едно - розовые тюлевые занавески с воланами
из  разноцветного  кретона. На кровати, на атласном покрывале разбросала
пять  будуарных подушек, на них пристроила длинноногую французскую куклу
с  наклеенными  светлыми  волосами  и с тряпичной сигаретой, свисавшей с
вялых губ. Мэй казалось, что эта кукла утверждает широту ее взглядов, ее
терпимость  к  тому,  чего  она  в душе не одобряла. Она любила заводить
подружек  "с прошлым", потому что, разговаривая с ними, освобождалась от
сожаления   о   своей   собственной   полнейшей  непорочности.  Ей  было
девятнадцать;  больше  всего она думала о замужестве. Отправляясь куда -
нибудь  с  молодыми  людьми, она не без волнения говорила им об идеалах.
Что  такое  идеалы,  она  представляла  себе  смутно,  но они каким - то
образом   помогали   ей  регулировать  страстность  поцелуев  на  пути с
танцплощадки домой.
     Джимми  Мэнро  было  семнадцать  лет, он только что окончил среднюю
школу  и  был  полон  скептицизма.  В обществе родителей он обычно бывал
замкнут  и  угрюм.  Он  прекрасно  понимал,  что поделиться с ними своим
житейским  опытом  и  взглядами  невозможно  -  они  ничего  не  поймут.
Родители  принадлежали  к  поколению, не имеющему ни малейшего понятия о
том,  что  такое  грех,  равно  как и о том, что такое героизм. Родители
едва  ли  возликуют,  узнав,  что он твердо решил сперва перебеситься, а
затем  посвятить  жизнь  науке.  Под  наукой  Джимми подразумевал радио,
археологию  и аэропланы. Он представлял себе, как в Перу на раскопках он
извлекает  из  земли  золотые  сосуды.  Мечтал замкнуться где - нибудь в
подвале   и  после  многих  лет  страдания  и  насмешен  выйти  оттуда с
аэропланом новой конструкции, развивающим неслыханную скорость.
     Как  только  Джимми  обосновался  в своей комнате в новом доме, она
тотчас  превратилась  в  свалку всяких механизмов. Был там и детекторный
приемник  с  наушниками,  и индуктор с действующим телеграфным ключом, и
медный  телескоп,  и  куча  прочих  изделий,  разобранных  на части. И у
Джимми  был  свой  тайник - дубовый сундучок с тяжелым висячим замком. В
нем  находились  полбанки  пистонов с динамитом, старый револьвер, пачка
сигарет  "Меларино",  три  безделушки,  известные под названием "Веселые
вдовушки",  бутылочка  персикового  бренди,  нож  в  форме  кинжала  для
разрезания   бумаги,  четыре  связки  писем  от  четырех  разных  девиц,
шестнадцать  карандашей  губной помады, стибренных у партнерш по танцам,
коробочка  с сувенирами - засушенные цветы, носовые платки и пуговицы, и
драгоценнейший из всех - подвязка с черными кружевами. Джимми забыл уже,
как  он  утащил эту подвязку. То, что он помнил, было куда существенней.
Он всегда запирал дверь, перед тем как раскрыть сундучок.
     В  школе  Джимми грешил не больше многих своих друзей, некоторые же
сильно  его  обогнали.  Но приехав в Райские Пастбища, он обнаружил, что
превзошел  здесь  всех  своей  порочною  статью.  И он стал считать себя
утихомирившимся  повесой,  но  утихомирившимся не настолько, чтобы вновь
нечаянно  не оступиться. Эта житейская искушенность придавала ему особый
шик  в  глазах  местных  девушек,  делала  его жизнь наполненной. Джимми
обладал  довольно  приятной  наружностью:  стройный, хорошо сложенный, с
темными волосами и глазами.
     Мэнфред,  младший  мальчик,  -  его  обычно  называли  Мэнни  - был
серьезный  семилетний  ребенок  с  припухшим  и  отечным из-за аденоидов
лицом. Родители знали, что у него аденоиды, иногда даже говорили, что их
надо  удалить;  Мэнни  до  смерти боялся "удаления", и заметив это, мать
всегда грозила ему операцией, если мальчик плохо себя вел. Кончилось это
тем, что при первом же упоминании об аденоидах Мэнни от ужаса принимался
истерически  рыдать. Мистер и миссис Мэнро считали его очень умным, чуть
ли не гением. Обычно он играл сам с собой, или часами сидел, уставившись
в  пространство,  "мечтал", как говорила мать. Родители несколько лет не
догадывались,  что  Мэнни  ненормальный,  что  аденоиды  затормозили его
умственное  развитие. Мэнни был хорошим мальчиком, послушным; припугнув,
его  легко было заставить делать что угодно, но если родители перегибали
палку,  у  него начиналась истерика, он выходил из себя и даже утрачивал
чувство  самосохранения.  Тогда  он  принимался  биться  лбом  об  пол и
разбивал его до крови - так сильно, что кровь заливала глаза.
     Берт  Мэнро  приехал  в  Райские  Пастбища  передохнуть от борьбы с
силой,  неизменно его побеждавшей. Он ввязывался во многие предприятия и
везде  терпел  поражения,  не  по своей вине - его преследовали неудачи,
каждая  из  которых сама по себе была чистой случайностью. Но когда Берт
рассматривал  эти  случайности  вкупе,  они  ему  представлялись кознями
коварной, недоброй судьбы, не допускавшей его успеха. Он устал сражаться
с  безымянным  нечто,  ставившим  преграды на всех его путях. Берту было
всего  только  пятьдесят  пять лет, но он устал; он был убежден, что над
ним тяготеет проклятие.
     Много лет назад он построил гараж при выезде из города. Дело пошло
хорошо, в карман потекли денежки. Он уже совсем  уверенно  почувствовал
себя, но тут вдруг магистраль перевели на другую  улицу,  он  прогорел,
остался на мели. Через год или чуть позже  он  продал  гараж  и  открыл
бакалейную лавку. Ему снова повезло. Он  расплатился  с  долгами,  даже
открыл счет в банке. Но тут  местные  бакалейщики  объединились  против
него, сбили цену и принудили его отказаться от дела. Берт  был  ранимый
человек. Такие штуки приключались с ним по  меньшей  мере  десять  раз.
Именно тогда, когда успех  казался  прочным,  его  настигала  беда.  Он
перестал верить в себя. Когда началось война, он уже почти  совсем  пал
духом. Берт знал, что можно делать деньги на войне, но,  битый  столько
раз, он просто трусил.
     Ему   пришлось  долго  уговаривать  себя,  прежде  чем  он  решился
заключить  свой  первый контракт с действующей армией на поставку бобов.
В первый год предприятие дало пятьдесят тысяч долларов дохода, во второй
- двести тысяч. На третий год он закупил урожай бобов с нескольких тысяч
акров  земли  еще  до  того,  как  они  были  засеяны.  В  договорах  он
гарантировал  выплату десяти центов за каждый фунт бобов. Он рассчитывал
продать  их по восемнадцать центов фунт. Война окончилась в ноябре, и он
продал  весь  урожай  по  четыре  цента  за  фунт. Денег у него осталось
несколько меньше, чем в тот день, когда он к делу приступал.
     На  этот раз он окончательно уверовал, что проклят. Неудачи сломили
его  -  часто  он  подолгу  не  выходил  из  дома.  Работая  в  саду, он
раздумывал  о  своей  горькой  участи.  В течение этих смутных лет в нем
росла  постепенно  тоска  по земле. Единственную возможность обойти свою
проклятую  судьбу он видел теперь в том, чтобы стать фермером. Он решил,
что где - нибудь на маленькой ферме обретет, наконец, покой.
     Ферма Бэттлов  была  объявлена  к  продаже  компанией  недвижимого
имущества в Монтерее. Берт осмотрел ферму, понял,  как  привести  ее  в
человеческий вид, и купил. Сперва его семья была  против  переезда,  но
когда он вычистил двор, провел в дом электричество и телефон,  обставил
его получше, все они прямо влюбились в свою новую ферму.  Впрочем,  для
миссис Мэнро всякая перемена была к лучшему  -  лишь  бы  Берт  перестал,
наконец, уныло шляться по двору.
     Как  только  Берт  купил  ферму, он почувствовал себя свободным. Он
победил  судьбу. Теперь он твердо знал, что сбросил с себя проклятие. За
один  -  единственный месяц у него расправились плечи, просветлело лицо.
Он  увлеченно  занялся  новым  делом,  зачитывался  книгами по сельскому
хозяйству,  нанял  батрака  и  сам работал от зари до зари. Каждый новый
день  его  чем  -  нибудь  удивлял.  В  каждом  проросшем зерне он видел
обещание  свободы.  Он  был  счастлив,  вернулась  уверенность в себе, а
вместе с нею и желание обрести здесь друзей.
     В  деревне  трудно  сразу  стать своим. Для этого требуется большой
такт.   К  вселению  семьи  Мэнро  жители  Райских  Пастбищ  отнеслись с
некоторой  неприязнью.  На  ферме Бэттлов ведь нечисто. Так считали все,
даже  те,  кто  сам  же  над этим смеялся. А тут вдруг появился человек,
который показал им - проклятия не существует. Более того, он изменил сам
дух  этих  мест  -  проклятая  ферма  стала  вполне  безобидной  и  даже
процветающей.  А  люди  между  тем  уже  привыкли думать, что над фермой
Бэттлов тяготеет проклятие, и в глубине души не одобряли перемен.
     То,  что  Берту  удалось  побороть  их  враждебность,  факт  весьма
примечательный.  Через  три  месяца  он уже был здесь своим - порядочный
человек,  да  и  сосед хороший. Он брал у соседей взаймы инвентарь и сам
частенько им одалживал какую - нибудь нужную по хозяйству мелочь. Спустя
шесть  месяцев  его  выбрали  в попечительский совет школы. Именно это -
ощущение  счастья,  освобождения  от  злых  демонов  собственной  души и
влекло  к  нему  людей.  К  тому же он был человек добрый, ему нравилось
помогать  друзьям,  и,  что  еще  важнее,  он  и  сам охотно принимал их
помощь.
     Однажды в лавке, разговорившись с  фермерами,  Берт  изложил  свое
кредо. Им понравилась его искренность. Случилось это вскоре после того,
как Мэнро перебрался в долину. Т.  Б.  Аллен  задал  ему  свой  обычный
вопрос:
     -  Мы  всегда  считали,  что у Бэттлов нечисто. Странные там бывали
вещи! Вы привидений еще не встречали у себя?
     Берт рассмеялся.
     -  Если не раскидывать по дому всякую дрянь, крыс в нем не будет, -
сказал  он.  - А я выбросил из дома затхлость, гниль и тьму - это за них
цеплялись призраки.
     -  Да,  вы  из фермы конфетку сделали, - согласился Аллен. - Лучшей
земли во всех Пастбищах не найти, конечно, если содержать ее в порядке.
     Берт нахмурился, как бы переваривая только что возникшую мысль.
     - Мне часто не везло, - сказал он. - Много я затевал всяких дел, но
все  они  плохо  кончались. Пока я не переехал сюда, мне казалось, что я
проклят.  - Вдруг он рассмеялся, осененный неожиданной мыслью. - И что ж
я  делаю?  Перво - наперво покупаю ферму, о которой говорят что она тоже
проклята.  Но  тут  мне  пришло  в  голову:  а  что,  если мое проклятие
схлестнулось  с  проклятием  фермы  и  они друг друга уничтожили, а? Вот
клянусь, я совершенно уверен, что призраков теперь нет, все ушли!
     Соседи рассмеялись. Т. Б. Аллен хлопнул рукой по прилавку.
     -  Неплохо  придумано! - воскликнул он. - Но вот вам еще одна идея,
похлеще.  Что  если  ваше проклятие и проклятие, которое лежит на ферме,
сошлись  и забрались в какую - нибудь крысиную нору, словно две гремучие
змеи.  А  там,  глядишь,  народится  целая  туча  маленьких  проклятий и
расползется по нашим Пастбищам. Вот тогда-то мы попляшем!
     Тут  хохот достиг апогея. Этот разговор почему-то так глубоко запал
Аллену  в  память, что он и много лет спустя вспоминал его до мельчайших
подробностей. "Ну, прямо как в театре!" - думал он.

     III

     Эдвард Уикс жил в  маленьком  угрюмом  доме  у  дороги.  За  домом
находились большой огород и сад, в котором росли персики.  Пока  Эдвард
занимался персиками, его жена и красавица дочь копались в огороде,  где
выращивали горох, бобы  и  раннюю  клубнику  и  продавали  их  потом  в
Монтерее.
     У Эдварда Уикса было грубое загорелое лицо и  маленькие,  холодные
глазки, почти лишенные ресниц. В долине  Райских  Пастбищ  его  считали
ловкачом. Он вел дела похитрому, и не было для  него  большей  радости,
чем выжать из своих персиков на несколько центов больше, чем сосед.  Он
занимался помаленьку и барышничеством,  и  в  деревне  уважали  его  за
оборотистость, но странное дело - он почему - то не  богател.  Впрочем,
ему нравилось делать вид, будто он вкладывает деньги в  ценные  бумаги.
На заседаниях в школе он  советовался  с  соседями  о  разных  денежных
вкладах, и никто не сомневался, что у него большие сбережения. В долине
его называли Акула Уикс.
     -  Акула  - то? - говорили соседи. - Да у него уж тысяч двадцать, а
то и больше. Этому пальца в рот не клади.
     А в действительности он ни разу в жизни не держал  в  руках  более
пяти сотен долларов.
     Акула очень радовался, что его считают богатым. Это доставляло ему
такое удовольствие, что он и сам поверил в свое богатство. Как - то раз
вообразив, что накопил уже пятьдесят тысяч,  он  завел  счетную  книгу,
подсчитывал свои доходы и вел записи капиталовложений. Эти  манипуляции
доставляли ему ни с чем не сравнимую радость.
     В Салинасе образовалась нефтяная компания, которая  решила  бурить
скважину в южной части округа Монтерей. Узнав об  этой  новости,  Акула
отправился на ферму Джона Уайтсайда  обсудить  надежность  акций  новой
компании.
     -  Я  вот  тут подумываю насчет этой... Южной нефтяной компании, -
сказал  он.
     -  Ну  что ж, судя по сообщениям геологов, там действительно что -
то  есть, - сказал Джон Уайтсайд. - Я давно уже слышу, что в тех местах
должна  быть  нефть.  Много  лет  об этом слышу. - Джон Уайтсайд привык
давать  консультации  по  подобным  вопросам. - Но, конечно, вкладывать
туда слишком много я бы не стал.
     Уикс  потрогал нижнюю губу и задумался. - Обмозговывал я это дело,
-  сказал  он.  -  По-моему, очень стоящее. У меня есть тысяч десять, и
лежат  они  почти  что  без толку. Надо бы ими заняться всерьез. Только
сперва хотелось узнать ваше мнение.
     В действительности Акула  уже  принял  решение.  Придя  домой,  он
вытащил счетную книгу и снял с воображаемого банковского  счета  десять
тысяч. Затем приписал к своему списку капиталовложений тысячу долларов,
вложенных  в  акции  Южной  нефтяной  компании.  С  этого  дня   он   с
лихорадочным вниманием следил за курсом  своих  акций  на  бирже.  Чуть
поднимется цена, он себе ходит и посвистывает,  упадет  -  у  Акулы  от
мрачных предчувствий сразу в горле комок. И наконец, когда акции  Южной
компании внезапно резко взлетели вверх, он так возрадовался, что тотчас
же отправился в лавку, где приобрел каминные часы из черного мрамора  с
колонками из оникса по обе стороны от циферблата и с бронзовой  лошадью
наверху.  Те,  кто  был  в   лавке,   сразу   же   смекнули   и   стали
перешептываться: Акула, мол, сорвал солидный куш.
     А неделю спустя стоимость акций катастрофически упала  и  компания
лопнула. Едва услышав  эту  новость.  Акула  вытащил  счетную  книгу  и
записал туда, что продал акции за неделю до краха, продал с прибылью  в
две тысячи долларов.
     Пэт Хамберт, возвращаясь  из  Монтерея,  остановил  автомобиль  на
дороге перед домом Акулы.
     -  Я  слыхал, ты здорово накрылся с этой Южной компанией, - сказал
он.
     Акула  самодовольно  усмехнулся.  -  Да за кого ты меня принимаешь,
Пэт?  Я продал все еще позавчера. Я ведь не грудной младенец, и тебе это
отлично  известно.  Я знал, что эти акции дутые, но, кроме того, я знал,
что  некоторое  время они будут подниматься, и кто захочет, выйдет сухим
из воды. Начали играть на понижение, и я не отстал от других.
      -  Здорово ты обернулся!  -  восхитился Пэт.
     В лавке он передал  новость  дальше.  Фермеры  кивали  головами  и
прикидывали в уме, сколько ж у Акулы накопилось денег. Все  сошлись  на
том, что он деляга будь здоров.
     А Акула тем временем взял в монтерейском банке четыреста  долларов
в долг и купил подержанный трактор "фордзон".
     Мало - помалу слава о предприимчивости Акулы и его деловой  сметке
так возросла, что ни один из местных  фермеров  теперь  уж  не  решался
приобрести хоть одну акцию  или  клочок  земли,  или  даже  лошадь,  не
посоветовавшись предварительно с Акулой Уиксом. И  с  каждым  из  своих
почитателей Акула обсуждал все подробности дела, после  чего  давал  на
редкость толковый совет.
     Спустя несколько лет  его  счетная  книга  свидетельствовала,  что
путем обдуманных капиталовложений Акула накопил сто двадцать пять тысяч
долларов. А за то, что он живет, как  бедняк,  соседи  еще  больше  его
уважали - не закружилась, значит, от богатства голова. Уж ему-то пальца
в рот не клади. Его  жена  и  красавица  дочь  по-прежнему  возились  с
овощами и готовили их для продажи, а Акула усердно работал в саду.
     Он прожил жизнь, не  зная  романтической  любви.  Когда  ему  было
девятнадцать лет, он трижды пригласил на танец Кэтрин  Маллок,  которую
никто не приглашал. Так все и пошло, а потом он на ней женился,  потому
что этого ожидали и все соседи, и ее семья. Кэтрин не была хорошенькой,
зато она обладала крепкой свежестью весенней травы  и  задором  молодой
кобылки. После замужества она утратила и свежесть и задор,  как  цветок
после опыления. Она раздалась в бедрах, у нее обвисли  щеки,  и  Кэтрин
покорилась новой участи - работать и работать без конца.
     В обращении с женой Акула никогда не проявлял  ни  жестокости,  ни
нежности. Он обходился с нею ласково и непреклонно, точь-в-точь  как  с
лошадьми. Быть жестоким казалось ему столь же неразумным, как потакать.
Он не разговаривал с  женой,  как  разговаривают  с  человеком,  он  не
рассказывал ей о своих мыслях, надеждах, потерях,  о  своем  богатстве,
существовавшем только на бумаге, и об урожае  на  персики.  Если  б  он
когда  -  либо  заговорил  с  ней  о  чем  -  то  подобном,  Кэтрин  бы
встревожилась и удивилась. В ее жизни и без  того  хватало  сложностей,
совершенно незачем было к ним добавлять груз чужих проблем и мыслей.
     Ничего более безобразного, чем бревенчатый дом и двор  вокруг,  на
ферме Уиксов не было. Мусор, хлам, который за  год  оставляет  природа,
весь уходит в землю,  а  вот  мусор,  оставляемый  людьми,  куда  более
долговечен. На земле  валялись  старые  мешки,  бумага,  битая  посуда,
перепутанные мотки проволоки. На всем участке было одно лишь место, где
не росли ни трава, ни цветы, -  утрамбованная  земля  возле  дома;  эта
земля стала бесплодной  и  пустынной,  потому  что  на  нее  без  конца
выплескивали лохани мыльной воды. Персиковый сад Акула  орошал,  а  вот
лить чистую воду у стен собственного дома казалось ему баловством.
     Когда родилась Элис, местные фермерши толпой нагрянули к Уиксам  и
каждая заранее приготовилась вскричать:  "Ах.  какое  милое  дитя!"  Но
увидев, что дитя действительно прекрасно, они разом онемели и не знали,
что сказать. Стоило ли ахать, выражая восторг, ведь это делают обычно с
целью утешить молодую мамашу и уверить  се,  что  кошмарный  лягушонок,
которого она держит на руках, - и в самом деле особь человеческого рода
и не станет чудищем, когда вырастет. И в глазах Кэтрин, устремленных на
ребенка, не было того фальшивого восторга, за  которым  молодые  матери
обычно прячут разочарование. Когда  Кэтрин  увидела,  что  девочка  так
красива, ее охватили самые разноречивые чувства - изумление, ужас,  тре
- вога. Красота Элис была чудом, а за  чудом  должна  была  последовать
расплата. Красивые дети, уверяла себя Кэтрин, потом становятся уродами.
Она твердила это словно заклинание, словно стремясь опередить судьбу  и
помешать ее козням, предугадав все заранее.
     В тот день. когда к ним впервые наведались соседки, Акула  слышал,
как одна из них с удивлением говорит подруге: "А девочка - то и  правда
красивая. Как это вышло, ума не приложу".
     Услыхав эти слова. Акула возвратился в спальню и долго  глядел  на
ребенка. А потом сидел в саду и снова размышлял. Девочка и в самом деле
необыкновенно хороша собой. Дураку понятно, что она не унаследовала эту
красоту ни от него, ни от Кэтрин, ни от кого - либо из их родственников
- у них в роду все были неказисты. И  раз  судьба  даровала  ему  такую
драгоценность -  а  драгоценность  каждый  норовит  присвоить,  -  Элис
следует оберегать. Размышляя таким образом, Акула  искренне  веровал  в
Бога, только Бог представлялся ему загадочным созданием, которое творит
совершенно непонятные вещи.