оворотный пункт в  предприятии  сестер
Лопес. Нельзя сказать, что дела их пришли в цветущее состояние,  и  все
же они продавали столько "испанских  блюд",  что  голодными  теперь  не
были, а их широкие спины обтягивали обновки из набивных ситцев. Они  по
- прежнему были безукоризненно благочестивы. Стоило какой -  нибудь  из
них согрешить,  и  она  тут  же  устремлялась  к  крошечной  фарфоровой
Мадонне, для удобства помещенной теперь в прихожей, куда  выходили  обе
спальни,  и  испрашивала  у  нее   прощения.   Накапливать   грехи   не
разрешалось. В каждом новом прегрешении  они  каялись  сразу  же  после
того, как оно было  совершено.  На  полу  против  Мадонны  образовалось
блестящее местечко: здесь преклоняли колени  одетые  в  ночные  сорочки
сестры.
     Они не жаловались на  жизнь.  Между  ними  не  возникало  ни  тени
соперничества, ибо хотя Роза была  постарше  и  посмелее,  с  виду  они
походили друг на дружку почти как  две  капли  воды.  Мария  была  чуть
потолще. Роза - чуть повыше, вот вам и вся разница.
     В доме то и дело слышался хохот и радостный  визг.  Раскатывая  на
плоских камнях лепешки своими полными, сильными  руками,  сестры  пели.
Стоило кому - нибудь из  посетителей  сказать  что  -  нибудь  смешное,
стоило, например, Тому Бремену, доедающему уже третий  тамаль,  изречь:
"Слишком уж ты шикуешь. Роза. Смотри, если не поставишь  точку,  сядешь
на мель", - и сестры целых полчаса просто задыхались от смеха. А  потом
весь день, похлопывая по лежащим на камне лепешкам, они вспоминали  эту
шутку и снова принимались хохотать. Да, сестры знали, как хранить смех,
они умели беречь его  и  холить  до  тех  пор,  пока  не  будет  выпита
последняя его капля.
     Не думайте, однако, что сестры злоупотребляли поощрениями - деньги
они брали только за свою стряпню. Но когда кто - нибудь из  посетителей
съедал три порции и больше, их  нежные  сердца  таяли,  преисполнившись
благодарности и человек этот становился кандидатом в поощряемые.
     В  один  злосчастный  вечер  человек,  который  не  в  силах   был
справиться с тремя порциями энчилада, предложил Розе позорную  плату  В
это время в доме было еще несколько посетителей. Услышав это  постыдное
предложение, они прервали свой негромкий разговор. Шум смолк, наступила
ужасная тишина. Мария  закрыла  лицо  руками.  Роза  побледнела,  потом
запылала  от  ярости.  Глаза  ее  сверкали,   она   дышала   тяжело   и
взволнованно. Ее полные, сильные руки взметнулись, словно два  орла,  и
опустились на бедра. Но когда она заговорила, в словах ее звучала какая
- то странная сдержанность.
     -  Вы меня оскорбили, - проговорила она хрипло. Вы, может быть, не
знаете, что генерал Валлехо приходится нам очень близким родственником,
почти что предком. В наших жилах течет благородная кровь. Что сказал бы
генерал  Валлехо,  если  бы  узнал о том, что здесь только что было? Вы
думаете,  его  рука не потянулась бы к мечу, если бы он услышал, как вы
оскорбляете  двух  дам,  которые доводятся ему такой близкой родней? Вы
так  думаете?  Вы  говорите  нам:  "Вы  бесстыдные девки!" Нам, умеющим
приготовлять самые вкусные и тонкие лепешки в Калифорнии!
     Она задыхалась от усилия держать себя  в  руках.  -  Да  я  ничего
такого не думал, - захныкал обидчик. - Ей - богу, Роза, и в  мыслях  не
держал.
     Тогда гнев ее остыл. Одна из рук (на этот раз она была  похожа  на
жаворонка) вспорхнула с бедра  и  почти  печальным  жестом  указала  на
дверь.
     -  Уходи,  -  сказала  она  мягко. - Я не думаю, что ты сделал это
нарочно, но обида еще жива.
     А когда преступник скрылся за дверью, Роза проговорила: - Ну  что,
хочет кто - нибудь еще немного перца с фасолью? Такого перца с  фасолью
вам больше нигде не найти.
     Но обычно сестры были довольны. Мария, нежная и чувствительная  по
натуре, посадила у дома еще несколько кустов герани, а вдоль  забора  -
мальву. Съездив в Салинас, Роза и Мария купили  друг  другу  в  подарок
ночные чепцы, которые смахивали на опрокинутые  гнезда,  сплетенные  из
голубых и розовых ленточек. Эти чепцы были вершиной  их  желаний.  Стоя
рядом, они посмотрели в зеркало, а потом, повернувшись  друг  к  другу,
улыбнулись, подумав с легкой печалью: "Сегодня великий  день.  Об  этом
времени мы всегда будем вспоминать, как о счастливой  поре.  Как  жаль,
что она не может длиться вечно!"
     Предчувствуя, что их привольной жизни скоро  придет  конец,  Мария
каждый день ставила перед Мадонной большие букеты цветов.
     Однако  дурные  предчувствия  редко  их  посещали.  Мария   купила
небольшой фонограф и  пластинки:  танго,  вальсы.  Занимаясь  стряпней,
сестры пускали машину и в такт музыке колотили по лепешкам.
     В Райских Пастбищах, конечно, стали поговаривать, что сестры Лопес
нехорошие женщины. Местные дамы холодно здоровались с ними при встрече.
И откуда они только узнали, эти дамы?  Мужья,  конечно,  ничего  им  не
говорили, а они все - таки узнали; всегда они все знают!
     Как - то в субботу на рассвете Мария вытащила  старенькую  упряжь,
на которой недостающие ремни были заменены кусками веревки, и развесила
ее на  остове  Линдо.  "Смелее,  дружок",  -  сказала  она,  застегивая
подхвостник, а засовывая ему в рот  мундштук,  добавила:  "Давай  -  ка
губки, Линдо, милый". Потом она заставила его попятиться и встать между
оглоблями ветхой тележки. Линдо нарочно споткнулся об оглобли,  как  он
спотыкался уже тридцать лет.  Когда  Мария  пристегнула  постромки,  он
оглянулся и бросил на нее хмурый  взгляд,  полный  философской  печали.
Вопрос о том, куда придется  ехать,  теперь  уже  не  волновал  старого
Линдо. Он был  так  стар,  что,  выехав  со  двора,  даже  не  думал  о
возвращении домой. Сейчас он раздвинул  губы,  показав  длинные  желтые
зубы, и безнадежно усмехнулся.
     -  Нам недалеко, - успокоила его Мария. - А поедем потихонечку. Не
надо бояться, Линдо.
     Но Линдо боялся. Путешествие в  Монтерей  и  обратно  внушало  ему
отвращение.
     Тележка  угрожающе  накренилась  под   тяжестью   Марии.   Девушка
потихоньку взяла в руки вожжи.
      -  Поехали, дружок, -  оказала она и пошевелила вожжами.
     Линдо вздрогнул и оглянулся. - Ты слышишь? Надо ехать.  Мы  должны
кое - что купить в Монтерее.
     Линдо покачал головой и согнул колено, словно  делал  реверанс.  -
Послушай, Линдо! - повелительно воскликнула Мария. - Говорю тебе,  надо
ехать. Серьезно говорю. Я рассержусь!
     Она сердито дернула вожжи. Голова Линдо поникла до самой земли,  и
он медленно поплелся со двора, словно собака, идущая по  следу.  Девять
миль до Монтерея и девять миль обратно. Линдо знал  это  и  приходил  в
отчаяние. Однако теперь, когда серьезность Марии и ее гнев улетучились,
она  устроилась  поудобней  и  замурлыкала  припев  из  танго,  которое
называлось "Лунный вальс".
     Холмы сверкали росой. Вдыхая свежий, влажный воздух,  Мария  стала
напевать громче, и даже Линдо почувствовал себя настолько юным, что  из
его дряхлых ноздрей  послышалось  какое  -  то  фырканье.  Перед  ними,
заливаясь неистовой  песней,  перелетал  со  столба  на  столб  луговой
жаворонок. А далеко впереди Мария увидела идущего пешком человека.  Еще
до  того,  как  она  с  ним  поравнялась,  она  угадала  по  шаркающей,
неуклюжей, словно у обезьяны, походке, что это  Аллен  Хьюнекер,  самый
уродливый и самый робкий мужчина в их долине.
     Аллен  Хьюнекер  обладал  не  только  походкой  обезьяны,   но   и
обезьяньей наружностью.  Когда  какому  -  нибудь  мальчугану  хотелось
оскорбить приятеля, он говорил ему, указывая на Аллена: "Вот идет  твой
брат". В этих словах заключался убийственный сарказм. Застенчивый Аллен
был  в  таком  ужасе  от  своей  внешности,  что  попытался   отрастить
бакенбарды, которые  скрыли  бы  его  лицо,  но  грубая  редкая  щетина
вырастала не там, где  надо,  и  только  подчеркивала  его  сходство  с
обезьяной. Его жена  вышла  за  него  замуж,  потому  что  ей  стукнуло
тридцать семь лет и потому что Аллен был единственным  из  знакомых  ей
мужчин, который не сумел постоять за себя. Впоследствии выяснилось, что
испытывать чувство ревности было так же необходимо для  организма  этой
женщины, как отправление всех прочих  жизненных  функций.  Поскольку  в
поведении Аллена не было ничего такого, что  могло  бы  дать  ей  повод
ревновать, она принялась фантазировать. Она рассказывала соседкам о его
мужской лихости, вероломстве, тайных похождениях. Она рассказывала  все
эти истории до тех пор, пока сама не начала в них верить,  но  соседки,
слушая о прегрешениях Аллена, только посмеивались у нее за спиной,  ибо
в Райских Пастбищах все знали,  как  робок  и  запуган  этот  маленький
уродец.
     Поравнявшись с Алленом Хьюнекером, престарелый  Линдо  споткнулся.
Мария  что  было  сил  натянула  вожжи,  словно  сдерживая  взмыленного
скакуна, несущегося во весь опор
      -  Тише, Линдо! Успокойся, - закричала она.
     Едва почуяв прикосновение вожжей, Линдо стал как вкопанный,  сразу
же приняв ту понурую, разбитую позу, которую всегда принимал,  стоя  на
месте.
      -  Доброе утро, -  вежливо поздоровалась Мария.
     Аллен испуганно потеснился к краю дороги. - Здрасьте, - ответил он
и с деланным интересом стал рассматривать вершину холма.
      -  Я еду в Монтерей, -  продолжала Мария. -  Подвезти вас?
     Аллен съежился и обратил свой взор на облака и ястребов, парящих в
небе.
     -  Мне  -  то ведь только до автобусной остановки, - проговорил он
хмуро.
      -  Ну и что же? Туда ведь тоже можно подъехать, верно?
     Человечек в нерешительности поскреб бакенбарды, потом, скорее  для
того, чтобы покончить со всем этим, чем ради удовольствия  прокатиться,
вскарабкался на телегу рядом с толстенькой Марией. Девушка откатилась к
краю, освобождая ему место, и слегка откинулась назад.
     -  Поехали,  Линдо!  -  крикнула  она.  - Линдо, ты слышишь, что я
сказала? Трогай, пока я не рассердилась.
     По шее Линдо захлопали вожжи.  Линдо  уткнулся  носом  в  землю  и
поплелся дальше.
     Некоторое время они ехали молча, но вскоре Марии пришло в  голову,
что было бы очень учтиво завязать беседу.
      -  Отправляетесь в поездку, верно?  -  обратилась она к нему.
     Аллеи выпучил глаза на дуб, стоявший у  дороги,  и  не  сказал  ни
слова.
     -  Я  никогда  не  ездила  поездом, - немного помолчав, призналась
Мария.  -  Но  моя  сестра Роза ездила в поездах. Один раз она ездила в
Сан  -  Франциско  и  один раз назад. Я слышала, как очень богатые люди
говорили,  что  путешествовать  хорошо.  И  моя сестра Роза то же самое
говорит.
      -  Я - то сам только в Салинас еду, -  заметил Аллен.
     - О, ну там - то я, конечно, много раз бывала. У нас с Розой такие
друзья  в  Салинасе!  Наша мама оттуда родом. И папа часто ездил туда с
дровами.
     Аллен сделал отчаянную  попытку  побороть  свою  застенчивость.  -
Никак не мог завести "форд", а то бы я на нем поехал. - Так у вас  есть
машина? - Новость произвела впечатление. - Да  нет,  просто  старенький
"фордик". - Мы говорили... Мы с Розой говорили, что когда нибудь, может
быть, и у нас будет "форд". Вот тогда уж мы поездим повсюду! Я слыхала,
как говорили очень богатые люди, что путешествовать очень приятно.
     Словно завершая этот разговор, из - за холма показался потрепанный
"фордик" и с грохотом двинулся им навстречу. Мария вцепилась в вожжи.
      -  Линдо, успокойся!  -  воскликнула она.
     Линдо не обратил ни малейшего внимания ни на "форд", ни на Марию.
     В машине были мистер и миссис Мэнро.  Берт  обернулся  и,  вытянув
шею, посмотрел вслед телеге.
     -  О бог ты мой! Ты видела? - спросил он со смехом. - Видела этого
старого греховодника с Марией Лопес?
     Миссис Мэнро улыбнулась. - Послушай - ка, - воскликнул Берт,  -  а
славная вышла бы шутка, если  бы  мы  сказали  старушке  Хьюнекер,  что
видели, как ее старикан катил вместе с Марией Лопес!
      -  И думать об этом не смей!  -  решительно возразила жена.
     -  Но  шутка  была  бы славная. Ты ведь знаешь, какие вещи она про
него рассказывает.
      -  Нет, нет, не надо, Берт!
     А Мария все  ахала,  простодушно  болтая  со  своим  необщительным
пассажиром.
     -  Вы  никогда не заходите к нам попробовать наших энчилада. Таких
энчилада  больше нигде нет. Потому что, знаете, мы ведь учились у нашей
мамы.  Когда  наша мама была жива, говорили, что до самого Сан - Хуана,
даже  до  самого  Гилроя нет никого, кто сумел бы так ровно и так тонко
раскатать  лепешки. Вы, верно, знаете, что для того, чтобы лепешка была
вкусной  и  тонкой,  ее  надо раскатывать, все время раскатывать. А так
долго,  как  наша  мама,  никто  не катает, даже Роза. А сейчас я еду в
Монтерей за мукой, она там дешевле.
     Аллен Хьюнекер прижался к самому краю сиденья и с нетерпением ждал
автобусной остановки.
     Возвращалась Мария уже к вечеру. - Скоро мы будем дома, - радостно
сообщила она Линдо. - Смелей, дружок, теперь уже недалеко.
     Мария сгорала от нетерпения.  В  порыве  безумного  мотовства  она
купила четыре леденцовые палочки, и это было еще не все.  Она  везла  с
собой подарок для Розы  -  пару  широченных,  вышитых  маками  шелковых
подвязок. Она представляла себе, как Роза наденет подвязки  и  поднимет
юбку - разумеется, чуть - чуть. Они поставят на пол  зеркало  и  вдвоем
будут смотреть на подвязки.  Потом  Роза  встанет  на  цыпочки,  и  они
расплачутся от счастья.
     Во дворе Мария медленно выпрягла Линдо. Она знала, что чем  больше
оттягиваешь удовольствие, тем оно  делается  приятнее.  Было  тихо.  Ни
одной повозки, которая указывала бы на то, что в доме есть  посетители.
Мария повесила на место старую упряжь и вывела Линдо на пастбищe. Потом
достала леденцы и подвязки и тихо вошла в дом.
     Роза  сидела  за  одним  из  столиков,  молчаливая  и  сдержанная,
мрачная, страдающая Роза. Глаза ее казались тусклыми и невидящими.  Она
сидела, положив перед собой на стол свои полные, сильные руки и стиснув
кулаки. Когда в комнату вошла Мария,  она  не  обернулась  и  ничем  не
показала, что видит ее. Мария замерла на месте и уставилась на сестру.
      -  Роза, -  заговорила она робко, -  я приехала, Роза.
     Та медленно повернула к ней голову. - Да,  -  сказала  она.  -  Ты
нездорова, Роза?
     Взгляд потускневших глаз вновь обратился  к  столу.  -  Нет.  -  Я
привезла тебе подарок, Роза. Посмотри - ка.
     Она протянула ей ослепительные подвязки.
     Медленно, очень медленно Роза перевела взгляд на роскошные красные
маки, а потом взглянула в лицо Марии.  Мария  уже  готова  была  издать
восторженный вопль. Роза потупила глаза, и две крупные слезы покатились
вниз по впадинкам у носа.
      -  Роза, ты видишь,что я тебе купила? Они тебе не понравились? Ты
не хочешь примерить их, а, Роза?
      -  Ты моя маленькая славная сестренка.
      -  Роза, скажи мне, что случилось? Ты нездорова. Ну, ты ведь должна
рассказать своей Марии. У нас кто нибудь был?
      -  Был, -  глухо ответила Роза. -  Шериф был.
     Мария так разволновалась, что затрещала без умолку. - Так, значит,
шериф приходил? Ну, теперь наши дела пойдут отлично. Теперь уж мы будем
богаты. А  сколько  энчилада.  Роза?  Скажи  мне,  сколько  он  заказал
энчилада?
     Роза стряхнула с себя оцепенение. Она подошла к Марии и обняла  ее
по-матерински.
     -  Бедная  моя  сестренка!  -  сказала  она.  - Мы больше не будем
продавать  энчилада.  Нам  опять придется жить по - старому, и у нас не
будет новых платьев.
      -  Ты с ума сошла! Почему ты так странно со мной говоришь?
     - Это все правда. У нас был шериф. "Поступила жалоба, - сказал он,
- люди жалуются, что вы открыли нехороший дом". - "Это ложь, - ответила
я,  -  ложь и оскорбление для нашей матери и для генерала Валлехо","Мне
подана  жалоба, - говорит он, - вы должны никого к себе не пускать, или
я  арестую  вас  за  содержание нехорошего дома". - "Но это же ложь", -
говорю  я  и  пытаюсь  все объяснить ему. А он снова: "Сегодня днем мне
подана жалоба. А когда я получаю жалобу, я уже ничего не могу поделать.
Потому  что,  видишь  ли, Роза, - говорит он мне с дружеским видом, - я
всего  лишь  слуга  людей,  подающих  жалобы". А теперь ты сама видишь,
Мария, сестренка моя, что нам снова придется жить по-старому.
     Оставив потрясенную Марию, она вернулась к своему столу. С  минуту
Мария пыталась собраться с мыслями и вдруг горько разрыдалась.
     -  Успокойся,  Мария,  я  уже  обо всем подумала. Ты знаешь, нам и
вправду  придется  голодать,  если мы перестанем продавать энчилада. Не
суди  меня  слишком  строго  за  то,  что я сейчас скажу тебе. Я твердо
решилась.  Вот что, Мария. Я поеду в Сан-Франциско и стану там скверной
женщиной.
     Голова ее склонилась на лежащие на столе полные руки.
     Рыдания Марии утихли. Она на цыпочках подкралась к  сестре.  -  За
деньги? - прошептала она с ужасом. - Да, - горько плача, ответила Роза.
- За деньги. За целую кучу денег. И пусть простит меня всемилостивейшая
Мадонна!
     Мария отошла от нее и, поспешив  в  прихожую,  остановилась  перед
фарфоровым изображением Мадонны.
     - Я ставила свечи, - говорила она плача. - Я каждый день приносила
цветы.  Святая  Мадона,  чем мы тебе не угодили? Как могла ты допустить
такое?!
     Потом она опустилась на колени и прочитала пятьдесят "Аве  Мария!"
Перекрестившись, она встала  с  колен  с  напряженным,  но  решительным
лицом.
     В соседней комнате Роза все еще сидела, склонившись над  столиком.
- Роза, - громко сказала Мария. - Я сестра твоя. Я то же, что и  ты.  -
Она с трудом глотнула воздух.Роза, я поеду с тобой в Сан - Франциско  и
тоже стану скверной женщиной.
     И тут самообладание покинуло Розу. Она встала со стула и  раскрыла
свои мощные объятия. Обнявшись, сестры Лопес долго плакали навзрыд.

     VIII

     Молли Морган сошла с поезда в Салинасе и почти час ждала автобуса.
Большая машина была пуста: в ней ехали только шофер и Молли.
     -  Знаете,  я никогда еще не бывала в Райских Пастбищах, - сказала
она. - Далеко это от шоссе?
     -  Около трех миль, -  ответил шофер.
     -  А найду я там машину до самых Пастбищ?
     -  Нет, если только вас кто - нибудь не встретит.
     -  Но как же туда добираются?
     Шофер с явным удовольствием проехал по  распростертому  на  дороге
кролику.
     -  Я  только  мертвых  давлю,  -  пояснил  он  виновато,а тех, что
попадают в свет фар, стараюсь как - нибудь объехать.
     -  Я  понимаю,  но  как  же  мне  все  - таки добраться до Райских
Пастбищ?
     -  Не  знаю  я.  Наверно,  пешком.  Все  пешком  ходят, если их не
встречают.
     Когда он высадил ее у проселка, Молли Морган  уныло  подняла  свой
чемодан и зашагала в  сторону  холмов.  Но  вот,  поравнявшись  с  нею,
скрипнул тормозами старый фордовский грузовичок.
     - В долину, мэм?
     - Да, да, в долину.
     - Тогда садитесь. Да вы не бойтесь. Я Пэт Хамберт. У меня свой дом
в Пастбищах.
     Молли бросила взгляд на запыленного человека, сидящего за рулем, и
приняла приглашение.
     -  Я  ваша  новая  учительница.  То есть я надеюсь, что буду здесь
учительницей. Вы не знаете, где живет мистер Уайтсайд?
     -  Ну  еще  бы,  я как раз в ту сторону еду. Он у нас председатель
попечительского  совета.  Сам  я,  знаете ли, тоже в совете. Мы там все
гадали,  какая  вы... - Он вдруг смутился и покраснел под слоем пыли. -
То  есть  я,  конечно, хотел сказать, что вы собой представляете. С той
учительницей  мы,  откровенно  говоря,  намаялись.  Работала  -  то она
хорошо,  но уж. больно часто болела. Да и нервная была. А потом и вовсе
ушла из-за своих болезней.
     Молли пощипывала кончики пальцев на перчатках. - В письме, которое
я получила, сказано,  чтобы  я  зашла  к  мистеру  Уайтсайду.  Он  как,
ничего?.. Ах, я что - то не то говорю. Я хотела  спросить,  что  он  за
человек?
     -