осила она.
     - Один шанс на десять тысяч, или,  вернее,  на  десять  миллиардов.  Мы
далеко от обычных путей пассажирских и торговых судов. И китобои не  заходят
в эту часть Тихого океана. Разве только случайно пройдет торговая  шхуна  из
Тутуванга. Но, к сожалению, на этот остров она заходит только раз в  год.  У
нас один шанс на миллион.
     - И мы будем бороться за этот шанс, - твердо заявила она.
     - Ты прелесть! - Он прижал к губам ее  руку.  -  А  тетя  Элизабет  еще
удивлялась, что я нашел в тебе. Конечно, мы будем бороться за этот  шанс.  И
этот шанс будет наш. Иначе и быть не может. Начнем.
     Он отстегнул от пояса тяжелый револьвер, который  немедленно  пошел  ко
дну. Пояс, однако, он оставил.
     - Теперь забирайся в круг и немного поспи. Ныряй под него.
     Она послушно нырнула и поднялась внутри плавающего круга. Дункан  помог
ей затянуть спасательный линь и  затем  сам  пристегнулся  снаружи  к  кругу
ремнем от пистолета, пропустив его под мышки.
     - Завтрашний день мы продержимся, -  сказал  он.  -  Слава  Богу,  вода
теплая. Во всяком случае, первые сутки нам придется еще не так туго. А  если
нас к ночи не подберут, нам просто надо будет продержаться еще денек. Вот  и
все.
     Примерно полчаса они молчали. Дункан опустил голову  на  руку,  которой
опирался на круг, и, казалось, спал.
     - Бойд? - тихо окликнула его Минни.
     - Я думал, ты спишь, - проворчал он.
     - Бойд, если мы не выберемся...
     - Прекрати, - грубо прервал он  ее.  -  Мы  безусловно  выберемся.  Нет
никакого сомнения. Где-нибудь в океане есть корабль, который плывет прямо  к
нам. Вот увидишь. Хотя, впрочем, жаль, что у меня в голове нет радиостанции.
Ну, ты как хочешь, а я буду спать.
     Но на этот раз уснуть ему не удалось. Примерно через час, услышав,  что
Минни пошевелилась, он понял, что и она не спит.
     - Знаешь, о чем я думаю? - спросила она.
     - Нет, о чем?
     - О том, что я забыла поздравить тебя с Рождеством.
     - Черт побери, я совсем забыл! Конечно, ведь сегодня  Рождество.  И  мы
еще много раз будем праздновать его. А знаешь, о чем думал я? О  том,  какое
свинство оставить нас без рождественского обеда. Ну, ничего, я еще  доберусь
до Детмара. Уж тогда я отыграюсь. И мне не понадобится длят  этого  железный
болт. Только кулаки - вот и все.
     Хотя Бойд Дункан шутил, он почти ни на что не надеялся. Он хорошо знал,
что значит один шанс из миллиона, и трезво сознавал, что им остается прожить
считанные часы и что эти последние  часы  неизбежно  будут  часами  ужаса  и
мучений.
     В безоблачном небе показалось солнце.  Кругом  ничего  не  было  видно.
"Сэмосет" уже скрылся за горизонтом. Когда  солнце  поднялось  выше,  Дункан
разорвал свою пижаму и смастерил подобие тюрбанов.  Смоченные  в  воде,  они
защищали головы от палящих лучей.
     - Стоит мне подумать об этом обеде, как я свирепею, -  пожаловался  он,
когда заметил, что лицо жены начинает омрачаться. - И я хочу свести счеты  с
Детмаром при тебе. Я против того, чтобы женщины  были  свидетелями  кровавых
сцен, но тут - другое дело. Я его разукрашу как следует! Надеюсь только, что
я не разобью о него свои кулаки, - помолчав, добавил он.
     Настал и прошел полдень, а они все плавали, окруженные морем  и  небом.
Ласковое дыхание затихающего пассата освежало их, и они мерно покачивались в
мягкой зыби летнего океана. Однажды альбатрос  заметил  их  и  часа  полтора
парил над ними, величаво взмахивая крыльями. А в  другой  раз  в  нескольких
ярдах от них проплыл огромный скат футов в двадцать длиной.
     На закате Минни начала бредить - тихо и жалобно,  как  ребенок.  Дункан
смотрел, слушал, и в глазах его застывала безнадежность, он мучительно думал
о том, как сократить часы наступающей  агонии.  Именно  об  этом  он  думал,
когда, поднявшись на высокой волне, еще раз оглядел горизонт; и то,  что  он
увидел, заставило его вскрикнуть.
     - Минни! - Она не ответила, и он несколько раз громко, как только  мог,
окликнул ее. Ее глаза открылись, но она была еще в полуобморочном состоянии.
Он хлопал ее по рукам, пока от боли она не пришла в себя.
     - Вот он, этот шанс из миллиона! - крикнул он. - Пароход, и идет  прямо
на нас! Черт побери, да это крейсер! Я знаю, это "Аннаполис", который  везет
астрономов из Тутуванги.
     Консул Соединенных Штатов Лингфорд был пугливым  старичком,  и  за  два
года службы в Ату-Ату ему не  доводилось  слышать  о  столь  беспрецедентном
случае, о каком рассказал ему  Бойд  Дункан.  Последнего,  вместе  с  женой,
высадил здесь "Аннаполис", который тотчас  же  отправился  со  своим  грузом
астрономов дальше, на Фиджи.
     - Это хладнокровное, обдуманное покушение на убийство, - сказал  консул
Лингфорд. - Правосудие доберется до него. Я не знаю точно, как  поступить  с
этим  капитаном  Детмаром,  но  если  он  появится  в  Ату-Ату,  можете   не
сомневаться - им займутся, им... э... им займутся. Я между делом  пороюсь  в
своде законов. А пока не откушаете ли вы у меня с вашей супругой?
     Дункан  собирался  принять  приглашение,  как  вдруг   Минни,   которая
поглядывала в окно на пристань, подалась вперед и коснулась  руки  мужа.  Он
посмотрел в ту же сторону и увидел "Сэмосет" с приспущенным флагом,  -  яхта
разворачивалась и стала на якорь всего лишь в сотне ярдов от них.
     - Вот моя яхта, - сказал Дункан консулу. - И моторная лодка у  борта...
капитан Детмар спускается в нее. Если я не ошибаюсь,  он  направляется  сюда
сообщить о нашей гибели.
     Нос моторной лодки уперся в белый песок, и, оставив Лоренцо возиться  о
машиной, капитан Детмар прошел по пляжу и зашагал тропинкой к консульству.
     - Пусть рассказывает, - сказал Дункан.  -  А  мы  с  вашего  разрешения
пойдем в соседнюю комнату и послушаем.
     И через приоткрытую дверь он и его жена слушали, как капитан Детмар, со
слезами в голосе, описывал гибель своих хозяев.
     - Я тут же повернул и прошел по тому самому месту, - заключил он. -  Их
нигде не было видно. Я звал и звал - никакого ответа. Я лавировал там  целых
два часа, а потом остановился ждать до рассвета  и  крейсировал  весь  день,
выставив на мачтах двух дозорных. Это ужасно. Я в  отчаянии.  Мистер  Дункан
был превосходный хозяин, и я никогда...
     Но  ему  не  пришлось  закончить  фразу,  потому  что  в   эту   минуту
"превосходный хозяин" появился перед  ним,  а  в  дверях  он  увидел  Минни.
Бледное лицо капитана Детмара совсем побелело.
     - Я сделал все, чтобы подобрать вас, сэр, - начал он. Вместо ответа - а
может быть, это был именно ответ - кулаки Дункана обрушились справа и  слева
на физиономию капитана Детмара. Капитан отлетел к стене,  однако  устоял  на
ногах и, пригнув голову, кинулся на своего хозяина, но  получил  удар  прямо
между глаз. Теперь Детмар упал, увлекая за собой пишущую машинку.
     - Это не дозволительно! - взвизгнул консул Лингфорд. - Прошу вас, прошу
вас прекратить это!
     - Я заплачу  за  испорченную  мебель,  -  ответил  Дункан,  обрабатывая
кулаками глаза и нос Детмара.
     Консул Лингфорд в волнении прыгал вокруг них, как мокрая  курица,  а  в
это время мебель его кабинета превращалась в щепки. Он даже схватил  Дункана
за руку, но получил толчок в грудь и,  задыхаясь,  отлетел  в  другой  конец
комнаты. И тогда он воззвал к Минни:
     - Миссис Дункан, пожалуйста, прошу вас, не попытаетесь ли  вы  сдержать
вашего мужа?
     Но она, бледная и дрожащая, решительно  покачала  головой,  не  спуская
глаз с дерущихся.
     -  Это  возмутительно!  -  кричал  консул  Лингфорд,   увертываясь   от
катающихся  по  полу   противников.   -   Это   оскорбление   правительства,
правительства Соединенных Штатов! Предупреждаю вас,  это  не  останется  без
последствий. Прошу вас, прекратите, мистер Дункан. Вы его убьете. Прошу вас.
Прошу вас, прошу...
     Но тут треск разлетевшейся на куски высокой вазы с пунцовой тропической
мальвой заставил его онеметь.
     И вот настал момент, когда капитан Детмар не мог уже подняться на ноги.
Он  сумел  лишь  встать  на  четвереньки  и,  тщетно  пытаясь   выпрямиться,
растянулся на полу. Дункан толкнул ногой стонущего Детмара.
     - Ничего, - заявил Дункан. - Я избил его не сильней, чем он сам в  свое
время избивал матросов.
     - Великий Боже, сэр! - Консул Лингфорд в ужасе уставился  на  человека,
которого он пригласил к обеду.
     Дункан с трудом подавил невольный смешок.
     -  Я  приношу  извинения,  мистер  Лингфорд,  приношу  самые   нижайшие
извинения. Боюсь, что я позволил себе несколько увлечься.
     Консул Лингфорд судорожно глотал воздух, взмахивая руками.
     - Несколько, сэр? Несколько? - с трудом выдавил он наконец.
     - Бойд, - тихо позвала Минни. Он оглянулся и посмотрел на нее.
     - Ты прелесть, - сказала она.
     - А теперь, мистер Лингфорд,  когда  я  рассчитался  с  ним,  -  сказал
Дункан, - передаю то, что осталось, вам и правосудию.
     - Вот это? - в ужасе спросил консул Лингфорд.
     - Вот это, - ответил Бойд Дункан и с грустью взглянул на свои  разбитые
кулаки.


        "ВОЙНА"

     Перевод Н. Банникова

        "I"

     Это был молодой человек  лет  двадцати  четырех  -  двадцати  пяти,  не
больше, и он сидел бы на лошади с небрежной грацией юности, если  бы  им  не
владели озабоченность и страх. Черные глаза его бегали во все стороны,  ловя
каждое движение ветвей и сучьев, среди которых порхали птицы; он  пристально
всматривался в даль, оглядывая постоянно меняющиеся ряды деревьев и  кустов,
и то и дело переводил взор на густые заросли,  окаймлявшие  с  обеих  сторон
дорогу. Он обшаривал глазами лес и в то же время прислушивался, хотя  кругом
царила тишина, нарушаемая лишь  далеким  гулом  тяжелых  орудий,  стрелявших
где-то на западе. Этот монотонный гул стоял у него в ушах уже много часов, и
он мог бы обратить на него  внимание  только  в  том  случае,  если  бы  гул
прекратился. Теперь же его занимало лишь то дело, которое он безотлагательно
должен был исполнить. Через луку его седла был перекинут карабин.
     Нервы его были настолько напряжены, что взлетевший  из-под  ног  лошади
выводок перепелов заставил его вздрогнуть: он машинально натянул  поводья  и
вскинул карабин почти к  самому  плечу.  Однако,  опомнившись,  он  стыдливо
улыбнулся и поехал дальше. Он был так  озабочен,  так  поглощен  предстоящим
делом, что даже не вытирал пота, который щипал  ему  глаза  и  скатывался  с
носа, капая на седло. Лента его кавалерийской  шляпы  промокла  от  пота  до
нитки. Чалая лошадь под ним тоже вся была в поту. Солнце  стояло  в  зените,
день был жаркий и совершенно безветренный.  Даже  птицы  и  белки  не  смели
показаться на солнцепеке, прячась в лесной тени.
     И всадник и его конь были усыпаны древесными листьями и желтой пыльцой,
так как на открытые места юноша выезжал только в  случае  необходимости.  Он
все время старался держаться под зашитой деревьев и кустов,  и  всякий  раз,
когда ему надо было пересечь поляну или голый  склон  горного  пастбища,  он
останавливал лошадь и внимательно оглядывал место. Пробирался он  все  время
на север, хотя и часто сворачивал в сторону; по-видимому, с севера и грозила
ему опасность, навстречу которой он двигался. Он не был трусом, но,  обладая
мужеством обыкновенного цивилизованного человека, хотел  жить,  а  не  искал
смерти.
     Взбираясь по узкой пастушьей тропе на гребень невысокой горы, он  попал
в такую чащобу, что был вынужден спешиться и вести лошадь под  уздцы.  Когда
тропинка повернула к западу, он оставил ее и, держа  путь  снова  на  север,
поехал вдоль поросшего дубняком гребня горы.
     За  перевалом  начался  спуск  столь  крутой,  что  юноша   продвигался
зигзагами, скользя и спотыкаясь среди опавшей листвы  и  цепких  виноградных
лоз, но при этом он  все  время  следил,  чтобы  шедшая  за  ним  лошадь  не
сорвалась и не свалилась на него. Пот стекал  по  его  лицу  ручьями,  едкая
цветочная пыльца, попадая в ноздри и рот, усиливала жажду.  Путник  старался
двигаться совершенно беззвучно, но это ему не удавалось,  и  он  то  и  дело
замирал на месте, судорожно вдыхая знойный воздух и  прислушиваясь,  нет  ли
внизу какой опасности.
     Одолев спуск, он очутился в долине, покрытой таким  густым  лесом,  что
невозможно было определить, где она  кончалась.  Местность  здесь  позволяла
ехать верхом, и юноша вновь сел на лошадь. Перед ним уже не было  узловатых,
искривленных горных дубков - тут, на влажной и жирной земле, росли стройные,
высокие деревья с мощными стволами. Время от времени встречались и  сплошные
чащобы, но их легко было объехать по живописным, словно в парке, прогалинам:
тут, пока не началась война, пасся скот.
     Теперь, попав в долину, он  поехал  гораздо  быстрее  и  через  полчаса
наткнулся на старую изгородь, за которой шло очищенное от леса  поле.  Ехать
по открытому месту ему не хотелось, однако путь  лежал  только  через  поле:
надо было добраться до  видневшейся  за  ним  опушки  леса,  вдоль  которого
протекала речка. До опушки было не больше четверти мили,  но  сама  мысль  о
том, что придется выйти из-под защиты деревьев, вызывала неприятное чувство.
Ведь там, в кустах у реки могло таиться ружье - десяток, тысяча ружей!
     Дважды он трогался  с  места  и  дважды  останавливался.  Его  угнетало
одиночество. Пульс войны, бившийся  на  западе,  говорил  о  тысячах  людей,
сражавшихся бок о бок, а здесь была мертвая тишина, он со своей  лошадью  да
грозящие смертью пули, которые могут просвистеть из-за любого  куста,  из-за
каждого дерева. И все-таки ему надо было исполнить свой долг - найти то, что
он так страшился искать. Надо ехать вперед и вперед, пока в каком-то  месте,
в какой-то час он не встретит человека или  несколько  человек  с  вражеской
стороны, выехавших, как и он, на разведку и, как и он, обязанных доложить  о
соприкосновении с неприятелем.
     Он все же решил,  что  показываться  в  открытом  поле  не  следует,  и
довольно долго ехал в обход, держась крайних деревьев  и  время  от  времени
выглядывая в поле. И тут он увидел, что посреди поля стоит небольшая  ферма.
Казалось, все на ней вымерло. Не  вился  из  трубы  дым,  не  бродили  и  не
кудахтали на дворе куры. Дверь в кухню была отворена настежь, и, глядя в  ее
черный проем, всадник долго ждал, что оттуда вот-вот выйдет хозяйка.
     Он облизал  покрытые  пыльцой  пересохшие  губы  и,  весь  сжавшись  от
напряжения, выехал на знойное, залитое  солнцем  поле.  Все  было  тихо.  Он
миновал ферму и приблизился к гряде деревьев  и  кустов,  росших  по  берегу
речки. Одна упорная мысль сводила его с ума  -  мысль  о  пуле,  молниеносно
пронзающей его тело. Думая об этом, он чувствовал себя слабым и  беззащитным
и еще ниже пригибался к седлу.
     Спешившись и привязав лошадь к дереву, он прошел сотню ярдов и оказался
у самой речки. Она была футов двадцать шириной, совершенно тихая; прохладная
вода так и манила измученного жаждой путника. Но, скрытый листвой, он  замер
на месте и выжидал, пристально  вглядываясь  в  сплошную  завесу  ветвей  на
противоположном берегу. Потом  он,  чтобы  немного  отдохнуть,  сел  наземь,
положив карабин на колени. Текли минута за минутой,  и  постепенно  страх  и
напряжение у юноши проходили. Наконец он решил, что опасности нет; но только
он собрался раздвинуть ветви и подползти к воде, какое-то движение в  кустах
на противоположном берегу вновь заставило его насторожиться.
     Возможно, это всего-навсего вспорхнула птица. Но путник терпеливо ждал.
Вот кусты опять шевельнулись, и вдруг - это было так неожиданно, что он едва
не вскрикнул, - из раздвинутых веток показалось лицо  человека.  Было  ясно,
что человек не брился уже не одну неделю - лицо  обросло  бородой  имбирного
цвета. Глаза у человека были голубые,  широко  расставленные,  с  морщинками
смеха в уголках - эти морщинки были хорошо  заметны  на  лице,  несмотря  на
общее выражение усталости и тревоги.
     Все это юноша видел ясно и отчетливо,  ибо  расстояние  между  ними  не
превышало и двадцати футов. Он рассмотрел все это за тот короткий миг,  пока
вскидывал карабин к плечу. Он глядел теперь на мушку карабина  и  знал,  что
перед ним человек, жизнь которого можно считать конченной.  Промахнуться  на
таком расстоянии было немыслимо.
     Но он не выстрелил. Он медленно опустил карабин и стал ждать. Из кустов
показалась рука с зажатой в пальцах бутылкой, и голова  с  имбирной  бородой
наклонилась к воде, наполняя бутыль. Он  расслышал  даже  бульканье  воды  в
горлышке  бутылки.  Затем  рука,  бутыль  и  имбирная  борода  скрылись   за
сомкнувшимися кустами.  Он  долго  ждал,  потом;  так  и  не  утолив  жажду,
прокрался назад к лошади, сел на нее,  неторопливо  пересек  залитое  жарким
солнцем поле и скрылся под ветвями могучих деревьев.

        "II"

     Другой день - знойный и безветренный. Большая, покинутая людьми  ферма,
со множеством строений и фруктовым садом, стоит на поляне. Из лесу на  чалой
лошади, с карабином поперек седла выехал молодой человек с быстрыми  черными
глазами. Добравшись до фермы, он с облегчением вздохнул. Ему было ясно,  что
здесь когда-то разыгралось  сражение.  Всюду  валялись  пустые  позеленевшие
гильзы патронов, а сырая земля хранила  следы  конских  копыт.  За  огородом
виднелись свежие могилы с нумерованными дощечками. Возле кухонной  двери  на
дубе  висели  мертвецы  -  двое  мужчин  в  ветхих,  грязных  лохмотьях.  Их
сморщенные, искаженные конвульсией лица уже утратили все человеческое. Чалая
лошадь, проходя мимо трупов, захрапела, и всадник, гладя  и  успокаивая  ее,
привязал лошадь подальше от дуба.
     Заглянув в дом, он убедился, что там буквально все разрушено.  Переходя
из комнаты в комнату и наступая на разбросанные по полу гильзы, он посмотрел
во все окна. Дом служил недавно местом привала, во всех его  углах,  видимо,
спали люди; в одной комнате на полу остались пятна запекшейся крови -  здесь
явно лежал раненый.
     Выйдя из дома, он взял лошадь под уздцы и повел ее за сарай, в  сад.  В
саду десяток яблонь были унизаны спелыми яблоками. Он рвал их, ел и  набивал
ими карманы. Потом ему пришла в голову какая-то мысль,  -  он  посмотрел  на
солнце, прикидывая, сколько времени займет  у  него  возвращение  в  лагерь.
Затем он снял с себя рубашку и, связав рукава, сделал  из  нее  нечто  вроде
мешка, который тоже принялся набивать яблоками.
     Он уже занес ногу в стремя, собираясь сесть на лошадь, как та  внезапно
насторожила уши. Юноша на секунду замер и услышал  топот  конских  копыт  по
мягкой, влажной земле. Он прижался вместе с лошадью к стене сарая за углом и
стал ждать. Дюжина всадников врассыпную скакала  с  противоположной  стороны
поляны и была теперь от него всего ярдах в ста. Вот уже всадники въехали  во
двор фермы. Кое-кто из них спешился, другие сидели в седле, словно собираясь
ехать  дальше.  Казалось,  будто  они  держат  совет,  ибо  юноша  расслышал
возбужденный разговор,  шедший  на  ненавистном  для  него  языке  иноземных
завоевателей. Время тянулось, а они, видимо, никак  не  могли  договориться.
Юноша вложил карабин в чехол, сел на лошадь и нетерпеливо ждал,  поддерживая
на луке седла рубашку, набитую яблоками.
     Вдруг он услышал приближающиеся шаги и  вонзил  в  бока  своему  чалому
шпоры с такой силой, что тот застонал и бешено прянул вперед. За углом сарая
всадник увидел человека, который его напугал, - это был совсем зеленый юнец,
лет девятнадцати-двадцати, в военной  форме;  он  едва  успел  отскочить  от
метнувшегося на него чалого. В тот же миг чалый резко повернул в сторону,  и
его седок увидел группу встревоженных людей возле дома. Несколько  всадников
спрыгивали с коней, а кое-кто  уже  успел  поднести  к  плечу  ружье.  Юноша
пронесся мимо кухонной двери  и  раскачивающихся  в  тени  мертвецов  и  тем
вынудил своих врагов обогнуть