иканцев.
     Луису   Сервальосу    очень    нравилась    Мария    Валенсуэла,    его
соотечественница. Притом ему нужны были ее деньги для  новых  предприятий  и
для его золотых приисков в Восточном Эквадоре, где  живут  индейцы,  которые
раскрашивают себе лица. А я друг Луиса и был бы рад, если бы он  женился  на
моей кузине. Кроме того, я  вложил  изрядную  часть  моего  капитала  в  его
предприятия, особенно в золотые прииски, - дело это сулило  огромный  доход,
но, раньше чем обогатить нас, требовало  больших  затрат.  А  если  бы  Луис
женился на Марии Валенсуэле, я бы сразу получил большие деньги.
     Однако Джон Харнед поехал за Марией Валенсуэлой в Кито, и нам  -  Луису
Сервальосу и мне - было совершенно ясно, что она увлечена этим  американцем.
Говорят, женщина всегда своего добьется, но в этом случае вышло иначе: Мария
Валенсуэла не сумела навязать свою  волю  Джону  Харнеду.  Быть  может,  все
окончилось бы точно так же, если бы в тот день меня и Луиса не было  в  ложе
на бое быков. Но мы были там. И сейчас вы услышите, что произошло.
     Нас было четверо в ложе: Луис Сервальос и мы трое, его гости. Я сидел с
краю, рядом с ложей президента. С другой стороны  находилась  ложа  генерала
Хозе Салазара. В ней,  кроме  генерала,  сидели  Хоакин  Эндара  и  Урсисино
Кастильо, тоже генералы, полковник Хасинто Фьерро  и  капитан  Бальтазар  де
Эчеверрия. Луис Сервальос занимал настолько видное положение в обществе, что
только он мог получить ложу рядом с ложей президента.  Мне  даже  доподлинно
известно, что  президент  сам  предложил  дирекции  отдать  эту  ложу  Луису
Сервальосу.
     Оркестр сыграл национальный гимн Эквадора. Прошла  по  арене  процессия
тореадоров, президент  дал  знак  начинать.  Затрубили  трубы,  и  на  арену
выскочил бык. Как всегда в этих случаях, ошалелый,  взбешенный,  потому  что
спину ему огнем жгли застрявшие в ней дротики, он искал врага, на ком мог бы
выместить ярость. Тореадоры стояли за прикрытием и выжидали. И  вот  вбежали
на арену кападоры, с каждой стороны по пяти, стремительно размахивая  яркими
плащами. При виде такого множества врагов бык остановился, не зная, на  кого
прежде кинуться.  Тогда  один  из  кападоров  выступил  ему  навстречу.  Бык
окончательно взбесился. Он передними ногами рыл песок  с  такой  силой,  что
пыль поднялась столбом. И вдруг, наклонив голову, ринулся на кападора.
     Интересное  это  зрелище  -  первое  нападение  первого  быка!   Потом,
естественно,  немного  устаешь  смотреть,  и  впечатления  утрачивают   свою
остроту. Но первые моменты борьбы всегда захватывают зрителей.  Джон  Харнед
видел бой быков впервые, и его не могло не взволновать это зрелище:  человек
вооружен только яркой тряпкой, а бык несется прямо на него, выставив  вперед
острые рога.
     - Смотрите, смотрите! - воскликнула Мария Валенсуэла. -  Разве  это  не
замечательно?
     Джон Харнед в ответ только кивнул, не  глядя  на  нее.  Он  не  отрывал
горящих глаз от арены. А там кападор, увернувшись от быка  и  махнув  плащом
перед самым его носом, отошел в сторону и накинул свой плащ на плечи.
     - Ну, что? - спросила Мария Валенсуэла. - Как по-вашему, это  настоящий
спорт?
     - Да, конечно, - ответил Джон Харнед. - Очень ловкая работа!
     Мария Валенсуэла от восторга хлопала в ладоши, высоко подняв  маленькие
руки. Хлопали и все зрители. Бык повернулся и пошел обратно. И снова кападор
ускользнул от него, набросив плащ на плечи, и публика снова  зааплодировала.
Это повторилось три раза. Кападор был великолепен! Наконец он ушел с  арены,
его сменили другие кападоры. Они  продолжали  дразнить  быка,  всаживая  ему
сразу по две бандерильи под лопатки и в спину. Затем выступил вперед главный
матадор, Ордоньес, с длинной шпагой и в ярко-красном плаще.  Завыли  во  всю
мощь сигнальные трубы. Ордоньес, конечно, не может сравниться  с  Матестини,
но все же он молодчина. Одним взмахом всадил шпагу прямо в сердце быку, и  у
быка подогнулись ноги, он свалился мертвый. Удар был превосходный,  искусный
и меткий. Матадору долго хлопали, а из тех рядов, где сидело  простонародье,
на арену полетели шляпы. Мария Валенсуэла аплодировала так  же  восторженно,
как все, а Джон Харнед, которому даже и  тут  не  изменило  хладнокровие,  с
любопытством наблюдал за ней.
     - Вам нравится смотреть на это? - спросил он.
     - Всегда, - ответила она, продолжая аплодировать.
     - С детства, - добавил Луис Сервальос. - Я помню, как ее в  первый  раз
привели на бой быков. Ей было только четыре года. Она сидела подле матери  и
неистово хлопала - так же, как сейчас. Она настоящая испанка.
     - Ну, вот теперь вы сами  видели,  -  сказала  Мария  Валенсуэла  Джону
Харнеду в то время, как мертвого быка привязали к мулам и тащили с арены.  -
Видели бой быков. И вам понравилось, да?  Я  хочу  знать,  что  вы  об  этом
думаете.
     - Думаю, что быку не дали возможности защищаться, - сказал Харнед. - Он
был обречен заранее, исход боя не оставлял сомнений. Еще до  того,  как  бык
вышел на арену, все знали, что он будет убит. А спортивное состязание только
тогда интересно, когда неизвестно, чем оно кончится.  Здесь  против  глупого
быка, который никогда еще не нападал на  человека,  выпустили  пять  опытных
мужчин, много раз уже участвовавших в таких боях. Было бы, пожалуй,  честнее
выпустить одного человека против одного быка.
     - Или одного человека против пятерых быков, - бросила Мария Валенсуэла,
и мы все захохотали, а громче всех - Луис Сервальос.
     - Да, вот именно, - сказал Джон Харнед, - против пяти быков.  И  притом
такого человека, который, как и быки, ни разу до того не выходил на арену, -
вот, например, как вы, сеньор Сервальос.
     - А все же мы, испанцы, любим бой быков, - отозвался Луис Сервальос.
     (Я готов поклясться, что сам дьявол надоумил Луиса, как действовать.  А
как он действовал, я сейчас расскажу.)
     - Что ж, вкус к тому или иному всегда можно привить  людям,  -  ответил
Джон Харнед на замечание Луиса. - У нас в Чикаго убивают добрую тысячу быков
ежедневно, однако  никому  и  в  голову  не  придет  платить  деньги,  чтобы
посмотреть на это.
     - Но то - бойня, - возразил я. - А это... о, это - искусство! Искусство
тонкое, редкое, замечательное!
     - Ну, не всегда, -  вмешался  Луис  Сервальос.  -  Я  видывал  неумелых
матадоров, и, должен сказать, это - довольно неприятное зрелище.
     Он содрогнулся, и лицо его выразило такое отвращение, что в эту  минуту
мне окончательно стало ясно: Луис разыгрывает какую-то роль, и, должно быть,
сам дьявол нашептывает ему, как вести себя.
     - Сеньор Харнед, может быть, и прав, - сказал Луис. - Пожалуй, с  быком
действительно поступают несправедливо. Ведь мы все  знаем,  что  быку  целые
сутки не дают воды, а перед самым боем позволяют пить сколько влезет.
     - Значит, он выходит на арену, отяжелев от воды, - сказал  Джон  Харнед
быстро, и я видел, как его глаза стали  серыми,  острыми  и  холодными,  как
сталь.
     - Да, это необходимо для боя, -  пояснил  Луис  Сервальос.  -  Ведь  не
хотите же вы, чтобы бык был полон сил и забодал всех тореадоров?
     - Я хотел бы только, чтобы быка не лишали заранее возможности победить,
- сказал Джон Харнед, глядя на арену, где появился уже второй бык. Этот  был
похуже первого. И очень напуган. Он заметался по арене, ища выхода. Кападоры
выступили вперед и стали размахивать плащами, но бык не хотел нападать.
     - Вот глупая скотина! - сказала Мария Валенсуэла.
     - Простите, но, по-моему, он очень умен, - возразил Джон Харнед.  -  Он
понимает, что ему не следует  тягаться  с  человеком.  Смотрите,  он  почуял
смерть на этой арене!
     Действительно, бык остановился на том  месте,  где  его  предшественник
упал мертвым. Он нюхал сырой песок  и  фыркал.  Потом  снова  обежал  арену,
подняв кверху морду и глядя на тысячи зрителей, которые свистели, швыряли  в
него апельсинными корками и осыпали его бранью. Наконец запах  крови  привел
быка в возбуждение, и он атаковал кападора да так неожиданно, что  тот  едва
спасся: уронив плащ, он спрятался за прикрытие. Бык с  грохотом  ударился  о
стену. А Джон Харнед сказал тихо, словно про себя:
     - Я пожертвую тысячу сукрэ  на  приют  для  прокаженных  в  Кито,  если
сегодня вечером хоть один бык убьет человека.
     - Вы очень любите быков? - с улыбкой спросила Мария Валенсуэла.
     - Во всяком случае, больше, чем таких людей, как те на арене, - ответил
Джон Харнед. - Тореадор далеко не  храбрец.  Да  и  к  чему  тут  храбрость?
Смотрите, бой еще не начинался, а бык уже так утомлен, что и язык отвесил.
     - Это от воды, - сказал Луис Сервальос.
     - Да, от воды, конечно, - согласился Джон Харнед. -  А  еще  безопаснее
было бы подрезать быку сухожилия, раньше, чем выпустить его на арену.
     Марию Валенсуэлу рассердил сарказм, звучавший в словах Джона Харнеда. А
Луис подмигнул мне так, чтобы другие этого  не  заметили,  и  тут  только  я
сообразил, какую он  ведет  игру.  Нам  обоим  в  ней  предназначалась  роль
бандерильеров: мы должны были втыкать дротики в большого американского быка,
который сидел  с  нами  в  ложе,  дразнить  его,  пока  он  окончательно  не
рассвирепеет, - и, авось, тогда  дело  не  дойдет  до  брака  его  с  Марией
Валенсуэлой. Начиналась интересная игра, а знакомый всем любителям боя быков
азарт был у нас в крови.
     Бык на арене уже рассвирепел, и кападорам  приходилось  туго.  Движения
его были стремительны, и по временам он поворачивался так круто, что  задние
ноги скользили, и он, оступившись, взрывал копытами песок. Но кидался он все
время только на развевавшиеся перед ним плащи и вреда никому не причинял.
     - Ему не дают ходу, - сказал Джон Харнед. - Он впустую тратит силы.
     - Он плащ принимает за врага. - пояснила Мария Валенсуэла.  -  Глядите,
как ловко кападор дурачит его!
     - Так уж он создан, что его легко дурачить, - сказал Джон Харнед. - Вот
и приходится ему воевать впустую. Знают это и тореадоры, и зрители, и вы,  и
я - все мы заранее знаем, что он обречен. Только он один по  своей  глупости
не знает, что у него отняты все шансы победить в бою.
     - Дело очень просто, - сказал Луис Сервальос. - Бык, нападая, закрывает
глаза. Таким образом...
     - Человек отскакивает в сторону, и бык пролетает мимо,  -  докончил  за
него Джон Харнед.
     - Правильно, - подтвердил Луис. - Бык закрывает глаза, и  человеку  это
известно.
     - А вот коровы - те не закрывают глаз, - сказал Джон Харнед. - И у  нас
дома есть корова джерсейской породы, которая легко могла бы расправиться  со
всей этой компанией храбрецов на арене.
     - Но тореадоры не вступают в бой с коровами, - сказал я.
     - Коров они боятся, - подхватил Джон Харнед.
     - Да, с коровами драться они опасаются, - вмешался Луис Сервальос. - Да
и какое это было бы развлечение, если бы убивали тореадоров?
     - Отчего же? Бой можно было бы назвать состязанием только в том случае,
если бы иногда погибал в бою не бык, а  тореадор.  Когда  я  состарюсь  или,
может быть, стану калекой, неспособным к тяжелой работе, я буду зарабатывать
себе кусок хлеба трудом тореадора.  Это  легкая  профессия,  подходящая  для
стариков и инвалидов.
     - Да посмотрите же на арену! - сказала Мария Валенсуэла, так как в  эту
минуту бык энергично атаковал кападора, а тот увернулся, взмахнув перед  его
глазами плащом. - Для таких маневров нужна немалая ловкость.
     - Вы правы, - согласился Джон Харнед. -  Но,  поверьте,  в  тысячу  раз
больше ловкости требуется  в  боксе,  чтобы  отражать  град  быстрых  ударов
противника, ибо противник не бык,  глаз  не  закрывает  и  атакует  умело  и
расчетливо. А ваш бык вовсе не хочет боя. Смотрите, он удирает!
     Бык действительно был негодный - опять он  забегал  вокруг  арены,  ища
выхода.
     - Но такие быки бывают опаснее  всего,  -  заметил  Луис  Сервальос.  -
Никогда не угадаешь, что они выкинут  через  минуту.  Они  умны,  почти  как
коровы. Тореадоры не любят таких. Ага! Повернул обратно!
     Бык, сбитый с толку и разозленный тем, что везде натыкался на стены, не
выпускавшие его, вдруг смело атаковал своих врагов.
     - Видите, он уже язык высунул, - сказал  Джон  Харнед.  -  Сначала  его
наливают водой, потом кападоры по очереди изматывают его, заставляя  тратить
силы впустую.
     Пока одни дразнят его, другие отдыхают. А быку ни  на  минуту  не  дают
передышки. И когда он уже вконец измучен и отяжелел  от  усталости,  матадор
убивает его.
     На арене между тем дошла очередь до бандерильеров. Один из  них  трижды
пытался всадить дротики в тело быка - и все безуспешно.  Он  только  исколол
быку спину и  привел  его  в  бешенство.  Надо  вам  знать,  что  бандерильи
(дротики) полагается всаживать по две сразу, под  лопатки,  по  обе  стороны
спинного хребта и как можно ближе к нему.  Если  всажена  только  одна,  это
считается промахом.
     Толпа начала свистать, требовала Ордоньеса. И тут Ордоньес отличился на
славу: четыре раза он выходил  вперед  и  все  четыре  раза  с  одного  маху
всаживал дротики, так что скоро на спине у быка их  оказалось  восемь  штук,
симметрично расположенных. Зрители бесновались от восторга, на арену  дождем
посыпались монеты, шляпы.
     И  в  этот  самый  миг  бык  кинулся  на  одного  из   кападоров.   Тот
поскользнулся и от неожиданности совсем потерял голову. Бык поднял его,  но,
к счастью, кападор очутился между его  широко  раскинутыми  рогами.  Зрители
безмолвно, не дыша, следили за происходящим - и вдруг Джон Харнед вскочил  и
заорал от удовольствия. Да, среди мертвой тишины он  один  стоял  и  кричал,
весело приветствуя быка. Сами видите: он хотел, чтобы убит  был  не  бык,  а
человек. Надо же быть таким  зверем!  Его  неприличное  поведение  возмутило
всех, кто сидел в соседней ложе генерала Салазара, и они стали ругать  Джона
Харнеда. Урси-сино Кастильо обозвал его "подлым гринго" и бросил ему в  лицо
всякие другие обидные слова. Впрочем, сказано это было по-испански, так  что
Джон Харнед ничего не понял. Он стоял и кричал секунд десять, пока  быка  не
отвлекли на себя другие кападоры, и первый остался невредим.
     - Опять не дали быку развернуться, - уныло сказал Джон  Харнед,  садясь
на место. - Кападор-то ничуть не пострадал. Быка снова  одурачили,  отвлекли
от противника.
     Он повернулся к Марии Валенсуэле:
     - Извините меня за несдержанность. Она улыбнулась и с шутливым  упреком
хлопнула его веером по руке.
     - Ну, ведь вы в первый раз видите бой быков, -  сказала  она.  -  Когда
увидите его еще несколько раз, вы не станете больше  желать  победы  быку  и
гибели людям. Мы не так жестоки, как вы,  американцы.  В  этом  виноват  ваш
бокс. А мы ходим только смотреть, как убивают быков.
     - Мне просто хотелось, чтобы и  быку  была  оказана  справедливость,  -
ответил Джон Харнед. - Наверное, со временем меня перестанет  возмущать  то,
что люди убивают его обманом и хитростями, а не в честном бою.
     Опять завыли трубы. Ордоньес в алом плаще  вышел  вперед  с  обнаженной
шпагой. Но бык уже раздумал драться. Ордоньес топнул ногой, заорал на него и
стал размахивать плащом перед его носом. Бык двинулся  на  него,  но  как-то
нехотя, без всякой воинственности. Первый удар  шпаги  был  неудачен  -  она
угодила в кость и согнулась. Ордоньес взял другую шпагу. Быка  принуждали  к
бою, и он опять кинулся на противника. Пять раз Ордоньес  наносил  удар,  но
шпага то входила неглубоко, то натыкалась на кость.  При  шестом  ударе  она
вонзилась по рукоятку. Но и этот удар был неудачен. Шпага не попала в сердце
и прошла насквозь между ребер быка, выйдя  на  пол-ярда  с  другой  стороны.
Публика освистала матадора. Я посмотрел на Джона Харнеда. Он сидел  молча  и
неподвижно, но я заметил, что он стиснул зубы, и  рука  его  крепко  сжимала
барьер ложи.
     А бык уже утратил весь боевой пыл. Ранен он был  не  очень  тяжело,  но
бегал с трудом, прихрамывая - наверное, мешала торчавшая в его  теле  шпага.
Спасаясь от матадора и кападоров, он кружил по краю арены,  глядя  вверх  на
множество окружающих лиц.
     - Он словно говорит: "Ради Бога,  выпустите  меня  отсюда,  я  не  хочу
драться!" - только и сказал Джон Харнед.
     Он продолжал следить за тем, что делалось на арене, и лишь по  временам
искоса поглядывал на Марию Валенсуэлу, словно проверяя, что  она  чувствует.
Она сердилась на  матадора:  он  был  неловок,  а  ей  хотелось  интересного
зрелища.
     Бык уже ослабел от потери крови, но и не  думал  умирать.  Он  все  еще
медленно бродил у стены ринга,  ища  выхода.  Он  был  утомлен  и  не  хотел
нападать. Но участь его была предрешена, его следовало убить. На шее у быка,
за рогами, есть местечко, - где позвоночник ничем не защищен, и, если  шпага
попадет в это место, быку верная смерть. Ордоньес выступал  навстречу  быку,
сбросив свой алый плащ на песок. Бык по-прежнему и  не  думал  нападать.  Он
стоял неподвижно, опустив голову, и нюхал плащ, Ордоньес воспользовался этим
и попытался вонзить шпагу в незащищенное место на  затылке.  Но  бык  быстро
вскинул голову, и удар не попал в цель. Бык следил теперь глазами за шпагой.
Когда же Ордоньес пошевелил ногой плащ, лежавший на песке, бык забыл о шпаге
и снова опустил голову, чтобы обнюхать его. Матадор нанес  удар  -  и  опять
промахнулся. Это повторилось несколько раз.  Положение  было  нелепое.  Джон
Харнед все молчал. Но вот наконец шпага попала в  цель,  бык  упал  мертвым.
Тотчас впрягли мулов и уволокли его с арены.
     - Значит, гринго находят,  что  это  жестокая  забава?  -  сказал  Луис
Сервальос. - Что это бесчеловечно по отношению к быку, не так ли?
     - Дело не в быке, - ответил Джон Харнед. -  Это  зрелище  вредное:  оно
развращает тех, кто его  видит,  -  люди  привыкают  наслаждаться  мучениями
животного. Впятером нападать на  одного  глупого  быка  -  ведь  на  это  же
способны только жалкие трусы! И зрителей это учит трусости. Бык  умирает,  а
люди остаются жить и усваивают урок. Зрелище трусости отнюдь не  воспитывает
в людях храбрость.
     Мария Валенсуэла не промолвила ни слова и даже не  взглянула  на  Джона
Харнеда. Но она слышала все, что он сказал, и побледнела от гнева. Глядя  на
арену, она обмахивалась веером. Я видел, что рука ее дрожит. И  Джон  Харнед
тоже не  смотрел  на  Марию.  Он  продолжал  говорить,  словно  забыв  о  ее
присутствии, и в голосе его звучал холодный гнев.
     - Это трусливая забава трусливого народа, - сказал он.
     - Ого! - тихо отозвался Луис Сервальос. - Вам кажется, что вы понимаете
нас?
     - Да, я теперь понял, что породило испанскую инквизицию, - ответил Джон
Харнед. - Она, наверное, доставляла испанцам еще  большее  наслаждение,  чем
бой быков.
     Луис Сервальос только  усмехнулся  и  промолчал.  Он  глянул  на  Марию
Валенсуэлу и убедился, что бой в нашей  ложе  принес  ему  желанную  победу.
Мария больше и знать не захочет гринго, который мог сказать такое! Однако ни
Луис, ни я не ожидали того, что произошло.
     Пожалуй, мы все-таки не понимаем американцев. Как мы могли  предвидеть,
что Джон Харнед, все время, несмотря на свое раздражение, такой сдержанный и
холодный, внезапно взбесится?  А  он  действительно  сошел  с  ума,  как  вы
увидите. Не из-за быка это вышло. Он ведь сам сказал, что не  в  быке  дело.
Так почему же участь лошади его довела до безумия? Не понимаю.  Джон  Харнед
не способен был логически мыслить - вот единственное возможное объяснение.
     - В Кито обычно  лошадей  не  выводят  на  бой  быков,  -  сказал  Луис
Сервальос, поднимая глаза от программы. - Это принято только в  Испании.  Но
сегодня по особому разрешению пустят в ход и лошадей. Когда выйдет следующий
бык, мы увидим на арене лошадей и пикадоров - знаете, всадников с копьями.
     - А что, лошади тоже обречены  заранее,  как  и  бык?  -  спросил