чневое железо,
рядом через дорогу покоилось весеннее, уже оттаявшее, ржавое болото.
     Я  вспомнил  о нехватке  "сухих" площадей под новые  склады,  на что до
этого  жаловался  Гречанюк,   и  спросил,   есть   ли   в   планах   решение
территориальной  проблемы  за счет зеленого участка. Ведь  "слизнуть" мощной
японской техникой чахлую приполярную растительность легче, чем засыпать даже
маленькое болотце.
     Директор лишь покачал отрицательно головой, а когда прощались, сказал:
     -- Нет, корчевать тот лесок у меня рука  не поднимется. Будем  засыпать
болото.


ТРУДНЫЙ СЛУЧАЙ

     --  Фаина  Андреевна!  Здравствуйте, узнаете нас? Это ваш!  --  Женщина
прикрывала  ладонью  смеющиеся губы,  а другой  рукой  касалась плеча юноши,
стараясь повернуть его лицом  к фонарям. --  Ну,  помните  -- трудный случай
был?!...
     Фаина неуверенно улыбнулась и осторожно кивнула.
     Лицо женщины показалось  знакомым, но кто она и как рожала, Фаина Бусло
не помнила. Странная! "Трудный случай!.." Счастливая -- потому наивная. Надо
же  --  лицом  поворачивает!..  Парню чуть  за двадцать. Семьдесят пятый  --
семьдесят  шестой  год.  Значит  эти двое,  мать  и  сын, --  из  ее  первых
пациентов.

     ...Наверняка началось с того,  что Фаина "вычислила" эту женщину, тогда
совсем юную, в бане или в магазине.
     Пангоды молодые: мужчины-ребята, женщины-девчонки -- вот и все взрослое
население. Нет  рядом  ни мам,  ни  бабушек.  Собралась  иная новоиспеченная
северянка  матерью  стать,  процесс  идет,  а  она  и в  ус  не  дует  --  в
Консультацию не  спешит. Фаине  приходилось самой  выявлять  клиенток  на их
ранней стадии. Конечно, баня  -- лучшее для этого место! Подходила, шепотом,
но  запросто  (самой  было  немногим  за  двадцать)  говорила:  а  ты  ведь,
голубушка, в положении,  завтра приходи, жду. Днем не сможешь -- вечером,  я
задержусь. Как где? -- там же, в четырнадцатом.
     Все в  Пангодах знали общежитие  под этим номером.  Две  секции  в  нем
занимала  поселковая  амбулатория.  А еще в  двух проживал медперсонал. Этот
"медицинский"  дом   до  начала  восьмидесятых   был   единственным  оплотом
здравоохранения поселка с  набором  простых медицинских услуг, возможных для
того времени.
     Иной раз приходилось  разыскивать непослушных, легкомысленных упрямиц в
общежитиях,  балках.  Никто не настраивал  Фаину брать на  себя  "нештатное"
бремя  ответственности  за  беспечных  девчонок,  не  заставлял  утруждаться
розыском беременных женщин, уговорами.  Казалось бы, чего проще: получи  то,
что есть, "отконсультируй" положенный период и отправь рожать в Надым или на
"землю". Ведь  в большинстве  случаев по  такой  схеме все и  происходило --
вплоть  до  1986  года,  когда  открылась  настоящая  больница  с  родильным
отделением.  Но,  конечно, во  все  времена рожали  и в Пангодах ("родить --
нельзя погодить") -- в амбулатории, на квартире и даже на борту вертолета...
     Может это та женщина, которую  Фаина обнаружила в вагончике, на окраине
поселковой  "нахаловки"?...  Та,  которая  была на  четвертом месяце и  пила
горстями какие-то таблетки,  чтобы, как она объясняла, избавится от сыночка.
История банальная:  после свадьбы муж  уехал на Север,  в Пангоды, через год
вызвал  к  себе  жену.  Сначала все складывалось нормально,  но, видно,  год
разлуки не  прошел даром -- вскоре муж ушел в  общежитие,  к другой, оставив
бывшей  жене  вагончик.  Та  поздно  обнаружила,  что  беременна.  Помнится,
зареванная, с горящими  глазами,  приподнявшись  с постели, она  вцепилась в
локоть медсестры:
     -- Фаина, умоляю,  сделай что-нибудь, я не должна родить -- он, так же,
как и я, никому не будет нужен!.. Иначе!..
     Уже тогда, совсем немного проработав в медицине, Фаина пришла к выводу,
что в  некоторых случаях только воля "со стороны" может  отвести от человека
беду, вернуть в русло нормальной  жизни. Она порой удивлялась, обнаруживая в
себе какую-то особую силу,  которая появлялась в минуты чужой беспомощности,
беззащитности,  --  от   которой   рождалась  непоколебимая   уверенность  в
собственной  правоте,  и  которую  она, сама еще девчонка, спокойно  внушала
"пациентам" -- людям, нуждающимся в помощи.
     Она, словно дочку,  погладила  ровесницу по  голове,  по свалявшимся от
лежания на подушке волосам, и сказала:
     -- Ты и твой ребенок очень нужны... Друг другу. -- Взяла вздрагивающую,
тонкую, с синими прожилками руку, повернула ладонь к себе:  -- Ну-у!.. Так у
тебя  там дальше,  вообще,  счастье  на  счастье! Давай, я  тебе погадаю,  я
умею...
     Они в  тот  вечер долго  пили чай, потом электростанция отключила свет,
зажгли свечу и  просто разговаривали, шутили, смеялись, -- у темного окошка,
на краю заснеженных Пангод...

     Рассеянно слушая женщину, Фаина вглядывалась уже не в лицо -- в  глаза,
ища в них подтверждения  или отрицания возникшим  предположениям. Она или не
она?  В  глазах  человека,  побывавшего  на краю  собственных  возможностей,
заглянувшего за границу власти над  собой, на всю жизнь остается характерный
след: у одних  это необычный  блеск, у других "сквозной"  взгляд,  у третьих
печально-ироничный прищур... Этот  ее  вывод о "зеркале  души" явился плодом
первых  лет  труда  в пангодинской  амбулатории,  когда  ей,  как  и  другим
медицинским   специалистам,  приходилось,   кроме   основных   обязанностей,
выполнять функции фельдшера и врача скорой помощи.
     Как  таковой службы  "ноль  три" до  1981  года в поселке  не было. Все
работники  --  от  медсестер  до  главного  врача  --  принимали  участие  в
круглосуточных, точнее, круглонедельных дежурствах: целую семидневку один из
специалистов, днем и ночью, был "на стреме", в случае необходимости, больные
обращались по его месту жительства. Домашних телефонов пангодинская медицина
не  имела,  поэтому  на  дверях  амбулатории  висела  табличка,  на  которой
указывались  фамилия и домашний адрес  медика. Имелся даже переходящий  флаг
(на белом поле красные  крест и полумесяц), который  водружался на жилище --
балке или общежитии -- поселкового дежурного эскулапа.
     Поскольку  население  молодое,  здоровое  (с  медицинскими  вердиктами:
"Годен  для работ  в  условиях Крайнего Севера"), то подавляющее  количество
вызовов "неотложки" было связано не с болезнями,  а с несчастными  случаями,
которые изредка приключались на производстве и довольно часто происходили  в
быту.

     Фаине  первые месяцы  представлялось, что она попала в такое  место  на
земле,  где  сходятся  лицевая  и изнаночная  стороны  жизни,  где  естество
необычно  обнажено, а суть, по прежнему, -- классически  -- недосягаема. Где
трещат ровные швы, стянутые прочными "материковыми" нитками, -- а веществом,
казалось   бы,  сомнительной,   "временной"   основы   навсегда  скрепляются
несогласующиеся формы с безнадежно размочаленными краями.
     Сейчас  она,  осознавая,   что  некстати,  вспомнила   первый  в  своей
медицинской  практике  случай, который потряс ее  до глубины души.  Некстати
этот фрагмент из прошлого был не из-за отсутствия своего логического места в
цепочке ее  воспоминаний,  а тем,  что он встал перед  ней картинкой,  мешая
слушать женщину, понимать, что та сейчас говорит.
     ...Однажды  в ее дежурство мужчина из общежития вскрыл себе вены. Нужно
было  срочно  транспортировать  "суицидника" в  больницу.  В  таких  случаях
вертолетным санрейсом  больного отправляли в Надым.  Но  то ли "вертушки" не
было, то ли  погода абсолютно  не  позволяла  подняться в небо безотказным в
таких  случаях  пилотам "Ми-шек",  --  пришлось  грузить пациента  на первый
попавшийся борт. Им оказался транзитный "Антей", летящий куда-то на запад. В
дороге парень, бледный и слабый от потери крови, разговорился. Почти весело,
как давней подруге, объяснил  Фаине: устал, думал,  Север  поможет,  вылечит
своими  "туманами", "запахами"...--  нет,  еще хуже стало.  "Вот  ты  сейчас
улетела,  никого толком в  известность  не  поставила,  --  тебя  кто-нибудь
кинется искать?.. -- А меня, точно, -- нет".
     Самолет сделал посадку  в Печоре, Фаина  сдала  пациента в больницу,  а
сама  поехала в аэропорт,  без денег, в  белом  халате  под  полушубком. Она
пребывала  в  каком-то странном, необычном  для себя состоянии. "Жизнь --  и
почти смерть, опять жизнь. Пангоды  --  и  Печора,  о которой дома никто  не
знает, -- все  так  далеко друг  от друга -- и так, оказывается,  близко  и,
оказывается, просто..."
     Фаина  вглядывалась  в  лица  пассажиров. Среди  мужей,  жен, пап, мам,
детей, коллег  по работе, находила одинокие глаза. По одежде, жестам, голосу
пыталась  прочитать  многочисленные  истории людского  одиночества, силилась
вывести  какую-то  общую,  простую  и  понятную   формулу  этого,   выходит,
распространенного и, часто, невыносимого человеческого состояния.
     Она пришла в себя  через двое  суток:  знакомую  фамилию  объявляли  по
громкоговорителю,  это  была  ее  фамилия -- Фаину  разыскивали,  из далеких
Пангод.

     Тот "печорский" пациент через месяц вернулся в поселок и еще через пару
недель повесился, на этот раз спасти его не удалось.
     Как ни  странно,  финал  той  трагедии  Фаина  восприняла  сравнительно
спокойно. На тот момент она уже отчетливо понимала, что в ее Пангодах, как и
в том зале ожидания, много  одиноких  людей: улетают,  прилетают, двигаются,
живут, смотрят друг на друга, и... молчат.

     Фаина  отогнала  тяжелое воспоминание и опять попыталась сосредоточится
на  женщине. "Трудный  случай..."  Сложные  роды?  --  с  чем  была  связана
сложность,  со здоровьем? Может  быть  парень  --  "кесаренок"? Или  сложные
условия?  Может быть, эта  женщина --  та,  которую  в очередную  поселковую
"разморозку" не успели  отправить в горбольницу и  пришлось принимать роды в
насквозь промерзшей комнате? Ее  как  могли укрывали  полушубками.  Она  все
жаловалась, что мерзнет  нос. Фаина уловила и навсегда запечатлела  для себя
мгновение:  у ребенка с первым криком пошел пар изо  рта. Потом, смеясь, она
сказала мамаше: "Так и запишем, место рождения -- Пангоды, месяц -- февраль,
окружающая температура -- в комнате! -- минус десять!.."
     Или,  может быть,  что совсем  часто  случалось,  ребенок  появился при
свечке, во время отключения электричества?
     Почему-то так выходило, что "при свечках" всегда рождались мальчики. Ее
любимые,  -- до  сих  пор почему-то  любит "принимать" именно  мальчишек.  И
приговорочка для таких "удачных"  случаев старая,  проверенная:  "Мальчишка,
мужичок, защитничек!.."
     ...Вот она  купает и пеленает  только что появившееся существо мужского
рода: "Ну что, ангелочек? Где твои крылышки? И радостно от  тебя такого -- и
жалко тебя... Расти большой!"
     Как Фаина  тревожилась за своего единственного сынишку, когда он болел,
когда  просто возвращался не вовремя домой.  Как стремилась  угнаться за его
возрастными  изменениями  в  характере, старалась быть  ему вечным другом --
сильным, надежным, интересным. Это  было трудно,  но у нее все получалось, к
радости. Лишь иногда осеняло: ведь он принимает Пангоды за весь мир, а крыло
матери  --  за все небо.  Беда  случилась вскоре после того,  как он поменял
материнское  гнездо  на  призывной  пункт...  Она  привезла  его из  Тюмени,
больного, но целого,  и они  снова стали  жить,  выздоравливать, вдвоем, два
любящих, нужных друг другу человека.

     -- ... Помните, Фаина, вы еще сказали тогда: "Мужичок, защитничек..."
     Парень успел выкурить  сигарету (Фаина заметила, что  сигарета  у  него
постоянно  дрожала --  и в пальцах, и в губах), стал  поглядывать  на  часы,
женщина заторопилась:
     -- Нам пора, Фаина Андреевна. Каждый вечер гуляем, сын к Пангодам снова
привыкает.  Знаете, повезло нам --  на полгода  раньше из армии вернулись. В
"горячей точке"  служили,  поэтому раньше. Контузило  немного, а  так  -- ни
одной  царапины!.. -- женщина безотчетно сделала движение, с которым недавно
пыталась развернуть парня лицом к свету.
     Неожиданно, вместе с медленным, глубоким вздохом, от заснеженной дороги
до желтых  фонарей, поднялась теплая,  забирающая зрение  волна.  Невольное,
рефлекторное  движение  век  --  и  из-под ресницы  выкатилась предательская
росинка... Фаина, не зная, куда себя деть, уткнулась лицом в плечо парня.
     Женщина счастливо засмеялась:
     -- Ну вот, наконец-то, узнали! А я чувствовала, что вы нас поначалу как
бы не узнавали. Это вы от радости?..
     Фаина, не отрываясь от мальчишьего плеча, кивнула.


        ЖИВИТЕ ДОЛГО

     Однажды на практике, после  третьего курса медучилища, Валю Зиненко
послали  в деревню, где пришлось  принимать досрочные роды.  Опыта никакого,
поэтому аккуратно выполняла акушерские  команды шофера скорой помощи. Боевое
крещение прошло успешно.
     Одно из сильных воспоминаний  Валентины  Игнатьевны  Зиненко:  овражная
окраина башкирского города Бирска, она идет в школу,  маленькая,  с  тяжелым
матерчатым  портфелем, из-за куста  навстречу  выскакивает  огромная  лающая
собака, незнакомый, отнимающий волю ужас...
     Страх перед непривязанными  собаками перешел во взрослую жизнь. Поэтому
когда Валентина переехала в  Пангоды, в смятении перед неизвестностью  новой
жизни была и большая доля  того  детского  страха:  как она сможет  выжить в
вагончике,  среди песка  и  великого  количества  огромных свободно бродящих
собак?!  И  окончательно  она  поверила в  то,  что  останется,  лишь  когда
убедилась, что угрюмые лохматые звери -- добрые, добрее домашних на "земле".
     1977 год,  Пангодинскому здравпункту  нужен  лаборант, но такой штатной
ставки нет,  Зиненко  оформляют  штукатуром,  и она...  садится за пробирки.
Конечно, до мастерка дело не доходило, но трудиться  первые годы пришлось по
широкому профилю --  и в  лаборатории, и хирургу ассистировать,  и за  врача
скорой  помощи  работать.  Однажды самостоятельно  приняла роды в вертолете,
успешно. "И здесь пригодились "шоферские советы" из башкирской глубинки", --
смеется  Валентина  Игнатьевна. Я понимаю,  что она шутит -- до  приезда  на
Север  Зиненко уже  имела  двадцать  два  года  медицинского  стажа  и  была
мастерицей на все руки.
     Десять  лет назад Валентина  Игнатьевна  пережила инсульт.  Как  только
немного поправилась, стала регулярно посещать группу здоровья.
     --  Я там  "заряжаюсь", хоть  и  самая  старшая  в  группе,  молодым не
уступлю, --  говорит Зиненко. -- А если меня в  спортзале неделю-другую нет,
девчонки начинают беспокоиться: где наша Игнатьевна? Я прихожу и  ворчу:  да
здесь я, здесь, живая!..

     Живите долго, Валентина Игнатьевна.


ЧИСТЫЕ РУКИ

     Гульфира  Залиловна  Тимеркаева,  имея среднее  специальное медицинское
образование, начинала работать в  пангодинской амбулатории санитаркой. После
окончания  "испытательного срока" почти двадцать  лет по нынешний  день  она
трудится участковой медсестрой. Впрочем, работу приходилось делать любую.
     Однажды, лет пятнадцать назад,  Гульфиру вечером  буквально вытащили из
бани, требовалась ее профессиональная помощь, -- скоротечные преждевременные
роды с осложнением, роженицу нужно было срочно транспортировать  в надымскую
горбольницу.
     -- Выскочила, едва оделась, успела только руки йодом помазать, и  бегом
в  больницу, -- рассказывает Гульфира Залиловна. -- Вертолетов нет. Пролетал
"шальной" грузовой борт, его посадили "насильно", командир злой, кричит мне:
"Пусть  мамаша  садится,  а  тебя  не возьму!  Ты  кто  такая?"  Говорю:  "Я
медсестра". А на самой даже белого халата нет. Он кивает мне на руки: "Какой
же ты медик, у тебя руки грязные!.." Я чуть не плачу, шепчу: "Это же йод..."
Кое-как уговорили. Доставила женщину в горбольницу, все  закончилось хорошо.
Через неделю  встречаю  того  пилота  в поселке, не знаю что нашло  на меня,
подошла, вытянула  вперед  ладони и  говорю:  "Посмотри  на  мои  руки,  они
чистые..." И опять чуть не плачу.
     Впрочем,   признает  Гульфира  Тимеркаева,  этот  случай,   скорее,  --
исключение. В основном люди тогда отзывчивые встречались...
     --  Добрее,  чем сейчас?  --  пытаюсь  я добиться  окончания,  как  мне
кажется, неоконченной фразы.
     -- Добрее... -- мягко повторяет Гульфира Залиловна, давая понять, что в
этом моменте никакого сравнивания  не будет.  -- И здоровее. Это потому, что
на Север раньше  приезжали работать. Если случалось заболеть --  уезжали.  А
сейчас  никто  не  уезжает.  Теперь  на  Север  едут  --  жить. Хороший  это
показатель нынешнего времени или нет -- не знаю...


СЕМЕНЫЧ

     Восемнадцатилетним  попал  он  на  фронт.  Победу  встретил в  Германии
командиром танка.
     Тогда, бравому молодому фронтовику с  медалью "За победу над Германией"
на груди,  казалось, что впереди может быть только счастливая,  безоблачная,
интересная жизнь.
     ... В  1977  году  Геннадий Семенович Челышев  приехал в  Пангоды,  где
проработал  кабельщиком  в Пангодинском участке  управления "Надымэнергогаз"
десять  лет,  живя все  это время  в одной из комнат холостяцкого общежития.
Именно здесь началось мое знакомство с этим человеком.
     --  Вот, Семеныч, молодой специалист,  первый  день  в  Пангодах. У нас
будет работать, пусть  у  тебя поживет пока,  --  представил  меня известный
поселковый электрик.
     Перед сном мы отметили  знакомство, Семеныч рассказал, что после  войны
закончил   институт  по  специальности,  связанной  с   кинематографией,  но
поработать в этой области почти не пришлось.
     --  Так  что,  Ленька,  --  заключил он  философски,  -- ты  инженер, я
инженер. Это прозвучало так: не дрейфь, все будет  нормально, я  тебя всегда
пойму и помогу.
     Он часто говорил неоконченными фразами, но его прекрасно воспринимали и
с  успехом расшифровывали эту сумму  "загадочных" слов  и пауз, полуулыбки и
выразительного  взгляда поверх  очков.  Жилище  его  никогда  не  бывало без
гостей.  Для   многих  оно   являлось  местом,  где  можно  было  отдохнуть,
поговорить, расслабиться в мужской компании. Чего греха таить, должна быть у
российского мужика такая, пусть нечастая  возможность. Семеныч, добрая душа,
всех  привечал, прощал,  причащал. Все  мы  были  младше  его,  ко  всем  он
обращался соответственно: "Сережка", "Колька", "мальчишки". Он часто спорил,
даже  сердился,  ругая,  воспитывая, своих  "несмышленых" друзей, которые за
пределами этой комнаты разводились, уезжали, возвращались и допускали прочие
жизненные оплошности. Многое из  произносимых  грозных нравоучений  вызывало
улыбку, но никогда Семеныч не бывал смешным. Наверное, потому, что никогда с
нами не был по-настоящему злым -- казалось, просто не умел этого делать.
     Новым  знакомым  Семеныча порой было трудно уловить в его  словах грань
между серьезностью и шуткой.
     --  Нет,  Вовка, не приеду я к тебе в гости. Ты  же на Украине  живешь?
Нельзя мне к хохлам, особенно западным. Боюсь, узнают.
     Собеседник хохочет, мол, ну и шутник ты, Семеныч.
     Между  тем, слова имели вполне серьезную  основу.  В другие  времена он
рассказывал  эту  историю, заметно волнуясь. Я  не запомнил конкретных  дат,
географических названий и масштабов акции,  но смысл  в том, что однажды ему
пришлось   принимать  участие  в  выселении  жителей  из  районов  западного
приграничья Советского Союза. Рассказывал, что задачей их тогда было войти в
дом и вывести  семью на улицу, следом шли специальные подразделения, которые
вели  учет   и  погрузку   людей  на   машины.   Он  говорил,  что   понимал
бессмысленность  и жестокость  происходящего,  поэтому  заскакивал в  дом  и
кричал напуганным людям: "В подвал! В подвал!" -- те прятались, он выбегал и
докладывал: "Никого нет!"
     Сильно не проверяли,  не  усердствовали,  многие  лишь делали вид,  что
ищут. Таким образом многие семьи отсиделись, спаслись от депортации.

     Однажды мы с  Семенычем т