при мысли о будущих восторженных похвалах всех ее знакомых,  она
уже видела заметки в светской хронике газет  о  молодой,  прекрасной  миссис
Сетлиф, которая одна задержала вооруженного грабителя. Она была уверена, что
это вызовет настоящую сенсацию!
     - Когда вам вынесут в суде тот  приговор,  о  котором  вы  говорили,  -
сказала она холодно, - у вас будет достаточно времени поразмыслить над  тем,
какую вы сделали глупость, посягнув на чужое  имущество  и  угрожая  женщине
оружием. У вас будет достаточно времени, чтобы на всю жизнь  запомнить  этот
урок. Теперь  скажите  правду:  ведь  у  вас  нет  никакого  друга,  который
нуждается в вашей помощи? И все, что вы мне говорили, - ложь?
     Он молчал, и в его глазах, устремленных  на  нее,  ничего  нельзя  было
прочесть. В эту минуту словно какой-то туман заслонил от него женщину, и  он
видел не ее, а залитые  солнцем  просторы  Запада,  где  мужчины  и  женщины
нравственно были неизмеримо выше этих растленных жителей прогнивших  городов
Востока.
     - Что же вы молчите? Почему не выдумываете что-нибудь  еще?  Почему  не
попросите, чтобы я вас отпустила?
     - Я бы попросил, - ответил  он,  облизывая  пересохшие  губы.  -  Я  бы
попросил, если бы...
     - Если бы что? - спросила она повелительно.
     - Я все думаю о словечке, которое вы мне напомнили... Я попросил бы вас
отпустить меня, если бы вы были порядочной женщиной.
     Она побледнела.
     - Будьте осторожнее! - предупредила она.
     - Да у вас не хватит духу убить меня! - Он презрительно  усмехнулся.  -
Наш мир - прегнусное место, если в нем разгуливают люди вроде  вас,  но  он,
мне думается, не так низко пал, чтобы позволить вам безнаказанно продырявить
меня. Вы дрянная женщина, но беда ваша в том, что вы слабы.  Убить  человека
не так уж трудно, но вы не посмеете сделать это. У вас не хватит духу.
     - Осторожнее выражайтесь! - повторила она.  -  Предупреждаю  вас,  дело
плохо кончится. От меня зависит, будет ли вам вынесен приговор  суровый  или
мягкий.
     - И что это за Бог, - воскликнул он неожиданно,  -  если  он  позволяет
таким, как вы, безнаказанно делать подлости! Не понимаю, зачем ему  так  зло
издеваться над бедным человечеством... Если бы я был богом...
     Его рассуждения были прерваны появлением дворецкого.
     - Что-то  случилось  с  телефоном,  мадам,  -  сообщил  он,  -  провода
повреждены или что другое. Станция не отвечает.
     - Так разбудите кого-нибудь из слуг, -  приказала  она.  -  Пошлите  за
полицией, а затем возвращайтесь сюда. И они снова остались вдвоем.
     - Не ответите ли вы мне на один вопрос, мэм? - сказал Люк. - Ваш  слуга
говорил что-то о звонке. Я все время следил за вами и  не  видел,  чтобы  вы
дотронулись до звонка.
     - Он под столом, глупый вы человек! Я нажимала его ногой.
     - Благодарю вас, мэм. Мне казалось, что я уже встречал людей вроде вас,
и теперь я в этом убежден. Я доверился вам и открыл вам душу, а вы все время
подло меня обманывали.
     Она пренебрежительно засмеялась.
     - Продолжайте. Говорите, что хотите. Это очень занятно.
     - Вы строили мне глазки, притворялись доброй и милой и, пользуясь  тем,
что носите юбку, а не брюки, провели меня. И все это  время  ногой  нажимали
кнопку звонка! Что ж, и  в  этом  есть  кое-какое  утешение.  Я  предпочитаю
оставаться бедным Хьюги Люком и десять лет сидеть в тюрьме, чем быть в вашей
шкуре. Таким женщинам, как вы, мэм, место в аду!
     Воцарилось молчание, во время которого  мужчина  не  сводил  с  женщины
глаз. Он, казалось, изучал ее и принимал какое-то решение.
     - Продолжайте, - настаивала она, - скажите еще что-нибудь.
     - Да, мэм,  скажу.  Обязательно  скажу.  Вы  знаете,  что  я  собираюсь
сделать? Я поднимусь со стула и пойду к двери. Я отнял бы у  вас  револьвер,
но вы можете сделать глупость и спустить курок. Ладно, оставлю  его  вам!  А
жаль, револьвер хороший. Да, так я пойду прямо  к  двери.  И  вы  не  будете
стрелять. Чтобы убить человека, необходимо мужество, а у вас  его  нет.  Ну,
теперь приготовьтесь и посмотрим, сможете ли вы выстрелить. Я не причиню вам
никакого вреда и уйду через эту дверь. Я ухожу.
     Не спуская с нее глаз, он оттолкнул  стул  и  встал.  Курок  наполовину
поднялся. Она смотрела на револьвер, и он тоже.
     - Нажимайте сильнее, - посоветовал он, - курок еще  и  до  половины  не
дошел. Ну-ка, попробуйте убить человека, сделайте в  нем  дыру  величиною  с
кулак, чтобы его мозг брызнул на ваш пол. Вот что значит убить человека.
     Курок поднимался толчками, но медленно. Человек повернулся спиной и  не
спеша пошел к двери. Она подняла револьвер,  целясь  Люку  в  спину.  Дважды
курок поднимался, но нерешительно опускался вниз.
     У  двери  Люк  еще  раз  повернулся,  прежде  чем  уйти.   Презрительно
усмехаясь, он тихо, с расстановкой,  произнес  отвратительное  ругательство,
вложив в него всю свою ненависть к этой женщине.


        "МЕКСИКАНЕЦ"

     Перевод Н. Ман

        "I"

     Никто не знал его прошлого, а люди из Хунты {Хунта  (исп.)  -  комитет,
общественно-политическая организация.}  и  подавно.  Он  был  их  "маленькой
загадкой",  их  "великим  патриотом"  и  по-своему  работал   для   грядущей
мексиканской революции не менее рьяно, чем они. Признано это было не  сразу,
ибо в Хунте его не любили. В день, когда он впервые  появился  в  их  людном
помещении, все заподозрили в нем шпиона - одного из платных  агентов  Диаса.
Ведь сколько товарищей  было  рассеяно  по  гражданским  и  военным  тюрьмам
Соединенных  Штатов!  Некоторые  из  них  были  закованы  в  кандалы,  но  и
закованными  их  переправляли  через  границу,   выстраивали   у   стены   и
расстреливали.
     На первый взгляд мальчик производил  неблагоприятное  впечатление.  Это
был действительно мальчик, лет восемнадцати, не больше, и не слишком  рослый
для своего возраста. Он объявил, что его зовут Фелипе Ривера и что он  хочет
работать для революции. Вот и все -  ни  слова  больше,  никаких  дальнейших
разъяснений. Он стоял и ждал. На губах  его  не  было  улыбки,  в  глазах  -
привета. Рослый, стремительный  Паулино  Вэра  внутренне  содрогнулся.  Этот
мальчик показался ему замкнутым, мрачным. Что-то ядовитое, змеиное таилось в
его черных глазах. В них горел холодный  огонь,  громадная,  сосредоточенная
злоба. Мальчик перевел взор с революционеров на пишущую машинку, на  которой
деловито  отстукивала  маленькая  миссис  Сэтби.  Его  глаза  на   мгновение
остановились на ней, она поймала этот взгляд и тоже почувствовала безыменное
нечто, заставившее ее прервать свое занятие. Ей пришлось перечитать  письмо,
которое она запечатала, чтобы снова войти в ритм работы.
     Паулино Вэра вопросительно взглянул на Ареллано и  Рамоса,  которые,  в
свою очередь, вопросительно взглянули на него и затем друг на друга. Их лица
выражали  нерешительность   и   сомнение.   Этот   худенький   мальчик   был
Неизвестностью,  и  Неизвестностью,  полной  угрозы.  Он  был   непостижимой
загадкой для всех этих революционеров, чья свирепая ненависть к Диасу и  его
тирании была в конце концов только чувством честных патриотов. Здесь крылось
нечто другое, что - они не знали. Но Вэра, самый импульсивный и  решительный
из всех, прервал молчание.
     - Отлично, - холодно произнес он, - ты сказал, что хочешь работать  для
революции. Сними куртку. Повесь ее вон там. Пойдем, я покажу тебе, где ведро
и тряпка. Видишь, пол у нас грязный. Ты начнешь с того, что  хорошенько  его
вымоешь, и в других  комнатах  тоже.  Плевательницы  надо  вычистить.  Потом
займешься окнами.
     - Это для революции? - спросил мальчик.
     - Да, для революции, - отвечал Паулино.
     Ривера с холодной  подозрительностью  посмотрел  на  них  всех  и  стал
снимать куртку.
     - Хорошо, - сказал он.
     И ничего больше. День за днем он являлся на работу -  подметал,  скреб,
чистил. Он выгребал золу из печей, приносил уголь и растопку, разводил огонь
раньше, чем самый усердный из них усаживался за свою конторку.
     - Можно мне переночевать здесь? - спросил он однажды.
     Ага! Вот они и обнаружились - когти Диаса. Ночевать в помещении Хунты -
значит найти доступ к ее тайнам, к  спискам  имен,  к  адресам  товарищей  в
Мексике. Просьбу отклонили, и Ривера никогда больше не возобновлял  ее.  Где
он спал, они не знали; не знали также, когда и где он ел.  Однажды  Ареллано
предложил ему несколько долларов. Ривера  покачал  головой  в  знак  отказа.
Когда Вэра вмешался и стал уговаривать его, он сказал:
     - Я работаю для революции.
     Нужно много денег для того, чтобы в наше  время  поднять  революцию,  и
Хунта  постоянно  находилась  в  стесненных  обстоятельствах.  Члены   Хунты
голодали, но не  жалели  сил  для  дела;  самый  долгий  день  был  для  них
недостаточно долог, и все же  временами  казалось,  что  быть  или  не  быть
революции - вопрос нескольких долларов. Однажды, когда  плата  за  помещение
впервые не была внесена в течение двух месяцев и хозяин угрожал  выселением,
не кто иной, как Фелипе Ривера,  поломойка  в  жалкой,  дешевой,  изношенной
одежде, положил шестьдесят золотых долларов на конторку Мэй Сэтби. Это стало
повторяться и впредь. Триста писем, отпечатанных  на  машинке  (воззвания  о
помощи, призывы к  рабочим  организациям,  возражения  на  газетные  статьи,
неправильно  освещающие  события,  протесты  против  судебного  произвола  и
преследований революционеров в Соединенных Штатах), лежали  неотосланные,  в
ожидании марок. Исчезли часы Вэры, старомодные  золотые  часы  с  репетиром,
принадлежавшие еще его отцу. Исчезло также и простенькое золотое  колечко  с
руки Мэй Сэтби.  Положение  было  отчаянное.  Рамос  и  Ареллано  безнадежно
теребили свои длинные усы. Письма должны быть отправлены, а  почта  не  дает
марок в кредит. Тогда Ривера надел шляпу и вышел. Вернувшись, он положил  на
конторку Мэй Сэтби тысячу двухцентовых марок.
     - Уж не проклятое ли это золото Диаса? - сказал Вэра товарищам.
     Они подняли брови и ничего не ответили. И Фелипе Ривера, мывший пол для
революции, по мере надобности продолжал  выкладывать  золото  и  серебро  на
нужды Хунты.
     И все же они не могли заставить себя полюбить его. Они не  знали  этого
мальчика. Повадки у него были совсем иные, чем  у  них.  Он  не  пускался  в
откровенности. Отклонял все попытки вызвать его на  разговор,  и  у  них  не
хватало смелости расспрашивать его.
     - Возможно, великий и одинокий дух... не  знаю,  не  знаю!  -  Ареллано
беспомощно развел руками.
     - В нем есть что-то нечеловеческое, - заметил Рамос.
     - В его душе все притупилось. - сказала Мэй Сэтби. - Свет и смех словно
выжжены в ней. Он мертвец, и вместе с тем в нем чувствуешь какую-то страшную
жизненную силу.
     ~ Ривера прошел через ад, - сказал Паулино.  -  Человек,  не  прошедший
через ад, не может быть таким, а ведь он еще мальчик.
     И все же они не могли его полюбить. Он никогда не разговаривал, никогда
ни о чем не расспрашивал, не высказывал  своих  мнений.  Он  мог  стоять  не
шевелясь - неодушевленный предмет, если не считать глаз,  горевших  холодным
огнем, - покуда споры о революции становились  все  громче  и  горячее.  Его
глаза вонзались в лица говорящих, как раскаленные сверла, они смущали  их  и
тревожили.
     - Он не шпион, - заявил Вэра, обращаясь к  Мэй  Сэтби.  -  Он  патриот,
помяните мое слово! Лучший патриот из всех нас! Я  чувствую  это  сердцем  и
головой. И все же я его совсем не знаю.
     - У него дурной характер, - сказала Мэй Сэтби.
     - Да, - ответил Вэра и вздрогнул. - Он посмотрел на меня  сегодня.  Эти
глаза не могут любить, они угрожают; они злые, как у тигра. Я знаю: измени я
делу, он убьет меня. У него нет сердца. Он беспощаден, как сталь,  жесток  и
холоден, как мороз. Он словно лунный  свет  в  зимнюю  ночь,  когда  человек
замерзает на одинокой  горной  вершине.  Я  не  боюсь  Диаса  со  всеми  его
убийцами, но этого мальчика я боюсь. Я правду говорю, боюсь.  Он  -  дыхание
смерти.
     И, однако, Вэра, а никто другой, убедил  товарищей  дать  ответственное
поручение Ривере.  Связь  между  Лос-Анжелосом  и  Нижней  Калифорнией  была
прервана. Трое  товарищей  сами  вырыли  себе  могилы  и  на  краю  их  были
расстреляны. Двое других в Лос-Анжелосе стали узниками  Соединенных  Штатов.
Хуан Альварадо, командир федеральных  войск,  оказался  негодяем.  Он  сумел
разрушить все их планы. Они потеряли связь как с давнишними  революционерами
в Нижней Калифорнии, так и с новичками.
     Молодой Ривера получил надлежащие инструкции и отбыл на  юг.  Когда  он
вернулся, связь была восстановлена, а Хуан Альварадо был мертв: его нашли  в
постели, с ножом, по рукоятку ушедшим  в  грудь.  Это  превышало  полномочия
Риверы, но в Хунте имелись точные сведения о всех его передвижениях. Его  ни
о  чем  не  стали  расспрашивать.  Он  ничего   не   рассказывал.   Товарищи
переглянулись между собой и все поняли.
     - Я говорил вам, - сказал Вэра. - Больше чем кого-либо Диасу приходится
опасаться этого юноши. Он неумолим. Он карающая десница.
     Дурной характер Риверы, заподозренный  Мэй  Сэтби  и  затем  признанный
всеми, подтверждался наглядными, чисто физическими доказательствами.  Теперь
Ривера нередко приходил с рассеченной губой, распухшим ухом,  с  синяком  на
скуле. Ясно было, что он ввязывается в драки там - во внешнем мире,  где  он
ест и спит, зарабатывает деньги и бродит по путям, им неведомым. Со временем
Ривера научился  набирать  маленький  революционный  листок,  который  Хунта
выпускала еженедельно. Случалось,  однако,  что  он  бывал  не  в  состоянии
набирать: то большие пальцы у него были повреждены  и  плохо  двигались,  то
суставы были разбиты в кровь, то одна рука беспомощно болталась вдоль тела и
лицо искажала мучительная боль.
     - Бродяга, - говорил Ареллано.
     - Завсегдатай злачных мест, - говорил Рамос.
     - Но откуда у него деньги? - спрашивал Вэра. - Сегодня я узнал, что  он
оплатил счет за бумагу - сто сорок долларов.
     - Это результат его отлучек, - заметила Мэй  Сэтби.  -  Он  никогда  не
рассказывает о них.
     - Надо его выследить, - предложил Рамос.
     - Не хотел бы я быть тем, кто за ним шпионит, - сказал Вэра.  -  Думаю,
что вы больше никогда не увидели бы меня, разве только на моих похоронах. Он
предан какой-то неистовой  страсти.  Между  собой  и  этой  страстью  он  не
позволит стать даже Богу.
     - Перед ним я кажусь себе ребенком, - признался Рамос.
     - Я чувствую в нем первобытную силу. Это  дикий  волк,  гремучая  змея,
приготовившаяся к нападению, ядовитая сколопендра! - сказал Ареллано.
     - Он сама  революция,  ее  дух,  ее  пламя,  -  подхватил  Вэра,  -  он
воплощение беспощадной, неслышно разящей мести. Он  ангел  смерти,  неусыпно
бодрствующий в ночной тиши.
     - Я готова плакать, когда думаю о нем, - сказала Мэй Сэтби.  -  У  него
нет друзей. Он всех ненавидит. Нас он терпит лишь потому, что мы  -  путь  к
осуществлению его желаний. Он одинок, слишком одинок... - Голос ее прервался
сдавленным всхлипыванием, и глаза затуманились.
     Времяпрепровождение Риверы и вправду было таинственно.  Случалось,  что
его не видели в течение недели. Однажды он отсутствовал месяц. Это неизменно
кончалось тем, что он возвращался и, не пускаясь ни в какие объяснения, клал
золотые монеты на конторку Мэй Сэтби. Потом опять  отдавал  Хунте  все  свое
время - дни, недели. И снова, через неопределенные  промежутки,  исчезал  на
весь день, заходя в помещение Хунты только  рано  утром  и  поздно  вечером.
Однажды Ареллано застал его  в  полночь  за  набором;  пальцы  у  него  были
распухшие, рассеченная губа еще кровоточила.


        "II"

     Решительный час приближался. Так или иначе, но  революция  зависела  от
Хунты, а Хунта находилась  в  крайне  стесненных  обстоятельствах.  Нужда  в
деньгах ощущалась острее, чем когда-либо, а добывать их стало еще трудней.
     Патриоты отдали уже все свои гроши и больше  дать  не  могли.  Сезонные
рабочие - беглые мексиканские  пеоны  -  жертвовали  Хунте  половину  своего
скудного заработка. Но нужно было  куда  больше.  Многолетний  тяжкий  труд,
подпольная подрывная  работа  готовы  были  принести  плоды.  Время  пришло.
Революция была на чаше весов. Еще один толчок, последнее героическое усилие,
и стрелка этих весов покажет  победу.  Хунта  знала  свою  Мексику.  Однажды
вспыхнув, революция уже сама о себе  позаботится.  Вся  политическая  машина
Диаса рассыплется, как карточный домик. Граница готова  к  восстанию.  Некий
янки с сотней товарищей из организации "Индустриальные рабочие мира"  только
и ждет приказа перейти ее  и  начать  битву  за  Нижнюю  Калифорнию.  Но  он
нуждается  в  оружии.  В  оружии  нуждались  все  -  социалисты,  анархисты,
недовольные члены профсоюзов, мексиканские изгнанники,  пеоны,  бежавшие  от
рабства,  разгромленные  горняки  Кер  д'Ален  и  Колорадо,  вырвавшиеся  из
полицейских застенков  и  жаждавшие  только  одного  -  как  можно  яростнее
сражаться, и,  наконец,  просто  авантюристы,  солдаты  фортуны,  бандиты  -
словом, все отщепенцы, все отбросы дьявольски сложного современного мира.  И
Хунта держала с ними связь. Винтовок и патронов, патронов и винтовок! - этот
несмолкаемый, непрекращающийся вопль несся по всей стране.
     Только перекинуть эту разношерстную, горящую местью толпу через границу
- и революция вспыхнет. Таможня, северные  порты  Мексики  будут  захвачены.
Диас не сможет сопротивляться. Он не осмелится бросить  свои  основные  силы
против них, потому что ему нужно удерживать юг. Но пламя  перекинется  и  на
юг. Народ восстанет. Оборона городов будет сломлена. Штат за  штатом  начнет
переходить в их руки, и наконец победоносные армии революции со всех  сторон
окружат город Мехико, последний оплот Диаса.
     Но как достать денег? У них были люди, нетерпеливые и упорные,  которые
сумеют применить оружие. Они знали торговцев, которые  продадут  и  доставят
его. Но долгая подготовка к революции истощила Хунту. Последний  доллар  был
израсходован, последний источник вычерпан до дна,  последний  изголодавшийся
патриот выжат до отказа, а великое дело  по-прежнему  колебалось  на  весах.
Винтовок и патронов! Нищие батальоны должны получить вооружение.
     Но  каким  образом?  Рамос  оплакивал  свои  конфискованные   поместья.
Ареллано горько сетовал на свою расточительность  в  юные  годы.  Мэй  Сэтби
размышляла, как бы все сложилось, если  б  люди  Хунты  в  свое  время  были
экономнее.
     - Подумать, что свобода Мексики зависит от нескольких несчастных  тысяч
долларов! - воскликнул Паулино Вэра.
     Отчаяние  было  написано  на  всех   лицах.   Последняя   их   надежда,
новообращенный Хосе Амарильо, обещавший дать деньги, был арестован на  своей
гациенде в Чиу-ауа и расстрелян у стен собственной конюшни.  Весть  об  этом
только что дошла до них.
     Ривера, на коленях скребший пол, поднял  глаза.  Щетка  застыла  в  его
обнаженных руках, залитых грязной мыльной водой.
     - Пять тысяч помогут делу? - спросил он.
     На всех лицах изобразилось изумление. Вэра кивнул и  с  трудом  перевел
дух. Говорить он не мог, но в этот миг в нем вспыхнула надежда.
     - Так заказывайте винтовки, - сказал Ривера.  Затем  последовала  самая
длинная фраза, какую когда-либо от него слышали: - Время дорого.  Через  три
недели я принесу вам пять тысяч. Это будет хорошо. Станет теплее, и  воевать
будет легче. Больше я ничего сделать не могу.
     Вэра пытался подавить вспыхнувшую в  нем  надежду.  Все  это  было  так
неправдоподобно. Слишком много заветных чаяний разлетелось в прах с тех пор,
как он начал революционную игру.  Он  верил  этому  обтрепанному  мальчишке,
мывшему полы для революции, и в то же время не смел верить.
     - Ты сошел с ума! - сказал он.
     - Через три недели, -