фамилии, читая даты.
     Она  тогда подумала, что в эти ее двадцать  лет, всего лишь часть одной
жизни,  уложились иные биографии.  Что  ж,  подтверждается  народная примета
относительно поселений  людей:  если  появилось  кладбище,  значит,  человек
пришел надолго -- если измерять людским веком, то навсегда.
     Но,  видно,  не все  приметы  абсолютно  верны для Севера! --  Наталья,
помнится,  горько   усмехнулась,  уж  она-то  знает,  это  тоже  ее  работа:
по-прежнему, если позволяют средства, люди  стараются хоронить своих близких
на "земле" -- на "Большой" земле.

     ...Сколько же нужно здесь прожить, сколько потерять, оставить, закопать
в этот  песок, чтобы перестать  жить  на два  дома,  на  две земли. Одна, на
которой  живешь,  радуешься  и мучаешься, -- остается "временной", а другая,
"колыбельная" родина, -- отпускной пристанью, пенсионной надеждой.
     Человек стремился здесь надежнее обустроить  свой  быт, строя лучше год
от года,  переселялся  в  бетонно-кирпичные  бункеры,  с зашоренными окнами,
надежнее прячась от Севера, не пуская  его к себе, локальным своим комфортом
мстя Северу за прошлые обширные неудобства. Поэтому, то, что  за стенами, за
окном -- по-прежнему тревожно...

     Она  так  и  не  уснула.  Дождалась  половины  седьмого,  когда  начали
просыпаться муж и дети. Накормила, проводила...  Как только закрылась  дверь
за  последним  из  домочадцев,  устремилась  к  платяному  шкафу, распахнула
створки, стала нетерпеливо  перебирать старые вещи... Вот, наконец, то,  что
искала.
     Это был сарафан,  старый, но  еще прочный, с рисунком гигантского мака,
когда-то красного, теперь поблекшего, почти розового --  любимое в молодости
платье,  непременный атрибут  летних отпусков.  В  последние  годы  ситцевый
спутник   годился  только  для  работы  на  винзилинском   огороде.  Наталья
приблизила  полотно к  лицу,  вдохнула,  наивно ожидая  наполнить легкие  не
привычным комнатным воздухом, но горьковато-сладким духом родины  -- запахом
влажной земли, прелых листьев, древесного дыма...
     Она не без труда облачилась в наряд молодости, с удовольствием отмечая,
что,  несмотря на  годы, не очень далеко  ушла от  тех пропорций, которые...
Которых... Она  скинула  тапочки  и легко  взошла, ей  показалось  --  почти
вспорхнула,  на  широкий  подоконник.  Посмотрела  сквозь  стекло  на  свои,
оказывается  такие  близкие и  неожиданно  --  да, да, --  неожиданно родные
Пангоды...
     ...Она мыла окно, широкое окно  на первом  этаже двухэтажного коттеджа,
раскрыв створки, не обращая  внимания  на  осеннюю прохладу.  Мыла настолько
страстно, самозабвенно, что скоро ей начало казаться, что произошло то, чего
она  так  горячо желала,  -- окно  стало  втягивать в себя  солнечные  лучи,
уличные шумы, запахи. А потом вся комната и даже весь дом стали продолжением
заоконного дня, улицы, Пангод.
     По дороге  проезжали  грузовые машины. Водители замечали яркий образ на
осенней пангодинской архитектуре,  живое панно на  сером  фасаде: женщина  в
цветастом открытом  сарафане мыла окно и улыбалась. Иные невольно сбрасывали
газ, некоторые коротко сигналили.


ВЕЗДЕ РАБОТАТЬ НУЖНО

     Лилия  Павловна  попала на  Медвежье, когда  там  еще  вовсю  трудились
строители, в 1975  году. После окончания  Тюменского торгового техникума  ее
распределили в  ОРС No11,  который  обслуживал строительные  бригады. Так  и
продвигалась она  все  дальше на север  по  мере  освоения  месторождения --
кашеварила на ГП-5,6,7,8,9.
     --  Время  было  горячее,  работали  не  только днем,  но и  ночью,  --
рассказывает Лилия  Павловна, -- с подсобными помещениями  проблема, мясо не
успевало размораживаться, а людей кормить надо, разумеется, вовремя... И все
же,  никто  не ныл, весело было.  Несмотря на  усталость, в  свободные смены
ездили с девчонками на попутках в Пангоды -- на танцы!
     Много интересных людей встречалось на оживленной,  буквально "бурлящей"
тогда трассе. Здесь  же,  на трассе,  она  скоро  встретила  свою судьбу  --
монтажник ПММК стал  ее мужем. В холостячках тогда молодые девушки на Севере
долго не задерживались!..
     Двадцать   с   лишним  лет   Лилия  Павловна  Степанова  проработала  в
пангодинских   строительных   ОРСах  поваром,  продавцом,   завпроизводством
столовой, заведующей магазина.  Несколько  лет  назад  "строительный" кризис
региона  сказался для Степановой и  ее  коллег  закрытием  практически  всех
соответствующих  торговых  точек,  и  она   перешла  бухгалтером-кассиром  в
объединенную муниципальную бухгалтерию.
     ...Теплый   кабинет   с   компьютером  ничем  не   напоминает   горячую
строительную  трассу.  Я  предположил,  что,   видимо,  работа  стала  более
спокойной,   на  что  Лилия  Павловна  отрицательно  покачала   головой   и,
оторвавшись от клавиатуры, уверенно сказала:
     -- Ну, что вы, везде работать нужно!..


ПО ВЕЛЕНИЮ СЕРДЦА

     Евгений Иванович  приехал в Пангоды летом  1978 года. Назначен  главным
механиком  НПЖТ. Разумеется,  не  предполагал, что  сразу станет  участником
исторического  события. Именно  он  оказался  в  составе  экипажа тепловоза,
который тащил самый первый состав из Пангод  на Новый Уренгой по  только что
построенной "железке". Строился  новый город,  именно  для  его строительных
нужд предназначались десять цистерн с дизтопливом, которые пришлось везти...
целую  неделю. Ровно столько понадобилось жэдэ-десанту, чтобы преодолеть сто
приполярных километров.
     Впереди состава шел стройотряд: студенты выправляли поведенное вправо и
влево полотно  дороги, что  было следствием "выбросов", результатом  укладки
дороги  наспех, без надлежащей отсыпки. Начало  июля,  белые  ночи -- неделя
превратилась  в  тягучий,  бесконечный,  обессиливающий  трудовой  день.  Но
хватило сил на  несколько  минут оглушительного "Ура!...", когда в тундровой
дали,  там где смыкались "кривые" рельсы, замаячило то, чему через несколько
лет предстояло стать городом Новым Уренгоем.
     "По  велению сердца!"  -- без всякого пафоса, коротко объясняет причину
своего приезда на  Север  начальник железнодорожной станции Пангоды  Евгений
Иванович  Солдаткин.  Значит, не все врали тогдашние календари, что касалось
романтики, альтруизма -- во многом устаревших нынче понятий.


СВЯЗИСТОВ НЕ ИСПУГАТЬ РАССТОЯНИЯМИ

     Связистом Сергей Владимирович Иванов стал еще в армии, в погранвойсках.
Там же начался его "север": приезжали как-то в часть вербовщики из "северной
жемчужины" --  города Надыма,  агитировали  будущих "дембелей"  на  северную
одиссею. Для многих  агитка таковой  и осталось: у большинства настроение --
домой. У  других  просто  не хватило настойчивости -- ведь  для того,  чтобы
поехать на "севера", нужно куда-то писать, получать какой-то вызов... Но что
значит  связь -- воистину  работников этой отрасли не испугать расстояниями!
Сергей перед окончанием службы успешно дозвонился до надымских  коллег, и из
трубки, точнее из Надымского узла связи явилось желанное: "Приезжай!..."
     Тогда, в 1979 году, в Пангодинском линейно-производственном управлении,
на Головной компрессорной станции месторождения  "Медвежье", куда Иванов был
направлен  на работу, действовал один  телефон,  который,  естественно,  был
вечно  занят...  Но  возможностей  этого  аппарата   вполне  хватило,  чтобы
познакомится со своей будущей женой. Вскоре родились дети.
     В начале восьмидесятых, когда началось строительство газовой магистрали
"Уренгой-Ужгород", Сергей Владимирович был назначен на ответственную работу,
начальником  узла связи Хасырейского ЛПУ. Это был  знаменательный  период не
только  для  технологов  (реализация, с участием  иностранных фирм, "Проекта
века"  -- Уренгойский газ  пошел  в  центр страны и далее  -- за ее западные
пределы),  но и для связистов северного  региона:  начало  мощного внедрения
более   совершенного   импортного   оборудования,  многократно   повышавшего
возможности систем связи.
     Опыт Хасырейской компрессорной станции пригодился, после этого пришлось
курировать монтаж,  наладку и начало эксплуатации узлов  связи компрессорных
станций   --   Ныдинской,   Ямбургской,  Пуровской.   Пришлось  полетать  на
вертолете...
     Сейчас Сергей Владимирович трудится там же, где  и  начал свою северную
биографию  -- в Пангодинском ЛПУ, начальником сетевого узла связи. Хозяйство
увеличилось  в  несколько раз, усложнилось оборудование. Но Иванов, как и  в
молодости, так же оптимистичен и уверен  в завтрашнем дне. Во всяком случае,
в том, что в обозримом будущем с Севера он -- никуда.


БАКЛАНЫ -- ПАНГОДЫ -- АНАГУРИЧИ

     "Бакланы"  --  это  один  из микрорайонов  Пангод, комплекс  деревянных
двухэтажек  рядом с поселковой  телевизионной  станцией. Гостю  здесь  могут
рассказать  романтическую  историю возникновения  необычного  названия. Мол,
высадились  сюда лет двадцать пять назад то ли  топографы, то  ли связисты и
взгляду их открылся  крутой  зеленый берег, усыпанный  большими непугливыми,
величавыми птицами. И решили десантеры,  что птицы эти не иначе как бакланы,
и нашли они в своей карте соответствующую точку и дали ей имя...
     --  Знаком  этот "легендарный" сюжет, --  говорит  ветеран  поселкового
телевидения Семен  Савельевич  Анагуричи, инженер  радиорелейного  цеха.  --
Красиво,  но  птички здесь  не  при чем. "Бакланы" --  это  кодовое название
военных  полевых   радиостанций  тропосферной  связи   Р-408,  которые  были
смонтированы здесь,  на пустыре за  поселком, в конце семидесятых. Благодаря
им в Пангодах появилось первое телевидение. С этого времени и повелось: куда
рыбачить, или за грибами, ходил? -- за "Бакланы" и т.п. Со  временем пустырь
застроился,  появился  микрорайон,  придумывать  название  которому не  было
необходимости -- оно уже существовало.

     В  1979 году  группу  выпускников  Тюменского училища связи,  в  полном
составе,  направили  на  объекты  строящейся радиорелейной  линии "Надым  --
Пангоды-Новый Уренгой",  распределили по  станциям. Семену  Анагуричи и  его
земляку,  который  был тоже,  как  и  Семен,  родом из  Кутопьюгана,  выпало
работать на пангодинском участке.
     До женитьбы Семен с  коллегой  жили там, где  работали, --  в помещении
телецентра.  К  этому   периоду  относится   и  рождение  одной   из  сугубо
пангодинских присказок, которая  до сих пор бытует среди ветеранов  поселка,
хотя сейчас  уже  немногие правильно расскажут  о сути ее происхождения. Так
вот. По  случаю, когда на  экранах телевизоров вдруг исчезало  изображение и
появлялось "молоко" (причины были, в основном,  технические), жители в шутку
говорили: "На бакланах ХАНТЫ спать легли".
     В начале восьмидесятых, когда я слышал эту сентенцию, меня больше всего
удивляло само сочетание названия одного из северных народов, которые, в моем
представлении,  в  подавляющем  своем  большинстве  до  сих  пор  занимаются
примитивным     хозяйством,    --    и...    телевидением,    предполагающим
функционирование   сложных   технологий   и    их    высококвалифицированное
обслуживание.
     Каждое  устойчивое  словосочетание  --  это  история, причем  не только
достижений, но и ошибок. О происхождении одного  из  таких,  в данном случае
"этнографического"  заблуждения,  я  попытался  узнать  у  коренного  жителя
Семена, задав  ему вопрос:  почему очень  часто в надымском  районе коренных
жителей -- а это в основном ненцы -- называют хантами? Семен ответил:
     -- Ты  знаешь, что маргинал, в общем изначальном  смысле,  это человек,
который вырвал свои корни на "колыбельной" родине, но  не "прирос", в полной
мере, на новой земле.  Отсюда и незнание  всего  того,  что его  окружает  и
питает,  -- оно  как бы в неопределенности.  А как  можно уважать или просто
внимательно  относиться к  чему-то  неопределенному,  абстрактному?  Знаешь,
когда я поправляю, мол, я не хант,  а ненец, -- мне говорят: да ладно, какая
разница. Тогда я говорю: хорошо, если так, то давай, я  тебя, русского, буду
хохлом  называть -- какая  разница? Реакция:  ну ты уж, Семен, совсем  того,
загнул!..
     Мы с Семеном смеемся, в продолжение шутки я "успокаиваю" его:  дружище,
маргинализм  --  это  не  то, что  характерно  только  для  переселенцев,  к
сожалению, для бывших советских людей это болезнь последних поколений, недуг
целой эпохи. Посуди, многие ли из нас, пришлых для тебя людей, смогут связно
рассказать  о том крае,  где  родились и  выросли,  об истории того  города,
улицы, своей фамилии?.. Шутка  иссякла, и я задаю следующий вопрос, ответ на
который, как  мне кажется,  должен подвести символическую черту, под первой,
"координатной" частью нашего разговора. Все же,  где мы с  тобой  находимся?
Где происходит наша жизнь и наш настоящий диалог? Что в переводе с ненецкого
означает имя нашего населенного пункта? За пятнадцать лет я слышал несколько
версий ответа от  разных людей  ("медвежье",  "ягельный мох"  и  т.д.),  но,
наконец, хочу услышать от ненца: что такое "Пангоды"?
     --  Я давно  интересовался происхождением этого названия,  беседовал со
стариками. Так вот, в буквенном -- у  нас, как ты знаешь,  почти "кириллица"
-- или звуковом выражении такого  слова у ненцев нет. Но  первая часть этого
имени поселка  согласна ненецкому  слову,  которое  на  русском языке  имеет
соответствие:  высокое, удобное место. Буквально  "панг" -- массивный  кусок
дерева,  которое есть возле каждого  чума для рубки дров и  некоторых других
работ,  --  удобное  для  дел  место.  Ведь действительно,  Пангоды  --  это
возвышенное место на водоразделе нескольких рек: одни  текут в Надым, другие
в Пур.  Задолго до  промышленного освоения Медвежьего здесь  было постоянное
стойбище,  как бы перевалочный  пункт, на торговой  дороге  ненцев  с севера
региона в район Сургута. По этой дороге ездили мои предки.

     Семен  десятый  ребенок  в  семье   кутопьюганского  оленевода  Савелия
Анагуричи, всего детей было одиннадцать. После интерната очень хотел учиться
дальше  --  в  Тюменском индустриальном институте.  Даже сдавал  экзамены  в
Салехарде (было всего два  места для абитуриентов из  числа коренных народов
Севера на двадцать желающих),  не поступил. В Тюмень все  же поехал, где был
зачислен в техническое училище.
     И  вот  уже семнадцать  лет  Семен  цивильный, урбанизированный ненец с
проживанием  в  общежитиях, квартирах,  с работой  на телецентре, населенном
спутниковыми  антеннами, электроникой...  Он  признался, что сейчас его  уже
ничто не заставит  пасти оленей или работать на рыбных промыслах. И его дети
вряд ли тесно свяжут  собственное будущее  с образом жизни  своих  недалеких
предков.
     -- Семен,  многие общественные деятели сетуют на то, что цивилизация, в
тех формах, в  каких  она  вступала на исконные территории обитания северных
народов, изменила общую  ситуацию не в лучшую  сторону. Я в данном случае не
говорю  об  ухудшении  экологической  обстановки:  "перепахивания"  пастбищ,
загрязнение почвы, водоемов -- это, опять же, из  серии общероссийских  бед.
Ты сам знаешь, что меняется ваш народ, как бы "усредняется" --  масса ненцев
не знает языка,  традиций, многие забросили ремесло своих  отцов, которое  в
решающей  степени  определяло их  быт,  и  даже  --  образ  мышления, способ
осознания себя в этом мире. Не лучше ли, как советуют иные твои образованные
соплеменники, оставить ненцев в покое: исключить обязательное обучение детей
с проживанием  в  интернатах, где  преподавание, кстати, ведется  на русском
языке, раздать оленей -- пусть каждый живет, как хочет?
     --  Ты  правильно  заметил,  что  такое  советуют  именно  образованные
представители северных народов.  Представь, пишут они это, находясь в теплой
уютной квартире,  где-нибудь в Салехарде  или Надыме, а  в  соседней комнате
дочка  разучивает  гаммы  на  фортепиано...  Для  своих  детей  они вряд  ли
планируют будущее  проживание в стойбище и, тем более, не позволят, чтобы их
чада выросли просто неучами...
     Мой собеседник заметно разволновался,  и, признаться, после этих слов я
уже ожидал, что он далее будет оперировать такими фразами, как: "вот бы их в
тундру,  в  чум  и  т.п."  Но  Семен, напротив, перешел на  спокойный  тон и
заключил  уверенно, но, как мне показалось, несколько  нелогично,  во всяком
случае, оставив "пищу" для следующих вопросов, возможно, это было намеренно.
Он  сказал,  что  все северные  народы  должны жить  именно  так, -- т.е.  в
квартирах, с пианино и т.д.
     -- А как же самобытность?
     Семен  ждал  именно  такого  вопроса,  это  было   заметно  по   явному
удовольствию,  с которым  он  предложил  уже,  видно, обдуманный  и  не  раз
озвученный ответ, состоящий из скорой череды вопросительных восклицаний:
     -- Почему другие народы, развиваясь, не утрачивают свою самобытность, а
ненцы,  ханты, манси в  этом случае должны ее  непременно утратить? Неужели,
чтобы  остаться  русским,  нужно носить  косоворотку, обуваться в  лапти или
валенки, жить на опушке леса -- в мазанке с соломенной крышей?.. Смешно?
     -- Ну, хорошо. Тогда как уйти от интернатовской системы обучения, после
которого  выпускник  средней  школы --  еще не пролетарий, но  уже  явно  не
тундровый работник? Приблизить учителя к стойбищу? Реально ли это?
     --  Во-первых, надо  исключить  условия, когда  олени  --  единственный
источник  благополучного,  небедного существования.  Должен быть выбор.  Для
этого   в   регионах  проживания   северных   народов   должна   развиваться
промышленность. Сразу  можно сказать, какая  в первую  очередь, --  конечно,
перерабатывающая!  Народ  должен  быть  вовлечен в  процесс  обслуживания  и
развития  наукоемких,  высокотехнологических  производств,  только тогда  он
развивается, это диалектическая истина. В частности,  когда язык  становится
средством   научного,   технического,  политического   общения,   когда   он
"нагружается", тогда он и развивается.
     Семен убежден, что с развитием технического прогресса станут возможными
иные,  более эффективные формы получения высоких результатов в оленеводстве.
Он  опять  привел  пример из  окружающей  и  всем нам давно  понятной жизни:
надымчанину, обслуживающему расположенный за сто  километров от дома газовый
промысел "Медвежьего", не приходит  в голову жить с семьей в вагончике возле
газовой скважины...

     Типичная  "блок-схема"  жизни уроженца южного региона, связавшего  свою
жизнь с Севером: несколько лет в Пангодах (например) -- ежегодные  отпускные
поездки на родину  и, если повезет, к  морю;  покупка квартиры или постройка
дома  "на  земле",  приобретение машины  (раньше  еще  и  "северную"  мебель
накапливали для контейнера); и, наконец, "полноценная"  жизнь (правда, перед
самой  пенсией)  где-нибудь в черноземной зоне...  Перед тем, как спросить у
Семена   о  его   "блок-схеме",  я   рассказал   услышанную   от   знакомого
пангодинца-коми полуанекдотичную  историю с ним приключившуюся.  Поехал этот
очень северный человек на Черное море, а отдыхать, как  все кругом, не может
-- жарко. Результат: две недели  просидел в полуподвальном помещении, где от
скуки пил виноградное вино... Семен улыбается:
     -- Твой знакомый, наверно, слегка заострил проблему. Привыкнуть  нам  к
временному пребыванию на  юге  не сложнее, чем  тебе прожить полтора десятка
лет  в  Пангодах. Но что касается моей жизненной  программы, то  она связана
только с Пангодами. Я  не ожидаю получения квартиры "на материке", никуда не
собираюсь  уезжать  -- домой,  как  вы  говорите, здесь  мой дом, здесь  мой
материк. Я здесь живу -- одной своей жизнью, без надежды, что будет какая-то
вторая -- та, на которую вы, пришлые люди, надеетесь.
     Недавно Семен  Анагуричи  вселился  в новую  четырехкомнатную квартиру,
выделенную ему  из фонда Генерального  директора Надымгазпрома.  Есть у него
снегоход "Буран",  собирается купить машину.  Я рад  за не