тный собачий лай приближался,
и, размахивая дубиной, он прыгнул в чащу навстречу ему.
     Встревоженные гости собрались на большой веранде. Кто-то включил  свет,
но они не видели ничего, кроме своих перепуганных  лиц.  По  другую  сторону
ярко освещенной дорожки черной  стеной  стояли  деревья.  И  где-то  там,  в
непроглядной тьме, шла  страшная  схватка.  Оттуда  доносились  дикие  крики
животных, вой, рычание, звуки ударов, треск ломающихся под тяжелыми прыжками
кустов.
     Волна боя выкатилась из-за деревьев на дорожку как раз перед  верандой.
И тут они  увидели  все.  Миссис  Джерсдейл  закричала  и,  теряя  сознание,
ухватилась за сына. Лилиан судорожно,  так  что  потом  долго  ныли  кончики
пальцев, вцепилась в перила и, застыв от ужаса, смотрела на рыжеволосого,  с
неистовым огоньком в глазах великана, узнавая в нем человека, который должен
стать ее мужем. Мерно взмахивая дубиной, он яростно наносил удары  косматому
медведю, такому огромному, какого ей ни разу не доводилось видеть.
     Лилиан Джерсдейл было очень страшно за  любимого  человека,  и  все  же
немалую долю того страха внушал он сам. Разве могла она представить, что под
крахмальной рубашкой и модным костюмом ее  суженого  таился  такой  грозный,
величественный дикарь? И разве она знала, каков мужчина в бою? Схватка,  что
кипела у нее перед глазами, не была, разумеется, схваткой нынешнего времени,
и мужчина не был современным человеком. То был не мистер  Джеймс  Дж.  Уорд,
бизнесмен из Сан-Франциско,  а  некто  неизвестный  и  безымянный,  какой-то
свирепый, первобытный дикарь, который прихотью случая ожил много тысячелетий
спустя.
     Продолжая бешено лаять, собаки метались вокруг, бросаясь на  медведя  и
отвлекая его  внимание.  Как  только  зверь  поворачивался,  чтобы  отразить
нападение сзади, человек прыгал вперед и  обрушивал  на  него  свою  дубину.
Разъяренный медведь снова кидался на противника, но тот отскакивал, стараясь
не налететь на собак, отступал, кружил взад и  вперед.  Тогда  собаки  опять
бросались на медведя, и тот опять огрызался на них.
     Конец схватки был неожиданным. Повернувшись, медведь со  всего  размаха
так хватил собаку лапой, что она  с  перебитым  позвоночником  и  сломанными
ребрами отлетела  футов  на  шесть  в  сторону.  Зверь  в  человеке  впал  в
неистовство. На губах у  него  выступила  пена,  из  груди  вырвался  дикий,
нечленораздельный вопль; он рванулся вперед и, размахнувшись, изо  всех  сил
опустил дубинку на голову поднявшегося на задние лапы животного. Даже  череп
медведя не мог выдержать такого, сокрушительной силы, удара; и зверь  рухнул
на землю, где  его  принялись  терзать  собаки.  Человек,  перемахнув  через
рычащую свору, вскочил на медвежью тушу  и  там,  освещенный  ярким  светом,
опираясь на свою дубинку, запел на  неизвестном  наречии  победную  песнь  -
такую древнюю, что профессор Верц отдал бы десять лет жизни, чтобы  услышать
ее.
     Гости кинулись к победителю, бурно приветствуя его, но тут Джеймс  Уорд
внезапно посмотрел глазами древнего тевтонца на  хрупкую  белокурую  девушку
двадцатого века, которую он любил, и  что-то  оборвалось  в  нем.  Неверными
шагами он направился к ней, потом уронил дубинку и,  пошатнувшись,  чуть  не
упал. Что-то случилось с ним.  Невыносимо  болела  голова.  Душа,  казалось,
распадается на части. Он обернулся, следя глазами за взглядами остальных,  и
увидел обглоданный скелет медведя. Он закричал, рванулся было бежать, но его
удержали и бережно отвели в дом.
     Джеймс Дж. Уорд по-прежнему заправляет делами фирмы "Уорд, Ноулз и Кo".
Но он не живет теперь за городом и не гоняется лунными ночами  за  койотами.
Живший в нем древний тевтонец умер в ту  ночь,  когда  в  Мельничной  Долине
произошла схватка с медведем. Теперь Джеймс Дж. Уорд  -  только  Джеймс  Дж.
Уорд и никто больше; ни единую часть своего существа не делит он с бродягой,
случайно уцелевшим с тех времен, когда мир был юным. Джеймс  Дж.  Уорд  стал
настолько  современным  человеком,  что  вполне  познал  безотчетный  страх,
который горьким проклятием висит над  цивилизацией.  Он  боится  темноты,  и
мысль о том, чтобы пойти ночью в лес на прогулку, повергает его в  смятение.
Городской дом Джеймса Уорда - пример  порядка  и  изящества,  а  хозяин  его
обнаруживает большой интерес ко  всякого  рода  устройствам,  защищающим  от
взломщиков. По стенам всюду протянуты провода, и после того, как  расходятся
спать, редкий гость повернется в своей постели без того, чтобы не  включился
сигнал тревоги. Джеймс Уорд самолично изобрел комбинированный дверной  замок
без ключей,  который  можно  при  переездах  носить  в  жилетном  кармане  и
безбоязненно использовать при любых условиях. Но жена не считает его трусом.
Она знает, что муж ее не трус. А он, подобно любой знаменитости, преспокойно
почиет на лаврах. Мужество Джеймса Дж. Уорда не ставится под  сомнение  теми
из его друзей, которые знают о происшествии в Мельничной Долине.


        "ПОЛЬЗА СОМНЕНИЯ"

     Перевод С. Займовского

        "I"

     Картер Уотсон, зажав под мышкой номер журнала, медленно шел по  городу,
с любопытством озираясь вокруг. Двадцать  лет  он  не  был  здесь  и  теперь
замечал везде большие, просто поразительные перемены. В ту пору,  когда  он,
еще мальчуганом, шатался по  улицам  этого  западного  городка,  здесь  было
тридцать тысяч жителей, а теперь их  насчитывалось  триста  тысяч.  Когда-то
улица, по которой он шагал, представляла  собой  тихий  рабочий  квартал,  а
сейчас она кишела китайскими и японскими лавчонками вперемежку с притонами и
кабаками самого низкого пошиба. Мирная уличка его юношеских лет превратилась
в самый бандитский квартал города.
     Он посмотрел на часы. Половина шестого. В это время дня в таких  местах
бывает затишье; Уотсон хорошо это знал,  но  его  разбирало  любопытство.  В
течение двух десятков лет, которые он провел в скитаниях, изучая  социальные
условия во всех странах земного шара, он хранил память о своем родном городе
как  о  мирном  и  отрадном  уголке.  Метаморфоза,  происшедшая  здесь,  его
ошеломляла. Он решил продолжать прогулку и увидеть своими глазами, до  какой
степени позора дошел его город.
     Картер  Уотсон  был  наделен  чуткой  гражданской   совестью.   Человек
состоятельный и независимый, он не любил растрачивать энергию на  изысканные
званые обеды и чаепития в светском обществе; он был равнодушен  к  актрисам,
скаковым лошадям и тому подобным  развлечениям.  Его  коньком  были  вопросы
морали, и он мнил  себя  реформатором,  хотя  деятельность  его  заключалась
преимущественно в том, что он сотрудничал в  толстых  и  тонких  журналах  и
выпускал блестящие умные книги о рабочем классе и обитателях трущоб.
     Некоторые  из  двадцати  семи  прославивших  его  трудов  носили  такие
заглавия: "Если бы Христос явился в  Новый  Орлеан",  "Истощенный  рабочий",
"Жилищная  реформа  в  Берлине",  "Сельские  трущобы   Англии",   "Население
Ист-Сайда", "Реформа в противовес  революции",  "Университетский  городок  -
обитель радикализма" и "Пещерные люди цивилизации".
     Однако Картер Уотсон не был ни одержимым, ни  фанатиком.  Натыкаясь  на
ужасы, он не терялся - он их изучал и разоблачал. Не  склонен  он  был  и  к
наивному энтузиазму. Его выручал природный юмор,  накопленный  годами  опыт,
философский  ум  и  вялый  темперамент;   он   не   верил   в   молниеносные
преобразования, полагая, что общество может совершенствоваться только  путем
долгой и трудной эволюции. Он не признавал ни коротких путей,  ни  внезапных
перерождений:  человечество  придет  к  совершенству  лишь  путем  жертв   и
страданий, только таким путем  осуществлялись  до  сих  пор  все  социальные
реформы.
     В этот  летний  вечер  Картер  Уотсон  испытывал  живейшее  любопытство
исследователя. Он остановился перед баром, на вывеске  которого  красовалась
надпись "Вендом". У этого заведения было два входа. Одна дверь, видимо, вела
прямо к буфетной стойке. Этот вход Картер не  стал  исследовать.  За  другой
дверью тянулся узкий коридор. Пройдя его. Картер очутился в большой комнате,
заставленной столиками и стульями. Здесь не было ни души. В дальнем углу  он
заметил пианино. Сказав себе мысленно, что сюда еще надо будет  вернуться  и
присмотреться к людям, которые выпивают за  этими  столиками,  он  продолжал
свой обход.
     Из комнаты небольшой коридорчик вел  в  кухню,  и  здесь  за  столом  в
одиночестве ужинал Пэтси Хоран, хозяин  "Вендома",  торопившийся  поесть  до
вечернего наплыва посетителей. Пэтси Хоран был зол на весь мир.  Он  сегодня
встал с левой ноги, и целый день у него ничего не ладилось. Его  подчиненные
знали, что он нынче не в духе. Но Картеру Уотсону это было неизвестно. Когда
он вошел, угрюмый  взгляд  Пэтси  Хорана  случайно  остановился  на  пестрой
обложке журнала, который Картер держал под мышкой.  Пэтси  не  знал  Картера
Уотсона, не знал и того, что под мышкой  у  него  попросту  иллюстрированный
журнал. В своем  раздражении  Пэтси  решил,  что  незнакомец  принадлежит  к
разряду тех  назойливых  субъектов,  которые  портят  и  уродуют  стены  его
трактира,  наклеивая  на  них  или  прикалывая  кнопками  всякие   рекламные
объявления. С этого и началась вся история.  Пэтси,  держа  в  руках  нож  и
вилку, подскочил к Картеру Уотсону.
     - Вон отсюда! - взревел он. - Знаю я ваши штуки!
     Картер Уотсон опешил. Человек вырос перед ним, как чертик из табакерки.
     - Стены пачкать? - кричал Пэтси, изрыгая поток сочных  и  довольно-таки
отвратительных эпитетов.
     - Если я вас чем-нибудь неумышленно обидел... Ничего больше  посетителю
выговорить не удалось.
     Пэтси перебил его.
     -  Заткни  глотку  и  убирайся  прочь!  -   изрек   он,   для   большей
убедительности размахивая ножом и вилкой.
     Картер Уотсон мгновенно представил себе, как вилка вонзается ему в бок,
и, поняв, что благоразумнее будет "заткнуть глотку", быстро пошел  к  двери.
Но его покорное отступление, видимо, еще больше разъярило Пэтси Хорана,  ибо
сей достойный джентльмен, выронив из рук и вилку и нож, кинулся на него.
     Пэтси Хоран весил сто восемьдесят фунтов. Столько же весил и Уотсон.  В
этом отношении шансы были равны. Но Пэтси был  просто  напористый  и  грубый
трактирный забияка, тогда как Уотсон был искусный боксер. В этом заключалось
его преимущество. Сильно размахнувшись,  Пэтси  промазал,  попав  кулаком  в
пустоту. Уотсону следовало ударить его наотмашь и бежать. Но Уотсон  обладал
и другим преимуществом: опыт, приобретенный при исследовании трущоб и гетто,
воспитал в нем выдержку. Круто обернувшись, он, вместо  того  чтобы  нанести
удар, быстро нагнулся, избегнув удара противника. У Пэтси,  который  ринулся
вперед, как бык, была сила разбега, тогда как у Уотсона в момент,  когда  он
повернулся, ее не  было.  В  результате  оба  всей  тяжестью  своих  трехсот
шестидесяти фунтов с грохотом рухнули на пол,  причем  Уотсон  очутился  под
противником. Он лежал у задней стены,  -  и  до  двери  на  улицу  было  сто
пятьдесят футов, - необходимо было быстро что-нибудь придумать. Прежде всего
- избежать скандала! Ему вовсе не хотелось, чтобы его имя  попало  в  газеты
города, где он вырос и где у него еще много родственников и старых друзей.
     Он обхватил тело лежавшего на нем человека, крепко стиснул его  и  стал
ждать помощи, которая должна была явиться  в  ответ  на  шум,  вызванный  их
падением. И помощь явилась: шестеро мужчин  вбежали  из  зала  и  полукругом
обступили лежавших.
     - Снимите его, ребята! - сказал Уотсон. - Я его не трогал и не желаю  с
ним драться.
     Но зрители хранили молчание. Уотсон держал своего  противника  и  ждал.
После ряда неудачных попыток ударить Уотсона Пэтси начал переговоры:
     - Уберите руки, тогда я слезу. Уотсон отпустил его, но Пэтси, вскочив и
наклонившись над лежащим противником, замахнулся на него.
     - Вставай! - скомандовал он.
     Голос его звучал  грозно  и  неумолимо,  подобно  гласу  Божию  в  день
Страшного суда, и Уотсон понял, что пощады ждать нечего.
     - Отойдите прочь, и я встану, - возразил он.
     -  Вставай,  если  ты  порядочный  человек!  -   крикнул   Пэтси;   его
бледно-голубые глаза пылали яростью,  и  кулак  сжался  для  сокрушительного
удара.
     В тот же миг он отвел  ногу  назад,  чтобы  пнуть  противника  в  лицо.
Скрестив руки, Уотсон загородил ими лицо и вскочил на ноги так проворно, что
успел схватить противника прежде, чем тот изловчился для удара. Не  выпуская
его, он обратился к свидетелям:
     - Уберите его от меня, ребята! Вы видите, я его не бью.  Я  не  лезу  в
драку. Я хочу уйти отсюда.
     Круг оставался недвижим и безмолвен. Молчание  это  принимало  зловещий
характер, и у Уотсона захолонуло сердце. Пэтси сделал попытку свалить его  с
ног, но Уотсон опрокинул его на спину и устремился к выходу. Однако  зрители
толпою загородили ему дорогу. Он обратил внимание  на  их  лица  -  бледные,
одутловатые лица людей, никогда не видящих солнца, - и понял, что это ночные
хищники городских трущоб. Его оттеснили назад к Пэтси, и тот  опять  кинулся
на него. Уотсон обхватил его и, пользуясь минутой передышки, снова воззвал к
шайке. Но обращение его осталось  гласом  вопиющего  в  пустыне.  Ему  стало
жутко. Он знал немало случаев, когда в таких притонах  посетителям-одиночкам
ломали ребра, увечили, забивали их до смерти.  Он  понял  также,  что,  если
хочет спастись, не должен наносить ударов ни нападающему, ни его пособникам.
     Но в нем заговорило справедливое возмущение. Семеро против одного - это
никак нельзя назвать честной игрой! Он злился, в нем просыпался дремлющий  в
человеке зверь, жаждущий боя. Но он вспомнил о жене и детях, о  неоконченной
книге, о своем обширном - в десять тысяч акров - ранчо в горах,  которое  он
так любил. Мимолетным видением сверкнуло перед  ним  голубое  небо,  залитые
солнцем, усеянные цветами луга, скот, лениво  бредущий  по  колено  в  воде,
форели в ручьях. Жизнь была хороша, слишком хороша, чтобы рисковать ею из-за
минутной вспышки животной ярости!  Словом,  Картер  Уотсон  быстро  остыл  и
ощутил страх.
     Его противник, крепко взятый в тиски, силился вырваться.  Уотсон  снова
положил  его  на  пол,  бросился  к  двери,  но   был   оттеснен   компанией
мучнистолицых сообщников Пэтси. Опять пришлось  ему  увернуться  от  кулаков
Пэтси и взять его в тиски. Это повторялось много раз. Уотсон становился  все
спокойнее и увереннее, а озадаченный Пэтси, спасовав перед противником,  все
больше  распалялся  дикой  яростью.  Зажатый  Уотсоном  в  тиски,  он   стал
колотиться  о  него  головой.  Сначала  ударился  лбом  о  нос  Уотсона.   В
последовавших за этим  схватках  Уотсон  прижимался  лицом  к  груди  Пэтси.
Разъяренный Пэтси стал колотиться головой об его темя и таким манером подбил
себе собственный глаз, нос и щеку. И чем больше Пэтси причинял себе  увечий,
тем ожесточеннее колотился он головой о голову противника.
     Это одностороннее побоище продолжалось минут двенадцать  -  пятнадцать.
Уотсон не нанес ни единого удара и лишь старался увертываться.  Когда  он  в
минуты передышки,  кружась  между  столами,  делал  попытки  продвинуться  к
выходу, люди с меловыми лицами хватали его за полы  и  отбрасывали  назад  к
Пэтси. По временам - это повторялось множество раз - Картер, повертев Пэтси,
клал его на обе лопатки, стараясь в то же время приблизиться к двери.
     В конце концов,  без  шапки,  растрепанный,  с  окровавленным  носом  и
подбитым глазом, Уотсон выскочил на улицу и попал в объятия полисмена.
     - Арестуйте этого человека! - задыхаясь, выговорил Уотсон.
     - Привет, Пэтси, - сказал полисмен. - Из-за чего перепалка?
     - Здорово, Чарли, - был ответ. - Этот тип входит...
     - Арестуйте этого человека, полисмен! - повторил Уотсон.
     - Пошел! Пошел! Проваливай! - сказал Пэтси.
     - Проваливай! - поддержал его полисмен. -  А  не  уйдешь,  так  я  тебя
засажу куда следует.
     - Не уйду, пока вы не арестуете этого человека. Он ни с того ни с  сего
напал на меня.
     - Верно это, Пэтси? - спросил полисмен.
     - Нет. Я все расскажу тебе,  Чарли,  и,  клянусь  Богом,  у  меня  есть
свидетели. Сижу я у себя в кухне за  миской  супа,  как  вдруг  входит  этот
парень и начинает приставать ко мне. Я его сроду не видел! Он был пьян...
     - Посмотрите на меня, полисмен, - запротестовал возмущенный социолог. -
Разве я пьян?
     Полицейский окинул его угрюмым, враждебным взглядом и  кивнул  Пэтси  в
знак того, что он может продолжать.
     - Понимаешь, входит он и начинает хулиганить. "Я Тим Мак-Грэт, говорит,
я могу сделать с тобой все, что хочу. Руки вверх". Я засмеялся, а он  двинул
меня раз, другой, разлил мой суп. Посмотри на мой глаз. Я чуть живой!
     - Ну, что вы намерены сделать, полисмен? - спросил Уотсон.
     - Ступай, ступай, не то арестую! Тут в душе Картера  Уотсона  вспыхнуло
благородное негодование свободного гражданина.
     - Я протестую...
     Но полицейский в тот же миг схватил его за плечо и тряхнул так свирепо,
что Картер чуть не упал.
     - Пойдем, ты арестован!
     - Арестуйте же и его! - потребовал Уотсон.
     - И не подумаю! - был ответ. - Зачем ты напал на него, когда  он  мирно
ел свой суп?

        "II"

     Картер Уотсон был не на шутку взбешен. Мало того, что на  него  напали,
сильно избили и его же потом арестовали,  -  все  утренние  газеты  вышли  с
сенсационными заметками о его якобы  пьяной  ссоре  с  хозяином  знаменитого
"Вендома". В заметках не было ни слова правды. Пэтси Хоран  и  его  приятели
описали драку со всеми подробностями. Они утверждали, что Картер Уотсон  был
пьян. Его будто бы трижды выбрасывали в канаву, а он  трижды  возвращался  в
трактир, вопя, как бешеный, что разнесет все заведение. "Выдающийся социолог
арестован в пьяном виде!" - прочел Уотсон на первой странице одной из газет,
поместившей его увеличенный портрет. Другие заголовки гласили:
     "Картер Уотсон домогается звания чемпиона!" "Картер Уотсон  получил  по
заслугам!" "Известный социолог пытался  разгромить  кабак!"  "Картер  Уотсон
нокаутирован Пэтси Хораном в три раунда!"
     Выпущенный на поруки, Картер Уотсон  на  следующее  же  утро  явился  в
полицейский суд в качестве ответчика "по  иску  народа  к  Картеру  Уотсону,
обвиняемому в нападении на  некоего  Пэтси  Хорана  и  избиении  оного".  Но
прежде, чем приступить  к  делу,  прокурор,  которому  платят  жалованье  за
обвинение всех обидчиков "народа", отвел Уотсона в сторону  и  завел  с  ним
неофициальный разговор.
     - Не лучше ли замять это дело? - сказал  прокурор.  -  Мой  вам  совет,
мистер Уотсон: помиритесь с мистером Хораном, пожмите  друг  другу  руки,  и
все! Одно мое слово судье - и дело будет прекращено.
     - Но я вовсе не желаю замять его, - возразил Уотсон. - Ваша обязанность
меня обвинять, а не предлагать мне помириться с этим... этим субъектом!
     - О, я буду вас обвинять, не беспокойтесь! - резко сказал прокурор.
     - Вам придется выступать и против этого  Пэтси  Хорана,  -  предупредил
Уотсон, - потому что я подам на него в суд за нападение и побои.
     - Лучше бы вам пожать друг другу руки и  прекратить  дело,  -  повторил
прокурор, и на этот раз в его голосе слышалось что-то похожее на угрозу.
     Оба дела были назначены к слушанию через неделю  у  полицейского  судьи
Уитберга.
     - У тебя нет шансов выиграть дело, - сказал Уотсону его  друг  детства,
бывший издатель самой крупной газеты в городе. - Конечно, все понимают,  что
этот субъект избил тебя. Про него идет  самая  дурная  слава.  Но  это  тебе
нисколько не поможет. Оба дела будут прекращены. И только потому, что  ты  -
это ты. Человек менее известный был бы осужден.
     - Ничего не понимаю! - воскликнул озадаченный социолог. - На меня ни  с
того ни с сего напали, же