атке  позади  магазина,  уронив  голову  на  руки,  и
безмолвно плакала. Когда в ее уединенную обитель приходил кто-нибудь  из
редких друзей, она неизменно обращалась к нему с таким вопросом:
   - Скажите, они не убьют его? И, не слушая ответа, повторяла:
   - Ах, если бы я не была беременна!
   Время  шло,  и  никто  по-прежнему  не  знал,  какая  участь   грозит
арестованным. Следственная комиссия, как мы  уже  говорили,  работала  в
тайне, но чувствовалось, что дело близится к кровавой развязке.
   Два происшествия, случившиеся в Петербурге, на время отвлекли горожан
от декабрьского восстания, а именно: чрезвычайная французская  депутация
во главе с герцогом Рагузским и прибытие тела Елизаветы Алексеевны.
   Депутация приехала в первых числах мая, а гроб  с  телом  императрицы
был привезен в середине июня. О приезде депутации  мне  сообщил  письмом
один из моих прежних учеников, а о прибытии останков  государыни  жители
столицы были оповещены пушечными  выстрелами.  Мысли  мои  были  всецело
заняты  Луизой  и  графом.  Поэтому  пушечные  выстрелы  показались  мне
страшными вестниками нависшей над нами угрозы. Я  выскочил  на  улицу  и
увидел, что народ бежит к Неве. Я поспешил вслед за всеми,  спрашивая  у
окружающих, в чем дело.
   На набережной было столько народа, что, оставаясь там, я ничего бы не
увидел. Поэтому я нанял лодку и наблюдал из  нее,  как  траурный  кортеж
вступил на плашкоутный мост, соединяющий Марсово поле с  Петропавловской
крепостью.
   Кортеж проходил по мосту целых полтора часа так медленно он  двигался
и так далеко растянулся.
   Затем процессия направилась к крепости, куда за ней поспешила  и  вся
толпа Вернувшись, я нашел Луизу в смятении. Подобно мне, она  ничего  не
знала о готовящейся печальной церемонии - отпевании и похоронах покойной
императрицы - и безумно испугалась, когда раздались пушечные выстрелы  и
звон колоколов, решив, что это сигнал к началу казни.
   Генерал Горголи, по-прежнему благосклонно относившийся ко мне,  часто
успокаивал  меня,  уверяя,  что  решение  следственной  комиссии  станет
заблаговременно известно населению и что в случае, если  Анненков  будет
приговорен к смертной казни, мы успеем принять необходимые меры  по  его
спасению.  И,  действительно,  14  июля  в  местных  газетах   появилось
сообщение следственной комиссии; сообразно  своей  виновности  участники
заговора были  разделены  на  три  категории  и  обвинены  в  стремлении
ниспровергнуть государственный строй и существующий порядок.
   Верховный суд приговорил к смерти 36 человек, а остальных - к ссылке.
Анненков был в числе приговоренных к смерти. Но тридцать одному  из  них
смертная казнь была заменена ссылкой на вечное поселение, в их числе был
и Анненков.
   К   казни   были   приговорены:   Рылеев,   Бестужев-Рюмин,    Сергей
Муравьев-Апостол, Пестель и Каховский.
   Я выскочил, как сумасшедший, на улицу с газетой в  руках,  готовый  в
своей радости поделиться ею со всеми встречными, и, задыхаясь от спешки,
прибежал к Луизе. Она читала ту же  газету  и,  увидев  меня,  в  слезах
бросилась мне на шею.
   - Слава богу, спасен! - только и могла проговорить она.
   В своем эгоизме мы забыли о тех, кто готовился к смерти, а ведь  и  у
них тоже были родные, друзья, знакомые. Первым же побуждением Луизы было
сообщить радостную весть матери и сестрам Анненкова. Несчастные  женщины
еще не знали, что их  любимец  избавлен  от  грозившей  ему  смерти.  Из
Сибири,  с  каторги  возвращаются,  но  могильная   плита   никогда   не
поднимается.
   Луизе пришла в голову мысль, которая может прийти только  матери  или
сестре: она подсчитала, что  петербургские  газеты  будут  отправлены  в
Москву только вечером, а если их послать с нарочным, можно  выгадать  12
часов. Поэтому она  спросила  меня,  не  знаю  ли  я  человека,  который
согласился бы немедленно  отправиться  в  Москву.  У  меня  был  русский
камердинер, человек  толковый  и  надежный.  Я  предложил  его  Луизе  в
качестве посланца, и она с радостью согласилась. Остановка  была  только
за подорожной, но благодаря покровительству дружественного мне  генерала
Горголи я ее получил через полчаса,  и  человек  мой  тут  же  выехал  в
Москву, получив тысячу рублей на путевые издержки.
   Он опередил на четырнадцать часов  официального  курьера,  и  мать  и
сестры Анненкова узнали четырнадцатью часами раньше, что сын и  брат  их
спасен.
   Камердинер мой по имени Григорий вернулся из  Москвы  с  восторженным
ответом семьи Анненкова. Старая  графиня  называла  в  нем  Луизу  своей
дочерью, а молодые девушки - сестрой, умоляя  сообщить  им  день,  когда
осужденные будут увезены из Петербурга.  Я  сказал  Григорию,  чтобы  он
готовился снова отправиться в Москву, и очень обрадовал его этим.  Такие
поездки были для него весьма прибыльны: в  прошлый  раз  мать  Анненкова
пожаловала ему тысячу рублей.
   Мы ждали дня казни, но он еще  не  был  назначен,  и,  следовательно,
никто ничего не знал. Петербург просыпался каждое утро с мыслью  о  том,
что все уже кончено с пятью обреченными.  А  многие  надеялись,  что  их
помилуют, так как уже более шестидесяти лет  в  Петербурге  не  было  ни
одной смертной казни.
   Дни  шли  своим  чередом,  и  население  напряженно  ожидало  решения
Николая. Как оказалось, задержка была вызвана тем, что не прибыл  палач,
выписанный из Германии.
   Наконец, 23 июля вечером ко  мне  пришел  молодой  француз,  служащий
французского посольства, которого я просил держать меня в курсе событий.
Он сообщил, что казнь состоится на следующий день в 4 часа утра.
   Я поспешил к Луизе, чтобы сообщить ей эту  новость,  и  у  нее  снова
начались страхи за судьбу Анненкова. Быть может, его имя случайно попало
в список приговоренных к ссылке, а на самом деле его казнят? Быть может,
слух  о  смягчении  наказания  виновным  распространили  нарочно,  чтобы
предстоящая казнь не так взволновала население? Быть  может,  завтра  же
столица с ужасом увидит тридцать шесть трупов вместо  пяти?  Мнительная,
как и все любящие женщины,  Луиза  беспрестанно  изводила  себя  разными
мрачными предположениями. А я всячески старался ее  успокоить,  так  как
знал от моего знакомого француза, что казнены будут лишь пять человек.
   Я  на  время  оставил  Луизу,  чтобы  взглянуть  на  крепость  и   на
приготовления к завтрашней казни, но  увидел  только  членов  трибунала,
выходивших из крепости. Этого, однако, было  достаточно:  я  понял,  что
обвинительный приговор уже  сообщен  осужденным  и  завтра  утром  казнь
непременно состоится.
   Мы тотчас же послали моего Григория в Москву с новым письмом Луизы  к
матери Анненкова. Таким образом на этот раз мы выгадали целых 24 часа.
   Около полуночи Луиза попросила меня провести ее поближе  к  крепости:
она хотела видеть хоть стены, в которых был заключен любимый ею человек.
   Троицкий мост охранялся войсками, и по нему никого  не  пускали.  Это
служило лишним доказательством, что и в самом деле что-то готовилось  на
завтра. Мы смотрели на противоположный  берег  Невы,  на  суровые  стены
крепости, которые ясно  вырисовывались  в  прозрачном  сумраке  северной
ночи.
   Кроме нас, на набережной никого  не  было.  Мимо  мчались  запоздалые
экипажи со светящимися фонарями, напоминавшими глаза  дракона.  По  Неве
тихо скользили лодки, и одна за другой  уплывали  куда-то.  Только  одна
лодка стояла неподвижно, словно была на якоре, но и оттуда не доносилось
ни единого звука. Быть может, в ней находилась  жена,  мать  или  сестра
одного из мучеников, приговоренных к смерти, которые, подобно нам, ждали
чего-то.
   В два часа проходивший патруль велел нам уйти.
   Мы вернулись к Луизе. До казни оставалось недолго: как я уже говорил,
она была назначена на четыре часа. Я пробыл часа полтора у Луизы и снова
вышел.
   На  улицах  было  пустынно.  Я  встретил  лишь  нескольких  крестьян,
по-видимому, ничего не знавших о том, что готовится в  городе.  Близился
рассвет. Над  рекой  стоял  легкий  туман,  застилавший  противоположный
берег.
   На  набережной  теснились  какие-то  люди,  но  не  потому,  что   их
интересовала готовящаяся казнь - они попросту не могли  попасть  к  себе
домой, так как мост был занят войсками. Люди эти были взволнованы и тихо
переговаривались между собой, не зная, опасно или нет  оставаться  возле
моста. Что до меня, я решил ждать, пока меня не прогонят.
   За несколько минут до четырех часов возле крепости  вспыхнул  большой
костер, привлекший мое внимание. Туман стал рассеиваться, и я увидел  на
фоне  неба  силуэты  пяти  виселиц.  Сразу   же   после   этого   вывели
приговоренных к ссылке. Все они были  в  парадной  форме,  при  орденах.
Солдаты несли за ними шпаги. Затем  были  приведены  пять  смертников  в
серых балахонах с белыми капюшонами. Им разрешили поцеловать друг друга.
   К осужденным на смерть приблизился  палач,  накинул  капюшоны  им  на
голову и надел на шею веревку.
   В эту минуту часы в крепости пробили четыре  раза.  Еще  не  замолкли
куранты, как из-под ног у осужденных была выбита доска, на  которой  они
стояли. Вслед за этим раздался  какой-то  грохот.  Солдаты  подбежали  к
эшафоту, послышались неясные крики, и мне почудилось, что вспыхнул бунт.
   Оказалось,  что  веревки,  на   которых   висели   двое   повешенных,
оборвались, и они свалились в открывшиеся при  этом  люки,  один  сломал
себе бедро, а другой - руку. Это и  было  причиной  того  шума,  который
донесся до нас.
   Упавших подняли и положили на помост, так как они не могли  держаться
на ногах. Один из них сказал другому:
   - Несчастная Россия: повесить  и  то  не  умеют!  Послали  за  новыми
веревками,  сделали  новые  петли  и  собрались  опять  накинуть  их  на
смертников. В эту минуту они громко крикнули:
   - Да здравствует Россия, да здравствует свобода! За нас отомстят!
   Этот грозный крик замер без всякого отклика, натолкнувшись  на  стену
молчания. Люди, возгласившие свободу России, опередили свой век на целое
столетие!
   Настала очередь приговоренных к ссылке.  Им  прочитали  приговор,  по
которому они лишались чинов, орденов и имущества. Затем  с  них  сорвали
эполеты и все ордена, которые  палач  бросил  в  огонь,  и  над  головой
каждого из них сломали его шпагу.
   После этого их  отвели  обратно  в  каземат.  Место  казни  опустело.
Остались только часовые.
   Я вернулся к Луизе и увидел ее на коленях: она молилась и плакала.
   - Ну, что? - спросила она меня.
   - Что ж, - сказал я, - те, кто должен был умереть, - умерли, те,  кто
должен жить, - будут жить. Луиза задумалась.
   - Не знаете ли, - спросила она меня, - сколько отсюда до Тобольска?
   - Почти 800 лье, - ответил я.
   - Это меньше, чем я думала, - сказала она. Я внимательно посмотрел на
нее, догадываясь, о чем она думает.
   - Почему вы меня спрашиваете об этом? - спросил я.
   - Разве вы не догадались?
   - Но подумайте, Луиза, о своем положении.
   - Друг мой, - молвила она, - успокойтесь. Я знаю  обязанности  матери
по отношению к ребенку, но знаю также свои обязанности  по  отношению  к
отцу этого ребенка...
   Я склонился перед этой самоотверженной  женщиной  и  с  благоговением
поцеловал ее руку.
   Той же ночью ссыльных отправили в Сибирь  и  виселицу  разобрали.  На
рассвете  не  оставалось  уже  никаких  следов  происшедшего,  так   что
обыватели могли подумать, будто все это пригрезилось им во сне.

Глава 15

   Мать Анненкова и  его  сестры  хотели  заранее  знать  дату  отправки
осужденных в Сибирь: путь из Санкт-Петербурга в Тобольск проходил  через
Ярославль - город, находящийся в каких-нибудь  60-и  лье  от  Москвы,  и
женщины надеялись, что им удастся свидеться там с Алексеем.
   Наш посланец Григорий  был  и  на  этот  раз  весьма  радушно  принят
Анненковыми: они уже  две  недели  готовились  к  путешествию  и  успели
запастись подорожными. Как только Григорий сообщил  им  о  дне  высылки,
они, не теряя ни минуты, отправились в Ярославль.
   В России путешествуют очень быстро: выехав утром из Москвы, Анненковы
на другой день прибыли в Ярославль, где с великой радостью  узнали,  что
осужденных еще не провозили. Боясь, что  их  пребывание  в  этом  городе
может показаться подозрительным, графиня уехала с дочерьми  в  небольшую
деревню вблизи Ярославля и наняла людей,  которые  должны  были  заранее
уведомить ее о приближении партии ссыльных: пересыльный пункт  находился
в трех верстах от этой деревеньки.
   Прошло два дня, и графине донесли,  что  партия,  состоящая  из  пяти
возков, приближается к пересыльному пункту и что начальник конвоя послал
подчиненных в деревню за лошадьми. Графиня тотчас же села в свой  экипаж
и выехала навстречу этой партии. Когда прибыли ссыльные, она  убедилась,
что сына ее среди них нет.
   Несколько часов спустя графине дали знать,  что  приближается  вторая
партия, но и в ней Алексея Анненкова не оказалось.
   Как ни желала графиня поскорее увидеть сына,  ей  хотелось  в  то  же
время, чтобы он приехал как можно  позже:  чем  позже  он  приедет,  тем
меньше будет шансов получить лошадей и тем дольше,  стало  быть,  партия
задержится на этом пересыльном пункте.
   Обстоятельства сложились именно так, как того желала графиня:  первые
три партии в самом деле забрали всех лошадей. Наконец  она  узнала,  что
приближается четвертая партия.
   Анненков  находился  в  третьем  возке  этой  партии.   Несмотря   на
наступившие сумерки и на одежду, изменившую Алексея, женщины  тотчас  же
узнали его. Вместе с другими ссыльными  Анненков  был  отведен  в  избу,
чтобы дожидаться там свежих лошадей.
   Начальник конвоя тотчас же отрядил двух солдат за лошадьми,  приказав
им обследовать все окрестности, если  в  деревне  лошадей  не  найдется.
Конвойные  повиновались,  а  он  стал  прогуливаться  перед  избой,  где
находились ссыльные. К нему приблизились три женщины, словно  три  тени,
возникшие из ночного мрака. Начальник остановился, с  недоумением  глядя
на них. Обратилась к нему старая  графиня,  а  две  дочери  ее  остались
позади.
   - Я мать одного из несчастных, находящихся в этой партии,  -  сказала
она.
   - Что вам угодно? - спросил унтер-офицер.
   - Я хочу видеть сына.
   - Это невозможно. Мне дан строжайший приказ  никого  не  допускать  к
ссыльным, и я за это отвечаю головой.
   - Но ведь никто не узнает об этом, - сказала  графиня  со  слезами  в
голосе.
   Обе дочери, подойдя к ней, также стали умолять офицера.
   - Нет, - это невозможно! - повторил он.
   - Матушка, - закричал в эту минуту Анненков, появляясь в дверях избы,
- матушка, я узнал ваш голос!
   И он бросился в объятия старухи.
   Начальник сделал движение,  чтобы  остановить  его,  но  обе  девушки
повисли у него на руках.
   - Взгляните, - шептали они, - взгляните на  них!  Унтер-офицер  хотел
что-то сказать, но вздохнул и отвернулся. Оторвавшись  от  сына,  старая
графиня подошла к начальнику конвоя и, схватив его руку, поцеловала ее.
   - Пусть бог вознаградит вас за то, что вы сделали для бедной  матери!
- проговорила она.
   - Нам придется здесь прождать еще не менее  получаса,  пока  приведут
лошадей, - сказал унтер-офицер. - Зайти в избу вы не можете, так как вас
увидят ссыльные. Оставаться здесь вам  тоже  нельзя,  потому  что  могут
вернуться солдаты. Садитесь все четверо в вашу карету и спустите шторы.
   Анненковы последовали доброму совету и целый час провели  вместе,  то
смеясь, то плача, так как они знали, что расстаются навек. Мать и сестры
рассказывали Алексею, как они узнали на 12 часов раньше о приговоре  над
ним и на 24 часа раньше о дне его отправления в ссылку.
   Через час, пролетевший  как  мгновение,  унтер-офицер  открыл  дверцу
кареты:
   - Сейчас будут лошади. Пора расстаться!
   - О, еще несколько минут! - взмолились женщины.
   - Ни одной секунды, - решительно повторил он,  -  иначе  вы  погубите
меня!
   Мать и сестры стали  прощаться  с  Алексеем.  Сцена  эта  была  столь
драматична, что унтер-офицер поневоле был тронут.
   - Если вы желаете, - сказал он, - опять  увидеть  его,  то  поезжайте
вслед за партией до  ближайшей  остановки.  Мы  станем  перепрягать  там
лошадей, и у вас опять будет почти целый час. А мне все  равно  отвечать
что за один раз, что за два.
   - О, нет! вам ничего не будет! - в один голос воскликнули женщины.  -
Напротив, господь бог вознаградит вас.
   - Гм! гм! - с сомнением пробормотал унтер-офицер.
   Женщины тут же послали за лошадьми и все  же  ждать  пришлось  долго.
Тысячи мыслей, тысячи опасений приходили им в голову.  То  им  казалось,
что унтер-офицер раздумает, то они  опасались,  что  не  успеют  нагнать
партию. Наконец им привели лошадей, и они поспешили выехать.
   На  следующем  пересыльном  пункте  повторилась  та  же  сцена.  Пока
конвойные искали лошадей, прошло не менее трех четвертей часа, в течение
которых мать и сестры могли побыть  с  Алексеем.  Но  и  здесь  пришлось
расстаться. Старая графиня сняла с пальца кольцо и отдала его сыну.  Она
в последний раз обняла его, в последний раз Алексей расцеловался с ней и
с сестрами.
   Вернувшись в Москву, графиня нашла у себя  дома  Григория,  которому,
уезжая, наказала ждать ее, и передала ему записку Алексея для  Луизы.  В
ней было всего несколько строк:

   "Я не ошибся в тебе: ты ангел. Единственное, что я могу сделать  ради
тебя на этом свете - это любить тебя как жену  и  поклоняться  тебе  как
святой. Береги нашего ребенка. Прощай.
   Алексей".

   К  этой  записке  было  приложено  письмо  графини,  в  котором   она
приглашала Луизу в Москву и обещала ждать  ее,  как  ждет  мать  любимую
дочь.
   При чтении этих строк Луиза печально покачала головой.
   - Нет, - сказала она, улыбаясь своей печальной улыбкой, - в Москву  я
не поеду.., мое место не там!

Глава 16

   Начиная с этого момента, Луиза стала упорно осуществлять свой замысел
- уехать к графу Алексею в Тобольск.
   Как я уже сказал, она была на седьмом месяце  беременности  и  хотела
отправиться в путь тотчас же после родов.
   Луиза  превратила  в  деньги  все,  что   имела:   магазин,   мебель,
драгоценности.  Покупателям  было  известно,  в  какой   крайности   она
находится, а потому ей пришлось распродать  вещи  за  бесценок.  Тем  не
менее, она собрала почти  30000  рублей  и,  оставив  свою  квартиру  на
Невском, перебралась в маленькое помещение на Мойке.
   Со своей стороны, я обратился к генералу Горголи,  моему  постоянному
покровителю, который обещал мне испросить  у  императора  разрешение  на
выезд Луизы в  Тобольск.  Слух  о  ее  плане  во  что  бы  то  ни  стало
соединиться с  любимым  человеком  распространился  по  Петербургу;  все
удивлялись преданности молодой француженки, но предсказывали, что, когда
наступит решающий момент, у нее не хватит мужества уехать.  Один  я  был
уверен, что Луиза выполнит свое намерение, - я хорошо знал ее.
   Впрочем, я был ее единственным  другом,  даже  больше,  -  я  был  ее
братом. Все свободные минуты я проводил с нею, и говорили  мы  только  о
графе Алексее.
   Я не раз пытался доказать ей все безрассудство ее намерения,  но  она
отвечала мне со своей печальной улыбкой:
   - Вы прекрасно понимаете, что я  должна  последовать  за  ним,  и  не
только потому, что люблю его, но также из чувства долга. Я  считаю  себя
виновной в том, что он принял участие в этом заговоре. Кто  знает,  если
бы я отвечала на его письма, у него, быть может, не развилось  бы  такое
отвращение к жизни. Если бы я призналась на полгода  раньше,  что  люблю
его, я уверена, он не был бы теперь сослан. Вы сами видите, что я  также
виновна, как он, и по справедливости должна разделить его участь.
   Зная в глубине души, что на ее месте я поступил бы точно  так  же,  я
ответил ей:
   - Ну что ж, поезжайте, и да свершится воля господня.
   В первых числах сентября Луиза разрешилась от бремени ма