образом
забравшийся в комнату. Я не был уверен, что мы сумеем достать что-нибудь
съестное и, наученный горьким опытом, поймал цыпленка и, прежде  чем  он
успел пикнуть, свернул ему шею.
   После этого я уже не мог заснуть, - тем более, что на  разные  голоса
стали перекликаться петухи, приветствовавшие близкое наступление дня.  Я
оделся и вышел во двор,  чтобы  посмотреть,  какова  погода:  оказалось,
мороз усилился.
   Вернувшись в избу, я увидел, что петухи  разбудили  не  только  меня:
Луиза тоже не спала. Тепло укутавшись, она  сидела  у  погасшего  очага.
Встали также и возчики, один только фельдъегерь спал сном праведника.  Я
разбудил его и попросил распорядиться  насчет  отъезда.  Вместе  с  нами
должны были выехать и несколько возчиков, но между ними разгорелся спор:
одни, наиболее опытные, говорили, что ехать нельзя и что нужно переждать
денек-другой, а более молодые  хотели  немедленно  отправиться  в  путь.
Луиза была, конечно, на стороне этих последних.
   Не знаю, что именно убедило фельдъегеря: красивые ли глаза Луизы  или
состояние погоды, но он тоже высказался за отъезд.  Несомненно,  решение
этого человека в военной форме должно было оказать влияние на  возчиков.
Кончилось тем, что они тоже стали готовиться в путь.
   При расчете со станционным смотрителем я отдал ему деньги за  убитого
мной цыпленка и  попросил  снабдить  нас  хоть  какой-нибудь  провизией,
особенно хлебом, который был бы свежее, чем вчерашний.  Смотритель  ушел
куда-то и вскоре  вернулся  с  курицей,  сырым  окороком  и  несколькими
бутылками какой-то бурды,  похожей  на  водку.  Говорят,  ее  делают  из
березовой коры.
   Возчики стали запрягать,  а  я  пошел  на  конюшню  выбрать  для  нас
лошадей, но по здешнему обыкновению их угнали в лес. Смотритель разбудил
мальчика лет двенадцати - пятнадцати, спавшего в углу, и послал  его  за
лошадьми.  Мальчик  поднялся  с  молчаливой  покорностью,   свойственной
русскому крестьянину, взял длинный шест, вскочил на  лошадь  и  помчался
куда-то галопом. Возчики сказали  нам,  что  старосту  их  артели  зовут
Григорием и в случае какой-нибудь нужды мы  тотчас  можем  обратиться  к
нему Григорий - старик лет семидесяти пяти, которому на вид  едва  можно
было дать сорок пять, выделялся высоким ростом и атлетическим сложением,
у него была длинная седеющая борода и густые брови, нависшие над черными
глазами. Одет он был, как и другие возчики, в тулуп,  туго  подпоясанный
узким ремешком, на ногах были высокие сапоги, на голове - меховая шапка.
Из-за пояса торчали с одной  стороны  несколько  подков,  бряцавших  при
каждом шаге, оловянная ложка и большой нож, а с другой - топор и кожаный
кисет,  в  котором,  кроме  табака  и  трубки,  лежали   разные   мелкие
инструменты и деньги.
   Итак, староста артели Григорий приказал возчикам собираться  в  путь,
чтобы  добраться  засветло  до  следующей  ночевки.  Мы  попросили   его
подождать, когда приведут наших лошадей, чтобы  ехать  всем  вместе.  Он
охотно согласился.
   Смотритель подбросил в  очаг  несколько  еловых  и  березовых  веток,
которые вспыхнули ярким пламенем, а  мы  пододвинулись  к  очагу,  чтобы
погреться перед  дорогой.  Вдруг  мы  услышали,  как  застучали  подковы
лошадей. В ту же минуту в комнату  вбежал  озябший  мальчик  и  принялся
жаловаться на мороз.
   Тотчас же нам заложили лошадей, и у  ворот  избы  растянулся  длинный
караван - одни сани за другими.

Глава 20

   Мы отъехали верст на двенадцать от деревни,  когда  совсем  рассвело.
Впереди были Уральские горы, кругом глубокий снег. Чтобы  убедиться,  не
сбились ли мы с пути, Григорий порой вылезал из саней и нащупывал дорогу
шестом; проделав это, он объявлял, что  можно  ехать  дальше.  Если  нам
попадались речонки, он прежде всего исследовал прочность льда.
   Когда подъем становился  очень  крут,  возчики  по  приказу  Григория
впрягали несколько лошадей в одни сани.  Затем,  когда  эти  сани  брали
подъем, лошадей впрягали в следующие сани, и так далее,  пока,  наконец,
не переправлялся  весь  караван.  Конечно,  такая  езда  отнимала  много
времени, и мы очень медленно подвигались вперед.  Возчики  относились  к
нам очень дружественно и всячески старались услужить.
   Далее дорога стала еще труднее. Мы ехали шагом, а впереди нас шли два
возчика с длинными шестами в  руках,  которыми  они  исследовали  грунт.
Григорий взял одну из наших лошадей под уздцы и сам повел ее, делая  все
время зарубки  на  деревьях  для  того,  чтобы  таким  образом  наметить
обратный путь. Я воспользовался случаем немного размять затекшие ноги  и
также пошел пешком.
   Поднимаясь все время в гору, к вечеру мы  добрались  до  прогалины  в
лесу. Место вполне подходило для ночевки. Луиза сидела в  санях,  хорошо
укутанная, и нисколько не страдала от холода. Однако провести  ночь  под
открытым небом мы не решились. По  совету  Григория,  все  принялись  за
постройку убежища. Топоры у нас были, мы  срубили  тотчас  же  несколько
деревьев и соорудили нечто вроде хижины для защиты от ветра. Внутри  нее
зажгли костер и стали готовить ужин.
   Возчики хотели было провести ночь под открытым небом, но мы  настояли
на том, чтобы и они легли вместе с нами. Один из них (я отдал  ему  свое
ружье) стал на страже на случай нападения  волков  или  медведей.  Мы  с
Луизой с благодарностью вспоминали старую графиню Анненкову,  снабдившую
нас меховыми вещами, без которых нам  пришлось  бы  плохо.  Усталые,  мы
скоро заснули. Под утро нас разбудил ружейный выстрел.
   Я вскочил и, схватив пистолеты, выбежал наружу,  за  мной  последовал
фельдъегерь. Возчики тоже проснулись, с тревогой спрашивая, в чем дело.
   Оказалось, что  Григорий,  как  раз  стоявший  на  часах,  стрелял  в
медведя, который слишком близко подошел к нам.
   Зверь был ранен, на что указывали  следы  крови  на  снегу.  Григорий
велел своему сыну, бывшему также в числе возчиков, идти  за  медведем  и
добить его.
   Я следил за парнем, пока он не  скрылся  в  темноте;  он  шел,  низко
пригнувшись к земле, чтобы не сбиться  со  следа.  Возчики  вернулись  в
убежище, Григорий снова встал на часах, а я остался с ним, чувствуя, что
все равно не засну. Вдруг издали донесся рев. Услышав  его,  Григорий  с
силой сжал мое плечо. Рев повторился, пальцы Григория судорожно  впились
в меня. Наступила недолгая тишина, которая, вероятно,  показалась  веком
бедному отцу, и вдруг мы услышали  крик  человека.  Григорий  облегченно
вздохнул и выпустил мое плечо.
   - Завтра у нас будет на обед медвежатина,  -  сказал  он,  -  медведь
убит.
   - Как ты не побоялся послать сына на медведя? Да и вооружен-то он был
лишь ножом и топором.
   - Чего мне за него бояться? - возразил Григорий. - На  своем  веку  я
убил более пятидесяти медведей и ни  разу  не  был  ранен,  так  только,
царапины получал. А сын посильнее меня будет.
   - Однако ты все же волновался.
   - Конечно, все может случиться, а отец - он всегда отец.
   В эту минуту показался его сын. Он нес  задние  лапы  медведя,  иначе
говоря, самую лакомую часть медвежьей туши. Оказалось, что  охотнику  не
слишком легко далась эта победа: во время схватки медведь расцарапал ему
плечо. Мы хотели было перевязать его, но парень  отказался.  "Ничего,  и
так заживет", - сказал он.
   Григорий  с  сыном  сели  в  стороне,  и  молодой  охотник   принялся
рассказывать ему о своем поединке. Под их тихий  разговор  мы  с  Луизой
опять заснули, и ничто уже больше не нарушало нашего сна.
   Выехали мы с раннего утра. Подъем в гору был  не  такой  крутой,  как
накануне, но мы придерживались прежнего порядка: сын Григория  с  другим
парнем шли впереди, нащупывая длинными шестами дорогу, сам Григорий  вел
под уздцы нашу лошадь, а за нами тянулся весь караван.
   К полудню мы добрались до  самой  высокой  точки  перевала,  где  нам
пришлось остановиться, чтобы дождаться остальных. Местность была  лишена
всякой растительности. Внимательно осмотревшись, мы с  Луизой  пришли  в
отчаяние. Не было  ни  кустика,  ни  деревца  -  не  будет  дров,  чтобы
обогреться, соорудить убежище. Мы  уже  собрались  кое-как  приспособить
наши одеяла, когда увидели двух лошадей, груженных лесом: это Григорий с
сыном позаботились о нас.
   Воткнув в землю шесты, мы натянули на них  одеяла  и  устроили  нечто
вроде палатки. Сын Григория разгреб снег,  вырыл  квадратную  яму  около
фута глубиной и развел в ней огонь. По прошествии двух часов на дне  ямы
остались зола и раскаленные угли, на которые он  положил  оба  медвежьих
окорока. Как ни был занят наш повар приготовлением обеда, он то  и  дело
поглядывал на небо. В самом деле, оно  все  больше  хмурилось,  а  затем
наступила  та  настороженная  тишина,  которая  не   предвещает   ничего
хорошего.
   Когда к нам подъехали остальные сани, все возчики собрались на  совет
и тоже стали озабоченно посматривать на  небо.  Я  попросил  фельдъегеря
узнать, что их беспокоит. Оказывается, они  ждали,  что  этой  же  ночью
разыграется метель и снег занесет все дороги.  А  так  как  здесь  много
обрывов и пропастей, путешествовать станет небезопасно. Как раз этого  я
и ожидал, и новость не слишком меня поразила.
   Как ни тревожило возчиков состояние погоды,  но  голод  все  же  взял
свое, и они принялись отрезать себе большие  куски  медвежатины.  Сперва
это темное мясо показалось мне весьма непривлекательным,  но,  отведавши
его, я изменил свое мнение.  Что  до  Луизы,  она  с  явным  отвращением
посматривала на медвежий окорок и ни за что не захотела попробовать его.
   Стемнело, и мрак становился все гуще, что явно указывало на ухудшение
погоды. Лошади, выпряженные из саней,  с  видимым  беспокойством  жались
друг  к   дружке.   Ветер   набегал   порывами,   грозя   сорвать   нашу
импровизированную палатку. Казалось, нам предстоит мучительная ночь.  Мы
все же приготовились ко сну. Луиза устроилась в наших санях, мы с  сыном
Григория в палатке, возчики, опрокинув сани, легли  под  ними  прямо  на
снегу.
   Неподалеку от нас была навалена  целая  гора  веток;  как  оказалось,
возчики приготовили их для костра, который они  собирались  поддерживать
всю ночь, чтобы отпугивать волков, - их,  несомненно,  привлечет  к  нам
запах медвежьего мяса. Эта мера показалась мне очень разумной.
   Мы завернулись в свои шубы в ожидании двух врагов:  волков  и  снега.
Враги эти не заставили себя долго ждать: прошло не более  получаса,  как
началась метель, и в то  же  время  я  услышал  отдаленный  вой  волков.
Последние меня беспокоили гораздо больше,  чем  метель,  но,  видя,  что
волки не приближаются, я понемногу успокоился и заснул крепким сном.
   Не знаю, как долго я проспал, но мигом пробудился, почувствовав,  что
на меня свалилась какая-то тяжесть. Я хотел вскочить, но не тут-то было:
что-то увесистое лежало на мне, не  давая  возможности  пошевелиться.  Я
попробовал крикнуть, но голос мой тут же замер В первую минуту я не  мог
сообразить, что случилось. С превеликим  трудом  мне  удалось  протянуть
руку к своему товарищу по несчастью, он с силой привлек меня к  себе,  и
голова моя оказалась снаружи. Дело в том, что под  тяжестью  снега  наша
палатка рухнула, и пока я  тщетно  пытался  выбраться  из-под  нее,  сын
Григория попросту разрезал ее своим ножом.
   О сне уже нечего было думать. Снег продолжал падать крупными  чистыми
хлопьями  и  вскоре  целиком  засыпал  все  сани,   на   месте   которых
образовались снежные бугры.
   Около шести часов утра снег  перестал,  но  небо  оставалось  хмурым.
Когда совсем рассвело,  Григорий,  внимательно  осмотрев  небо,  покачал
головой и позвал остальных возчиков. Одни выползли из-под  своих  саней,
других так занесло, что их пришлось отрывать.  Светлее  не  становилось,
хотя было не так уж рано:  День  боролся  с  ночью,  и  ночь,  казалось,
одержит над ним верх. Погода ничего хорошего не предвещала.
   За ночь снега нападало столько, что он доходил до колен,  а  в  более
низких местах - до пояса. Конечно, не было признака дорог, а ветер намел
местами  огромные  сугробы,  скрывшие  от  глаз  все  неровности  почвы.
Оставаться здесь не представлялось возможным: у нас не было ни крыши над
головой, ни дров, ни провизии; идти дальше было опасно,  возвращаться  -
не менее опасно. Возчики советовали переждать здесь непогоду,  но  мы  и
слышать не хотели об этом.
   Григорий разделял наше мнение, говоря,  что  нужно  продолжать  путь.
Ждать, утверждал он, дольше нельзя, снегу может нападать столько, что он
окончательно отрежет нас от всякого жилья.  Нужно  ехать,  и  как  можно
скорее: завтра, по его мнению, мы уже доберемся до Екатеринбурга.
   Как ни привлекателен был план Григория, но он заключал в себе и много
опасностей: ветер продолжал дуть, а здесь в горах часто  бывают  обвалы.
Это и беспокоило возчиков, которые не соглашались с  Григорием,  яростно
оспаривая его мнение. В спор пришлось вмешаться фельдъегерю.  Он  заявил
возчикам, что мы едем по высочайшему повелению, а потому ждать не можем.
Услышав это, возчики перестали роптать и немедленно стали  собираться  в
дорогу. Через полчаса мы были уже готовы и  опять  караваном  потянулись
вперед.
   Впереди всех шел опять сын Григория с длинным шестом,  затем  ехал  в
санях сам Григорий, а за ним следовали  мы;  остальные  сани  вытянулись
гуськом вслед за нами. Как я уже  говорил,  мы  достигли  самой  высокой
точки перевала и нам предстояло теперь спускаться с горы.
   Вдруг мы  услышали  крик  и  увидели,  что  сын  Григория  провалился
куда-то. Мы выскочили из саней и добежали до того места, где  он  исчез:
на  глубине  футов  в  пятнадцать  торчала  из  снега  только  судорожно
двигавшаяся рука. В эту минуту подоспел отец с длинной веревкой, которой
он хотел обвязать себя, чтобы спуститься вниз и попытаться спасти  сына.
Но один из возчиков вызвался заменить его, сказав, что  Григорий  должен
беречь себя: он всем нужен,  чтобы  вести  караван.  Смельчака  обвязали
веревкой, и мы, человек шесть или восемь, принялись  быстро  разматывать
ее, так что возчик успел схватить руку парня в тот момент, когда она уже
погружалась в снег. Взяв сына Григория в охапку,  он  дернул  веревку  в
знак того, что нужно тянуть его наверх. Вскоре он показался из  пропасти
с  сыном  Григория,  который  находился  без   сознания.   Мы   занялись
приведением его в чувство. Он очнулся после того, как ему  влили  в  рот
изрядную дозу живительной влаги из моей бутылки.
   Старик был счастлив, что сын его  дешево  отделался.  Молодой  возчик
хотел по-прежнему идти впереди с шестом, но отец не позволил этого, да и
мы запротестовали. Вместо него пошел другой, а потерпевшего мы поместили
в сани к Луизе, закутав его как можно теплее.
   Мы продолжали путь очень медленно  и  осторожно,  стараясь  держаться
поближе к отвесному склону горы, под которым, вероятно,  проходила  наша
дорога. После нескольких часов довольно крутого спуска мы  добрались  до
рощи, похожей на ту, в которой провели первую ночь. Никто из нас  ничего
не ел с самого утра,  и  было  решено  сделать  привал  и  подкрепиться.
Лошадей также нужно было покормить.
   Какое счастье, что здесь были хвойные деревья!  Нам  достаточно  было
срубить одно-два из них, чтобы  получился  великолепный  костер,  вокруг
которого мы с удовольствием расположились и стали готовить себе пищу.  Я
отрезал кусок медвежатины и зажарил его прямо на огне. Но и в таком виде
мясо показалось нам очень вкусным. Мы ели только мясо, так как  хлеба  у
нас оставалось очень мало.
   Как ни коротка была эта остановка,  но  и  нам  и  лошадям  она  дала
возможность подкрепиться  и  отдохнуть.  В  полдень  наш  караван  снова
пустился в путь; три часа мы  проехали  без  всяких  приключений.  Вдруг
раздался какой-то грохот, как бы удар грома, повторенный эхом  окрестных
гор: сильнейший порыв ветра поднял тучи снежной пыли  и  обдал  нас  ею.
Григорий резко остановил сани и крикнул:
   - Обвал!
   И мы все молча застыли на месте.
   Лавина  пронеслась  неподалеку  от  нас,  и  если  бы  до  этого   мы
продвинулись еще на какую-нибудь версту, она непременно увлекла бы нас с
собой. Видя, что опасность была так близка и так благополучно  миновала,
возчики поснимали шапки и перекрестились.
   Правду  сказать,  это  происшествие  не  явилось   для   нас   полной
неожиданностью: еще накануне Григорий высказал опасение, как бы  нам  не
попасть под обвал. Когда ветер стих, мы  попробовали  ехать  дальше,  но
перед нами буквально выросла гора  снега,  объехать  которую  вследствие
узости дороги не представлялось возможным. Нужно  было  пробиться  через
нее. Однако, сделав несколько шагов, мы  остановились:  лошади  вязли  в
снегу буквально по брюхо. Пришлось их вытаскивать, а из  одних  саней  и
вовсе выпрячь.
   Гора упавшего снега, преградившая нам путь, оказалась гораздо больше,
чем можно было предполагать. Чтобы проложить в ней  путь,  потребовалось
бы несколько часов.
   Хотя еще было не поздно, начало смеркаться, быстро надвигалась  ночь.
Нечего было и думать об  устройстве  шалаша  или  палатки.  Мы  выпрягли
лошадей и, поставив сани полукругом возле отвесного склона горы, загнали
лошадей  в  огороженное  таким  образом   пространство.   Сами   же   мы
разместились в санях и приготовились провести ночь под  открытым  небом.
Поступили мы так на случай появления волков, так как, не имея  ни  дров,
ни веток, мы не могли держать их на  почтительном  расстоянии.  Едва  мы
окончили эти приготовления, как наступила ночь.
   Об ужине никто даже  не  подумал,  все  мы  удовольствовались  куском
хлеба.  У  меня  еще  оставалась  бутылка  водки,  которую  я  предложил
Григорию, но он отказался, сказав,  что  придет  время,  когда  она  нам
понадобится.
   Луиза вспомнила, что, уезжая из Москвы, она взяла с собой два фонаря.
Они оказались весьма кстати Свечи в них были, и мы тотчас же зажгли  их.
Конечно,  в  этой  заснеженной  пустыне  слабый  свет  фонаря  был  едва
мерцающей точкой, но и она нам очень пригодилась. Мы вбили  в  снег  два
шеста и повесили на них фонари.
   Нас было всего десять человек мужчин. Двух возчиков Григорий назначил
дозорными, а остальные, и я в  том  числе,  принялись  расчищать  завал.
Мороз все крепчал, и я с ужасом думал о предстоящей ночи.
   Часа три-четыре мы проработали довольно спокойно, и водка, так удачно
сбереженная Григорием, очень помогла нам, когда раздался протяжный  вой.
Это были волки. Мы поспешили укрыться в санях и приготовились к  защите.
Волки хотя и были неподалеку, но нападать на нас не  осмеливались  -  их
все-таки отпугивал свет фонарей.
   Как я уже говорил, мы были защищены с одной стороны отвесным  склоном
горы, а с другой полукругом наших саней, на которых мы держали  оборону,
вооружившись кто топором, кто ножом, и только у нас с фельдъегерем  было
по карабину и по паре пистолетов. Прошло с полчаса Волки подвигались все
ближе и ближе. Вдруг один из них отделился от стаи и стал подбираться  к
нам. Я прицелился в него.
   - Стреляй! - крикнул Григорий.
   Раздался выстрел - и зверь упал. В ту же минуту на  него  набросились
пять или шесть волков и стали рвать его на части.
   Некоторое время мы могли быть спокойны: волки отошли и  держались  от
нас на приличном расстоянии.
   Но завывание их не прекращалось. Временами оно настолько усиливалось,
что казалось, число их все растет.
   - Глянь-ка, - сказал Григорий, - как беспокоятся лошади: стало  быть,
волки близко.
   В  эту  минуту  несколько  волков,  отделившись  от  стаи,  бросились
прямиком на поставленные цепью  сани,  готовясь,  очевидно,  перескочить
через них и атаковать лошадей. Нападение это было так стремительно,  что
мы едва успели дать им отпор. Так  мы  провели  всю  ночь.  Когда  волки
становились уж слишком нахальны и близко подходили к нам,  мы  встречали
их выстрелами, что давало нам временную передышку.  Всего  мы  уб