е превосходительство, должен ли я...
   - Приказываю вам сию же минуту открыть дверь! Камердинер повиновался.
Как только дверь отворилась,  заговорщики,  обнажив  шпаги,  ринулись  в
покои государя. Испуганный камердинер забился в  угол.  Польский  гусар,
стоявший на часах у опочивальни Павла, встал перед дверью, требуя, чтобы
заговорщики удалились. Зубов хотел оттолкнуть его, но  в  ту  же  минуту
раздался выстрел, и гусар упал. Единственный защитник того, кто час тому
назад повелевал пятьюдесятью тремя миллионами людей, был убит.
   Выстрел разбудил Павла. Он соскочил с кровати,  подбежал  к  потайной
двери, ведшей в покои императрицы, позабыв, что три дня назад  по  своей
подозрительности велел заделать ее. Тогда он вспомнил о подземном  ходе,
бросился в угол комнаты, где находилась потайная дверь, но он был бос  и
не  мог  достаточно  сильно  нажать  на  пружину  -  опускная  дверь  не
поднялась. В этот же момент дверь  опочивальни  рухнула,  и  Павел  едва
успел спрятаться за ширмой, стоявшей перед камином.
   Беннигсен и Зубов первыми ворвались  к  императору.  Подбежав  к  его
кровати и найдя ее пустой. Зубов воскликнул:
   - Все погибло, он бежал!
   - Нет, - сказал Беннигсен, - вот он.
   - Пален, - крикнул император. - На помощь, Пален!
   - Ваше величество, - сказал Беннигсен, подходя к Павлу и салютуя  ему
шпагой,  -  вы  напрасно  зовете  Палена:  он  наш.   Но   не   извольте
беспокоиться:  жизни  вашей  ничто  не  угрожает.  От  имени  императора
Александра арестую вас.
   - Кто вы? - крикнул император, не узнав при  слабом,  дрожащем  свете
ночника тех, кто с ним говорил.
   - Кто мы? - повторил  Зубов,  протягивая  ему  акт  об  отречении  от
престола. - Мы посланы сенатом, прочти  эту  бумагу  и  сам  решай  свою
судьбу.
   Одной рукой Зубов протянул Павлу  бумагу,  а  другой  поднес  ночник,
чтобы он мог прочесть ее. Павел взял бумагу, пробежал  ее  глазами,  но,
так и не дочитав до конца,  поднял  голову  и,  глядя  на  заговорщиков,
спросил:
   - Боже правый! Что я вам сделал? Почему вы так поступаете со мной?
   - Четыре года ты нас мучаешь и тиранишь! -  крикнул  в  ответ  чей-то
голос.
   Павел продолжал чтение, и мало-помалу его возбуждение  росло  и  гнев
увеличивался. И он, забыв, что одинок, гол и безоружен,  что  перед  ним
стоят люди со шпагами в руках, скомкал акт об отречении и бросил его  на
пол.
   - Никогда, - закричал он, - никогда я этой бумаги не  подпишу!  Лучше
умру!
   И он сделал движение, чтобы схватить свою шпагу, лежавшую на кресле в
нескольких шагах от него.
   В  этот  момент  в  комнату  ворвался  второй   отряд   заговорщиков,
состоявший большею частью  из  разжалованных  и  подвергнутых  наказанию
офицеров во главе с князем Яшвилем, который поклялся отомстить Павлу  за
нанесенное им оскорбление.
   Он кинулся на Павла, и между ними завязалась борьба, во время которой
оба упали на пол, опрокинув ночник и ширмы. Павел  дико  вскрикнул,  ибо
ударился головой о выступ камина и получил глубокую  рану.  Испугавшись,
что крик этот будет услышан во дворце, князь Вяземский  принялся  душить
Павла.
   Все это произошло в полной темноте. Наконец  Павел  вырвался  из  рук
заговорщиков и стал умолять их по-французски:
   - Господа, ради бога, пощадите! Дайте помолиться бо...
   Слова эти тут же замерли,  потому  что  один  из  заговорщиков  обвил
вокруг шеи Павла свой шарф и затянул его. Тот захрипел,  но  скоро  хрип
его прекратился. Тело судорожно вздрогнуло,  и,  когда  Беннигсен  снова
зажег ночник, Павел был уже мертв.
   На голове его зияла рана, полученная при  ударе  о  край  камина,  но
заговорщиков это нисколько  не  тревожило:  было  решено  объявить,  что
император скончался от апоплексического удара и что он рану эту  получил
при падении.
   В этот момент за дверью потайного хода  послышался  шорох.  Это  была
императрица, услышавшая шум и крики, доносившиеся из покоев  императора.
Заговорщики сперва испугались, но, узнав ее голос, успокоились. Впрочем,
дверь из ее половины на половину Павла  была  закрыта,  и  они  свободно
могли окончить начатое дело.
   Беннигсен наклонился над Павлом и, убедившись, что он  в  самом  деле
мертв, велел положить его на кровать. Только  в  эту  минуту  в  комнате
появился Пален с обнаженной шпагой в  руке.  Верный  своей  двойственной
роли, он выжидал, чтобы все было окончено, и  только  тогда  примкнул  к
заговорщикам. Увидев труп Павла, на который Беннигсен  набросил  одеяло,
он побледнел, прислонился к двери, опустив шпагу.  -  Пора,  господа,  -
сказал  Беннигсен,  единственный  из  заговорщиков,  сохранивший  полное
самообладание, - необходимо присягнуть новому императору.
   - Да, да, - раздались со всех сторон голоса.
   - Да здравствует Александр!
   И заговорщики  поспешили  оставить  комнату,  в  которой  только  что
разыгралась эта трагедия.
   В это время императрица Мария  Федоровна,  видя,  что  она  не  может
проникнуть в покои императора через потайной ход, вернулась назад, чтобы
другим ходом добраться до половины мужа. В одной из  зал  она  встретила
поручика Семеновского полка Петровского с тридцатью солдатами.  Выполняя
полученный приказ, Петровский преградил ей дорогу.
   - Простите,  сударыня,  -  произнес  он,  -  дальше  я  не  могу  вас
пропустить.
   - Разве вы не узнаете меня? - спросила императрица.
   - Узнаю, сударыня, но именно вас мне приказано не пропускать.
   - Кто приказал?
   - Мой полковой командир.
   - И вы осмелились выполнить такой приказ? Императрица  повернулась  в
сторону солдат, но те ружьями преградили ей дорогу.
   В эту минуту в залу вошли заговорщики, во главе с Беннигсеном, крича:
"Да здравствует  император  Александр!"  Увидев  императрицу,  Беннигсен
направился к ней. Мария Федоровна сделала ему знак подойти  и  приказать
солдатам, чтобы те пропустили ее к императору.
   - Сударыня, - сказал Беннигсен, - все кончено. Императора Павла нет в
живых.
   При этих словах императрица вскрикнула и опустилась в кресло. Услышав
этот крик, обе великие княжны Мария и Екатерина  Павловны,  поспешили  к
матери на помощь. Императрица слабым голосом  попросила  воды.  Какой-то
солдат принес полный стакан воды, но Мария  Павловна  не  решилась  дать
матери напиться из страха, что вода отравлена. Тогда  догадливый  солдат
отпил половину и, передавая стакан великой княжне, сказал:
   - Ее величество смело может пить  эту  воду.  Оставив  императрицу  и
великих  княжен,  Беннигсен  направился  к   Александру.   Его   комнаты
находились над покоями императора Павла, и он должен  был  слышать  вес,
что произошло внизу: выстрел, крики,  падение  и  стоны  умирающего.  Он
попытался выйти, чтобы  оказать  помощь  отцу,  но  стража,  стоявшая  у
дверей, не выпустила его. Все меры предосторожности были приняты: он был
пленником и ничего не мог предпринять.
   Сопровождаемый несколькими заговорщиками,  Беннигсен  вошел  в  покои
Александра. Крики "Да здравствует император Александр!" дали ему  знать,
что все кончено, и уже нет сомнения в  том,  какой  ценой  достался  ему
престол. Увидев Палена, он сказал:
   - Ах, Пален, как ужасна начальная страница моего царствования!
   - Ваше величество, - отвечал Пален, - последующие  страницы  заставят
позабыть эту первую страницу.
   - Но поймите же, - воскликнул Александр, - в народе станут  говорить,
что я убийца отца!
   - Ваше величество, - спокойно ответил Пален, - думайте в  эту  минуту
только о том, что вам предстоит.
   - О чем же? - спросил Александр, подавленный всем происшедшим.
   - Ваше величество, извольте  следовать  за  мною,  так  как  малейшее
промедление чревато величайшими бедствиями.
   - Делайте со мной, что хотите, - покорно произнес Александр,  -  я  в
вашем распоряжении.
   Пален посадил  императора  в  карету,  ожидавшую  у  подъезда,  чтобы
отвезти Павла в крепость. Александр сел в  нее  со  слезами  на  глазах.
Пален и Зубов поместились на запятках, и  карета  направилась  в  Зимний
дворец, эскортируемая двумя гвардейскими батальонами. Беннигсен  остался
возле императрицы, которую Александр успел поручить его попечению.
   На Адмиралтейской площади были уже  собраны  гвардейские  полки.  "Да
здравствует император Александр!" - закричали Пален и Зубов, указывая на
юного Александра. "Да здравствует!" - повторили батальоны эскорта, и все
полки крикнули в один голос: "Да здравствует император!"
   Александра, бледного, осунувшегося, пригласили выйти из кареты, и тут
со   всех    сторон    послышались    приветственные    возгласы;    они
свидетельствовали  о  том,  что,  совершив   преступление,   заговорщики
исполнили желание народа. И Александр понял, что, как бы ему ни хотелось
этого, он бессилен наказать убийц отца.
   На  следующий  день  вдовствующая  императрица,   в   свою   очередь,
присягнула своему сыну. По  законам  Российского  государства  она  сама
должна  была  наследовать  трон  после  смерти  мужа,  но,   поняв   всю
серьезность положения, она отказалась от своих прав на престол в  пользу
сына.
   Хирург Виллие и доктор  Штофф,  произведя  вскрытие  тела  императора
Павла, заявили, что он умер от апоплексического удара и что рана на  его
голове - результат ушиба при падении на пол.
   Между тем заговорщики под разными предлогами были удалены  от  двора:
одни получили отставку, другие  были  откомандированы  в  полки,  несшие
службу в Сибири. В Петербурге оставался один Пален, сохранивший за собой
пост петербургского военного губернатора. Однако  его  присутствие  было
живым укором  для  молодого  императора,  и  тот  воспользовался  первым
удобным случаем, чтобы,  в  свою  очередь,  удалить  его.  Вот  как  это
произошло.
   Вскоре после смерти Павла некий священник объявил, что в церкви,  где
он был настоятелем, появилась неизвестно откуда чудотворная икона, внизу
которой начертаны слова: "Господь покарает всех убийц Павла  I".  Узнав,
что народ валом валит в эту  церковь,  Пален  испросил  у  Александра  I
разрешение  положить  конец  этим  слухам.  Допрошенный  с  пристрастием
священник сказал, что он действовал по приказу  императрицы-матери  и  в
подтверждение своих слов сослался на такую же икону,  находящуюся  в  ее
часовне.
   Пален приказал отпереть часовню императрицы и,  найдя  там  указанную
икону,  велел  убрать  ее.  Оскорбленная  до  глубины  души  императрица
пожаловалась Александру, и тот ухватился за  этот  предлог,  позволявший
ему отделаться от Палена. Он  тут  же  послал  графу  приказ  немедленно
покинуть столицу.
   - Я ждал этого, - сказал, улыбаясь, Пален, - и мой  багаж  уже  давно
готов.
   Час спустя граф Пален направил императору прошение об  отставке  и  в
тот же вечер отбыл в Ригу.
   Меланхолия Александра беспрестанно увеличивалась. Пытаясь рассеяться,
он очень много путешествовал. Было подсчитано, что он  проехал  в  общей
сложности по своей империи и по иноземным странам двести тысяч верст или
пятьдесят тысяч лье. Во время одной из таких поездок он  и  скончался  в
Таганроге в возрасте сорока восьми лет.

Глава 12

   Мы узнали печальную весть о кончине Александра  I  от  графа  Алексея
Анненкова, который присутствовал на панихиде в Казанском соборе.  Потому
ли, что смерть Александра очень опечалила его или вследствие  каких-либо
других причин, граф казался  расстроенным,  возбужденным.  Луизе  и  мне
бросилось в глаза это столь необычное для него состояние.
   В шестом часу вечера, когда он ушел к князю Трубецкому, мы  с  Луизой
поделились своими опасениями.
   Бедная моя соотечественница была очень встревожена мыслью о заговоре,
о котором граф Алексей как-то проговорился ей. Много  раз  она  наводила
разговор на эту тему, но граф всякий раз отделывался шуткой, уверяя, что
никакого заговора больше нет. Однако некоторые признаки, не ускользающие
от взора любящей женщины, убедили ее, что заговор существует и что  граф
обманывает ее.
   На следующий день Петербург проснулся в трауре.  Император  Александр
был  любим,  и  так  как  никто  еще  не  знал  об  отказе  от  престола
Константина, всех тревожил грубый, взбалмошный нрав  великого  князя.  О
Николае Павловиче, как о наследнике Александра,  никто  в  то  время  не
помышлял.
   Хотя Николаю было известно о том, что Константин отказался от  трона,
он подумал, что брат мог изменить  свое  решение  и  написал  письмо,  в
котором присягал ему в верности как императору и  приглашал  приехать  в
Петербург, чтобы занять принадлежащий ему  трон.  Но,  в  то  время  как
Михаил Павлович вез это  письмо  в  Варшаву,  от  Константина  Павловича
прибыл из Варшавы курьер с подтверждением его отказа.
   Между тем Государственный совет известил  Николая  Павловича,  что  у
него имеется письмо  императора  Александра;  которое  император  просил
вскрыть после его смерти  на  чрезвычайном  собрании  совета.  Повинуясь
высочайшей воле, государственный совет вскрыл это письмо и нашел  в  нем
отказ Константина от престола.
   Этот вторичный отказ, повторенный почти через три года после первого,
заставил великого князя Николая принять необходимое  решение.  Он  издал
манифест,  в  котором  объявлял  населению  России,  что   вступает   на
императорский престол, переходящий к  нему  вследствие  отказа  старшего
брата. На следующий день столица должна была присягнуть ему  и  старшему
его сыну Александру.
   Население Петербурга  вздохнуло  свободно,  прочитав  этот  манифест:
великий князь Константин слишком напоминал по характеру императора Павла
и потому внушал  сильное  недоверие  к  себе.  Зато  на  великого  князя
Николая, видимо,  можно  было  положиться:  это  был  человек  холодный,
суровый, с сильным, властным характером.
   Между тем по городу поползли тревожные слухи. Говорили, что отречение
Константина вынужденное и что он идет во главе армии на Петербург,  дабы
отвоевать трон у тех, кто насильственно хочет им  завладеть.  Передавали
также,  что  офицеры  многих  полков,  в   том   числе   и   Московского
гвардейского, заявляли во всеуслышание, что не станут присягать Николаю,
ибо признают Константина единственным законным наследником престола.
   Эти толки мне довелось слышать в нескольких домах, где я побывал этим
вечером. Вернувшись домой, я нашел записку от Луизы, с просьбой  заехать
к ней в любой, даже самый поздний час. Я тут же  отправился  к  Луизе  и
нашел ее чрезвычайно встревоженной. Граф Алексей был у нее, как  обычно,
и, несмотря на все старания, не мог  скрыть  обуревающее  его  волнение.
Луиза попыталась расспросить его: граф ни в чем не признался, но отвечал
ей с той скорбной нежностью, которая прорывается у  человека  в  роковые
минуты жизни, что и подтвердило ее догадку: без всякого сомнения  что-то
неожиданное готовилось на завтра, и  граф  намеревался  принять  в  этом
участие.
   Луиза вызвала меня с тем, чтобы я сходил  к  Алексею  Анненкову.  Она
полагала, что со мной граф будет откровеннее и, если разговор  зайдет  о
заговоре, умоляла сделать все возможное, чтобы убедить графа  отказаться
от участия в нем. Я согласился выполнить это поручение; впрочем,  я  уже
давно разделял ее опасения, да и, кроме того, чувствовал себя бесконечно
обязанным графу.
   Я не застал Анненкова дома; однако слуги прекрасно знали меня, и  как
только я выразил желание дождаться графа, меня тотчас же провели  в  его
спальню. Оставшись один, я огляделся и сперва ничего подозрительного  не
обнаружил,  но  потом  заметил  на  ночном  столике   два   двуствольных
пистолета: они были заряжены. Это ничтожное обстоятельство, на которое в
других условиях я не обратил бы внимания, показалось мне в данную минуту
весьма подозрительным и заставило призадуматься.
   Я сел в кресло и приготовился ждать графа до  тех  пор,  пока  он  не
вернется. Часы пробили двенадцать, час, два. Беспокойство  мое  уступило
место усталости, и я заснул.
   Около четырех часов утра я проснулся. За столом сидел граф  и  писал.
Пистолеты лежали около него. Он был очень бледен.  Едва  я  пошевелился,
как он повернулся ко мне лицом.
   - Вы спали, - сказал он, - и мне не хотелось вас  будить.  Вы  что-то
желаете сказать мне, и я догадываюсь, что именно. Я написал  письмо,  и,
если завтра не вернусь домой, передайте его Луизе. Я думал  послать  это
письмо завтра с моим камердинером, но  предпочитаю  передать  его  через
вас.
   -  Стало  быть,  -  заметил  я,  -  мы  не   напрасно   беспокоились.
По-видимому, готовится какой-то заговор, и вы участвуете в нем?
   - Тише, - сказал граф, с силой  сжимая  мне  руку  и  оглядываясь  по
сторонам, - тише, одно неосторожное слово может погубить нас.
   - О, - сказал я шепотом, - какое безумие!..
   - Вы думаете, что я не знаю так же хорошо, как вы, что  это  безумие?
Что я хоть немного надеюсь на  успех?  Нет!  Я  сознательно  бросаюсь  в
пропасть, и даже чудо не может меня спасти.  Единственное,  что  я  могу
сделать, - это закрыть глаза, чтобы не видеть глубины этой  пропасти.  -
Но зачем же вы по доброй воле бросаетесь в нее?
   - Слишком поздно идти на попятный. Скажут, что я струсил. Я дал слово
товарищам и последую за ними.., хотя бы на эшафот.
   - Но подумали ли вы об  одном  обстоятельстве,  ваше  сиятельство?  -
сказал я, сжимая его руку и глядя ему прямо в лицо. - Подумали ли  вы  о
том, что это будет смертельным ударом для бедной Луизы?
   Граф опустил голову, и на лицо его легла тень.
   - Луиза будет жить, - проговорил он.
   - О, вы ее не знаете! - отвечал я.
   - Напротив, я говорю  так,  потому  что  знаю  ее.  Луиза  не  вправе
умереть. Она должна жить для нашего ребенка.
   - Бедная женщина! - вздохнул я, - я не знал,  что  несчастье  ее  так
велико.
   - Послушайте, - сказал граф, - я не знаю,  что  случится  завтра  или
даже сегодня. Вот письмо для нее. Надеюсь, что все окончится лучше,  чем
мы думаем, и что весь этот шум рассеется, как дым, в  котором  не  видно
даже огня. Если действительно все обойдется,  вы  уничтожите  письмо,  в
противном случае отдадите его Луизе. В этом письме я обращаюсь  также  к
своей матери, прося ее относиться к Луизе, как к своей родной дочери.  Я
оставил бы ей все, что имею,  но,  понимаете,  если  я  буду  схвачен  и
осужден, то первым делом  будет  конфисковано  все  мое  имущество;  что
касается наличных средств, у меня их почти нет: все до последнего  рубля
ушло на будущую республику, так что на этот счет я могу не беспокоиться.
Обещаете ли вы исполнить мою просьбу?
   - Клянусь вам.
   - Благодарю. Теперь  простимся.  Постарайтесь,  чтобы  вас  никто  не
заметил,  когда  вы  будете  выходить  от  меня,   -   это   может   вас
скомпрометировать. - Право, не знаю, должен ли я оставить вас одного.
   - Да, мой друг, это необходимо. Подумайте, как важно для Луизы  иметь
в случае несчастия поддержку в вашем лице. Вы и  так  уже,  быть  может,
скомпрометировали  себя  из-за  своих  добрых  отношений  со   мной,   с
Муравьевым и Трубецким. Будете же благоразумны, если не для себя, то  по
крайней мере для меня - прошу вас от имени Луизы.
   - Ради нее я готов на все.
   - Прекрасно. До свидания. Я  очень  утомлен  и  должен  хоть  немного
отдохнуть: день мне предстоит тяжелый.
   - Ну, что ж, до свидания, если вы этого желаете...
   - Я требую этого.
   - Будьте осторожны.
   - Осторожность здесь ни при чем. Я ни в  чем  не  властен.  Прощайте.
Излишне предупреждать вас, что одно неосмотрительное слово -  и  мы  все
погибнем.
   - О, будьте спокойны!
   Мы расцеловались.
   Я ушел от него, не прибавив ничего больше, но в ту  минуту,  когда  я
намеревался затворить за собою дверь, до меня донеслись его слова:
   - Поручаю вам Луизу.
   Как я узнал впоследствии, участники заговора собрались в эту  ночь  у
князя  Оболенского.  На  этом   собрании   присутствовали   все   видные
заговорщики, и было решено выступить открыто против Николая на следующий
день - день принесения присяги. Сущ