замешаны на том же наборе образов. Почему?
Неужели тот кружок адептов-алхимиков проник-таки в тайну, о которой
даже и не мечтали их современники и конкуренты?
     Перед моим внутренним взором мелькали образы: вот Николя
Фламель и его жена Пернелла, их легендарная любовь и неведомая
кончина. В "Mutus Liber" (Немой Книге) изображена чета, работающая у
тигля; можно даже подумать, что они сушат грибы. Каких высот
достигла алхимия, прежде чем эпоха Просвещения разметала ее адептов
и вывела из употребления их кодовый язык?
     Когда каждое утро на туманном выгоне я требовал у Денниса,
чтобы он отдал мне философский камень, то тем самым пытался вынудить
его преобразовать сознание в единое целое и одновременно старался
сфокусировать потенциал переноса, который был настолько силен, что
снова и снова угрожал поглотить нас. Не засыпая ни на минуту,
постоянно бодрствуя, я одновременно присутствовал в мире
развивающейся ситуации в Ла Чоррере и в том мире, к