олнили  зловещие  шорохи  и  шумы.   Пэт   лежал   на   раскладушке,
похолодевший от страха, и прислушивался к звукам, которые доносились из
гостиной, к скрипу качалок, к  шумному  дыханию  стариков.  Старый  дом
потрескивал, и хотя Пэт это понимал,  он  каждый  раз  вздрагивал,  как
сумасшедший, и весь  взмок  от  холодной  испарины.  Тихий  и  какой-то
пришибленный, выбрался он из постели, запер дверь в гостиную  и  снова,
дрожа, залез под одеяло. Стало очень тихо и очень одиноко.
     Наутро Пэт проснулся  со  смутным  ощущением,  что  ему  предстоит
исполнить неприятный долг. Он начал вспоминать, что же это за  долг,  и
вспомнил. Да, конечно, Библия. Ее сдвинули, и теперь она  лежит  не  на
месте. Нужно положить  ее  так,  как  она  лежала  раньше.  Потом  надо
поставить упавшую вазу  с  бессмертниками  и  прибраться  в  доме.  Пэт
сознавал, что все это он должен сделать, хотя ему  ужасно  не  хотелось
открывать дверь в гостиную. Его бросало в холод при одной мысли о  том,
что он там увидит: две качалки с продавленными подушками  на  сиденьях,
стоящие по сторонам очага.  Эти  продавленные  подушки  словно  хранили
отпечаток тех, кто на них сидел. Он представил  себе  запахи  старости,
мазей, увядших цветов, поджидающие его по ту сторону двери. Но это  его
долг, надо его исполнить.
     Он разжег огонь и приготовил завтрак. И вот, когда он пил  горячий
кофе, откуда ни возьмись вдруг нагрянули новые мысли, совсем  для  него
непривычные. Необычные эти мысли сперва ошеломили его своей дерзостью и
простотой.
     "А зачем мне туда идти? - подумал он. - Ухаживать мне теперь не за
кем, да и вообще там никого нет. Не хочу я туда идти и  не  пойду".  Он
почувствовал себя как мальчишка, который сбежал с уроков  и  отправился
гулять в чудесный густой  лес.  Но,  подавляя  это  чувство  неожиданно
обретенной свободы, в ушах у него зазвучал жалобный голос матери: "Пэту
нужно прибрать в доме. Пэт неряха, ему на все наплевать".
     И тут вдруг радость неповиновения вспыхнула в нем. "Ты  умерла!  -
сказал он голосу. - Ты существуешь только  в  моем  воображении.  Никто
теперь не ждет, что я что то буду для  него  делать.  Никто  теперь  не
узнает, что я должен был что - то там сделать и не сделал. Не  пойду  я
туда. И вообще никогда не пойду". И пока храбрость не покинула его, Пэт
решительно подошел к двери, рывком вытащил ключ  и  забросил  в  густые
заросли сорняков, растущие за домом. Он закрыл ставни  на  всех  окнах,
кроме кухонных, и накрепко прибил их большими гвоздями.
     Но радость внезапно обретенной свободы продолжалась недолго.  Днем
он был занят на ферме, а поближе к  вечеру  начинал  скучать  по  своим
прежним обязанностям, которые так легко и привычно поглощали  часы  его
досуга. Он понимал, что боится войти в дом,  боится  следов  старческих
тел на подушках  и  неровно  лежащей  Библии.  Он  запер  в  доме  двух
изможденных старых призраков, но запретить им тревожить его он  был  не
властен.
     В этот вечер, приготовив себе ужин, он сел  возле  печки.  Жуткое,
безысходное одиночество, как туман, окутало  его.  Он  прислушивался  к
звукам старого дома. То здесь, то там что - то  шуршало,  потрескивало,
постукивало. Он прислушивался  с  таким  напряжением,  что  скоро  смог
различать, как за стеной скрипят, покачиваясь, качалки, а один раз даже
отчетливо услыхал скрежет крышечки,  которую  отвинчивали  от  банки  с
мазью. Пэт больше не мог этого выносить. Он  пошел  в  конюшню,  запряг
лошадь и поехал в лавку.
     Трое мужчин сидели возле пузатой печки и созерцали трещины на ней.
Они подвинулись, Пэт  поставил  стул  и  сел.  Никто  из  них  даже  не
посмотрел на него, ибо человек в трауре заслуживает такой же социальной
неприкосновенности, как калека. Пэт сел поудобней и тоже  уставился  на
печку.
     - Мне надо купить муки. Напомните мне, как буду уходить, -  сказал
он.
     И все поняли, что он имел в виду.  Все  знали,  что  муки  ему  не
нужно, но каждый в подобных  обстоятельствах  изобрел  бы  какой-нибудь
предлог. Т. Б. Аллен приоткрыл дверцу печки, заглянул туда и плюнул  на
горящие угли.
     - Поначалу в таком доме чувствуешь себя довольно таки  одиноко,  -
заметил он.
     Пэт был благодарен ему, хотя, сказав эту фразу, лавочник  допустил
изрядную бестактность.
     - Мне еще надо будет купить табаку и  патронов,  мистер  Аллен,  -
сказал он. Так он хотел выразить свою благодарность.
     После  этого  Пэт  резко  изменил  образ  жизни.  Он  стал  искать
общества: днем работал на ферме, зато вечером неизменно оказывался там,
где собралась какая -  нибудь  компания.  Когда  устраивали  танцы  или
вечеринку, Пэт появлялся раньше всех, а уходил последним. Он был частым
гостем у Джона Уайтсайда; он самым первым прибегал  на  пожары.  В  дни
выборов он вертелся на избирательном пункте до тех  пор,  пока  его  не
закроют. Если где - нибудь собиралось несколько человек, одним  из  них
неизменно оказывался Пэт.  Со  временем  у  него  выработался  какой-то
особый нюх на всякие события, способные собрать толпу.
     Пэт  был  некрасивый,  долговязый,  с  большим  носом  и   тяжелой
челюстью. Он сильно смахивал на молодого Линкольна, и одежда сидела  на
нем так же нескладно. Его большие уши и широкие  ноздри  густо  заросли
волосами. Казалось, там притаились пушистые зверьки. Собеседник он  был
никудышный. Он знал, что  в  любой  компании  от  него  мало  толку,  и
старался возместить это постоянной и даже чрезмерной услужливостью.  Он
был неизменно готов помочь, броситься что-то устраивать.  Он  радовался
как мальчик, когда его избирали  в  очередной  комитет  по  организации
какой - нибудь вечеринки или танцев, что давало ему возможность  ездить
к другим членам комитета и обсуждать всевозможные планы;  иной  раз  он
целый  вечер  возился,  украшая  школу  (где  эти  вечеринки  обычно  и
происходили),  или  разъезжал  по  всей  долине  на  своем  грузовичке,
одалживая у фермеров стулья и посуду. Если же вечером ему  некуда  было
приткнуться он отправлялся на своем грузовичке в Салинас, шел в кино  и
смотрел подряд два сеанса. Проведя две  первые  после  похорон  ночи  в
жутком одиночестве, он никогда больше по вечерам не сидел  дома.  Когда
он вспоминал о Библии, о качалках и старческих запахах,  его  охватывал
страх.
     Вот уже десять лет Пэт Хамберт  метался  в  поисках  общества.  Он
добился, что  его  выбрали  в  попечительский  совет;  успел  сделаться
масоном, вступить в Тайное братство в Салинасе и никогда  не  пропускал
собраний.
     Несмотря на то что он так рьяно рвался к людям, ни в одну компанию
Пэт не входил прочно. В любом  сборище  он  обретался  где-то  сбоку  и
раскрывал рот лишь тогда, когда кто-нибудь  к  нему  обращался.  Жители
долины воспринимали его  присутствие  как  нечто  неизбежное.  Они  его
нещадно эксплуатировали и при этом едва ли догадывались, что именно это
ему и нужно.
     Когда  очередное  сборище  заканчивалось  и  Пэту  волей   неволей
приходилось возвращаться домой, он заводил свой грузовой фордик в гараж
и обессиленный валился в постель. Он  старался  не  думать  об  ужасных
стариковских  комнатах,  но  безуспешно.  Случалось,  в  его   сознание
прокрадывалась  жуткая  картина:  запертая  комната,  мебель,  покрытая
толстым слоем пыли, паутина в  углах.  И  если,  прорвав  все  защитные
барьеры, это зрелище вламывалось в его сознание прежде, чем он засыпал,
Пэт трясся под одеялом как в лихорадке и горстями принимал снотворное.
     Поскольку Пэт  ненавидел  свой  дом,  он,  разумеется,  о  нем  не
заботился. В доме царило  запустение.  Белые  розы,  которые  до  этого
множество  лет  представляли  собой   приземистые   кустики,   внезапно
пробудились к жизни  и  поползли  вверх  по  фасаду  дома.  Они  укрыли
крыльцо, гирляндами опутали закрытые ставнями  окна,  длинными  лентами
свисали с крыши. Через десять лет дом напоминал огромный могильный холм
из роз. Проезжающие по  дороге  люди  останавливались,  пораженные  его
размерами и красотой. Пэт почти не замечал цветов. Он никогда не  думал
о доме, если, конечно, это ему удавалось.
     У Хамбертов была хорошая ферма. Пэт содержал ее в порядке,  и  она
приносила порядочный доход, а поскольку расходы его были  невелики,  на
его счету в банке уже лежало несколько тысяч.  Пэт  любил  свою  ферму,
любил тем более за то, что она хотя бы днем ограждала его  от  страхов.
Пока он работал, он был свободен от ужаса  бесприютности  и  леденящего
сознания своего одиночества.  Сад  давал  великолепные  фрукты,  но  он
предпочитал  возиться  с  ягодами.  Вдоль   дороги   зеленели   шпалеры
виноградника. Каждый год он неизменно оказывался первым, кто вывозил на
рынок виноград и ягоды.
     Пэту стукнуло сорок, когда  в  долину  приехала  семья  Мэнро.  Он
встретил их приветливо: вот еще один дом, куда можно зайти убить вечер.
Берт Мэнро был человек общительный и радовался, когда Пэт заглядывал  к
нему. Пэт был отличный фермер, и Берт часто спрашивал его  совета.  Пэт
не обращал особого внимания на Мэй  Мэнро;  правда,  заметил,  что  она
хорошенькая, но тут же забыл об этом. Люди редко интересовали его  сами
по  себе,  они  были  для  него  скорее  противоядием  от  одиночества,
убежищем, где он спасался от запертых в доме призраков.
     Однажды днем, в начале лета, Пэт копался в своем винограднике.  Он
опустился на колени между двумя шпалерами  и  тяпкой  разрыхлял  землю.
Виноград созревал быстро, и листья были красивые,  бледно-зеленые.  Пэт
медленно пробирался в зеленом коридоре. Ему нравилось работать, и он не
боялся надвигающейся ночи, поскольку собирался в  тот  день  ужинать  у
Мэнро.  Вдруг  со  стороны  дороги  послышались  голоса.  Хотя   дорогу
полностью скрывали заросли виноградника,  Пэт  понял,  что  это  миссис
Мэнро и ее дочка Мэй. Внезапно Мэй воскликнула:
     - Мама, да ты только посмотри! - Тут Пэт перестал работать и  весь
обратился в слух. - Ты когда-нибудь видела такие великолепные розы?
     - Да, и правда красиво, - сказала миссис Мэнро.
     - А я поняла сейчас, что они мне напоминают, - продолжала  Мэй.  -
Помнишь ту открытку? Там был нарисован этот чудесный  дом  в  Вермонте?
Нам ее прислал дядюшка Келлер. Этот дом, весь в розах, он же в точности
как на открытке. Вот бы хорошо и внутри его посмотреть.
     - Ну, милочка, это уж навряд ли получится. Миссис  Аллен  говорит,
что с тех пор, как умерли родители Пэта, в этом доме ни  разу  не  было
гостей, хоть прошло уж десять лет. А красиво ли там, внутри, она мне не
сказала.
     - Что ты, если дом весь в розах, он и внутри непременно  красивый.
Интересно, мистер  Хамберт  нам  как  нибудь  позволит  посмотреть  его
комнаты? - Тут голоса стали удаляться и затихли.
     Они ушли, а Пэт все стоял и разглядывал свой свой огромный розовый
цветник. Он никогда не замечал, как он прекрасен - целая гора зелени  и
снежно-белых цветов.
     - А красиво, - сказал он. - И похоже на тот самый чудесный  дом  в
Вермонте. Похоже на дом в Вермонте и... М - да,  а  ведь  действительно
красиво.
     А затем, словно взгляд его обладал способностью  проникать  сквозь
стены, он увидел большую гостиную. И, чтобы  забыть  о  своем  страшном
доме, он снова принялся за работу. Но снова и снова звучали  у  него  в
ушах слова Мэй "Он, наверно, и внутри такой  же  красивый".  Интересно,
подумал Пэт, а как выглядит изнутри  тот  самый  вермонтский  дом?  Он,
конечно, видел дом Джона Уайтсайда, основательный и  величавый.  Как  и
все жители долины, он восхищался плюшевым уютом домика Берта Мэнро,  но
ни  одного  по-настоящему  красивого  дома  он  никогда  не  видел.  Он
перебирал в уме все виденные им дома, но ни один из них  не  шел  ни  в
какое сравнение с тем домом, о котором говорила  Мэй.  Ему  вспомнилась
картинка из какого-то журнала: комната со  сверкающим  паркетом,  белые
двери, внутренняя лестница. Почему-то  эта  картинка  ему  запомнилась.
Наверное, Мэй говорила о чем-то в этом роде.
     Ему до смерти захотелось увидеть эту открытку, но Пэт  не  решался
ее попросить, ведь тогда Мэнро сразу догадаются,  что  он  подслушивал.
Чем больше он думал об этом, тем  сильнее  разгоралось  в  нем  желание
увидеть этот дом, такой красивый и такой похожий на его собственный. Он
отложил тяпку и стал расхаживать перед фасадом  своего  дома.  В  самом
деле розы были великолепны. Они балдахином  накрывали  крыльцо,  словно
тент, нависали над слепыми окнами. Пэт не понимал, как это до  сих  пор
он мог не заметить такой красоты.
     Этим вечером он совершил совершенно неожиданный поступок. Явившись
к  Мэнро,  он  с  порога  сообщил,  что  никак  не  может  принять  его
приглашения на ужин.
     - У меня дело в Салинасе, очень важное и срочное дело,  -  пояснил
он. - Я должен ехать прямо сейчас, иначе я потеряю солидную сумму.
     В Салинасе он немедленно отправился в публичную библиотеку.
     -  У  вас  есть  рисунки  каких-нибудь  домов  в  Вермонте...   но
обязательно красивых? - спросил он библиотекаршу.
     - Поглядите в журналах, может, что и найдете. Пойдемте!  Я  покажу
вам.
     Он засиделся допоздна. Служащим библиотеки пришлось даже напомнить
ему, что библиотека закрывается. Зато он нашел рисунки  интерьеров,  да
еще каких! Ему такие и не снились. В этих комнатах все было  по  плану;
отделка, мебель, стены и полы были каким -  то  образом  связаны  между
собой. Они были частью единого целого. Он долго разглядывал  рисунки  и
чувствовал, как в нем пробуждается глубоко  запрятанное  в  недрах  его
существа эстетическое чувство - вкус к форме, цвету, линии.  Прежде  он
не понимал, что комната может представлять собой  нечто  единое  -  все
связано,  каждая  вещь  на  своем  месте.  Все  комнаты,  которые   ему
приходилось видеть, обставлялись случайно и  постепенно.  Тетушка  Софи
прислала вазу, отец купил кресло. Вместо камина  сложили  печь,  -  так
было  теплей;  хлебная  компания  Сперри  выпустила  большой  рекламный
проспект, матери понравилась картинка,  и  она  засунула  ее  в  рамку;
магазин "товары почтой" объявил  о  продаже  торшеров  -  вот  появился
торшер. Вот так, помаленьку, и обставлялись комнаты. А на картинках все
было иначе. Там  существовала  идея,  и  каждая  вещь  в  комнате  была
подчинена этой идее. Перед самым закрытием библиотеки ему  попались  на
глаза две напечатанные рядом  иллюстрации.  На  одной  была  изображена
примерно такая комната, которые ему  частенько  приходилось  видеть,  а
прямо рядом была другая иллюстрация - та  же  комната,  только  из  нее
убрано все барахло, все лишнее, и в ней появилась идея. Ее нельзя  было
узнать. Впервые в жизни Пэт  рвался  домой.  Ему  хотелось  полежать  в
постели и подумать: странная новая мысль зашевелилась в его голове.
     Ночью он не мог уснуть. Его просто распирало от  изобилия  планов.
Один раз он даже встал и зажег свет, чтобы взглянуть на свой банковский
счет. Незадолго до рассвета  он  оделся,  приготовил  себе  завтрак  и,
покуда сидел за столом, все поглядывал на  запертую  дверь.  Его  глаза
злорадно поблескивали. "Там будет темно, - подумал  он.  -  Прежде  чем
войти, надо открыть ставни".
     Когда наконец рассвело, он с ломиком в руках обошел  вокруг  дома,
выдергивая гвозди, которыми были приколочены ставни, и широко  открывая
окна. Он не тронул только окна большой  гостиной,  -  не  хотел  ломать
розы. Покончив с этим, он вернулся в кухню и остановился перед запертой
дверью. Все то же страшное видение возникло перед ним, и он не  решался
войти. "Ладно! Одна секунда, и все! - успокоил он себя - Я  там  все  в
клочья разнесу!" Ломик с грохотом обрушился на  замок.  Жалобно  взвыли
несмазанные петли, дверь распахнулась, и перед  ним  предстала  комната
его ночных кошмаров. Казалось, в комнате стоит  туман  -  все  затянуло
паутиной;  разило  затхлостью,  кислятиной  и   старостью.   По   бокам
порыжевшей печки стояли две качалки. Даже сквозь пыль и  паутину  можно
было разглядеть вмятинки на подушках. Но самое страшное  было  не  это.
Пэт отлично знал, где находится  средоточие  его  кошмаров.  Он  быстро
прошел в большую гостиную, отводя руками  паутину,  которая  все  время
лезла в глаза. В комнате было темно, ведь  он  не  стал  открывать  там
ставни. Долго искать столик с мраморной столешницей  не  пришлось:  Пэт
точно знал, где он находится. Не зря же  этот  кошмар  преследовал  его
десять лет. Он схватил столик вместе с Библией, бегом  промчался  через
кухню и вышвырнул их во двор.
     Теперь он мог не торопиться. Страх ушел. Набрякшие от  дождя  рамы
так заело,  что  открыть  их  удалось,  только  действуя  ломиком,  как
рычагом.  Прежде  всего  он  выбросил  качалки,   и   они   покатились,
подпрыгивая на кочках, вслед за ними отправились картины, безделушки  и
чучела иволг. Когда  Пэт  повыбрасывал  из  дома  всю  мебель,  одежду,
коврики и вазы, он принялся сдергивать  со  стен  ковры,  и,  с  трудом
протиснув их сквозь окна, выкинул и их.  Наконец  он  принес  несколько
ведер воды и облил потолок и  стены.  Вся  эта  работа  доставляла  ему
огромное наслаждение. Выбрасывая стулья, он заодно обламывал им  ножки.
Потемневшие от старости обои медленно впитывали воду. Тем временем  Пэт
подобрал валявшуюся под окнами мебель, сложил ее в кучу и зажег костер.
Заплесневелая старая ткань и лакированное дерево не хотели разгораться,
лениво тлели, испуская невыносимый, сырой и пыльный смрад. И лишь когда
он выплеснул в костер  ведро  керосина,  языки  пламени  взметнулись  в
воздух. Столы и стулья оглушительно трещали. Казалось, таившиеся в  них
призраки прыгают в костер. Пэт обозревал дело своих рук.
     - Вы что? Так бы и просидели там все время, да? - выкрикнул Пэт. -
Думали, слабо мне вас сжечь! Вот бы вы и в самом деле оказались здесь и
поглядели, что я сейчас сделаю, вы, трухлявое, вонючее барахло!
     Зеленые ковры сгорели дотла, от них остались лишь красные  тлеющие
хлопья. Старинные вазы и кувшины  от  жары  с  треском  разлетались  на
куски. Пэт слышал, как шипит ментол, как лопаются пузырьки  и  снадобья
выкипают на огне. Он чувствовал, что казнит сейчас своего лютого врага.
И лишь когда куча вещей превратилась в тлеющие угли, он вернулся в дом.
К тому времени обои промокли насквозь и отваливались от  стен  длинными
широкими лентами.
     В тот же день Пэт съездил в Салинас  и  скупил  там  все  журналы,
посвященные искусству украшения и отделки жилищ. Вечером, после  обеда,
он засел за журналы и наконец нашел именно то, что ему  было  нужно.  В
отличие от прочих, эта комната не вызывала у него никаких возражений. А
сделать ее было очень просто.  Стоило  лишь  снести  перегородку  между
маленькой и большой гостиной и получилась бы комната длиной в  тридцать
футов и шириной в пятнадцать. Окна в ней нужно расширить, камин сделать
большой, пол отциклевать и натереть. Все это  он,  конечно,  сумеет.  У
него чесались руки поскорее взяться за работу.  "Начну  завтра  же",  -
решил он. Тут его остановила новая  мысль:  "Она  думает,  у  меня  уже
сейчас красиво. Незачем ей знать,  что  я  к  этим  делам  только  лишь
приступаю. Тогда она поймет, что я подслушивал. И вообще не надо, чтобы
кто-нибудь об этом знал. Еще спрашивать начнут". И тут же  сам  спросил
себя, а зачем, собственно, ему  это  нужно.  "Не  их  собачье  дело,  -
ответил он себе. - Что я, пойду и начну всем  и  каждому  рассказывать,
зачем да почему. Да ну их к лешему! Буду работать по ночам".  Пэт  даже
рассмеялся про себя. При мысли, что он будет  тайно  переделывать  свой
дом, его охватил восторг. Работать он будет один, и об  этом  никто  не
узнает. А потом, когда все будет кончено, он пригласит гостей:  мол,  у
меня так всегда было. Никто и не вспомнит, как все это выглядело десять
лет назад.
     С тех пор жизнь его пошла так: днем он  работал  на  ферме,  а  по
вечерам, полный радостного нетерпения, бросался в до