о-нибудь да заплатят.
     И с этими  словами  выстрелил  из  пары  пистолетов  по  босым  ногам
сражающихся рабов. Послышались выстрелы и с другой стороны. Оказавшись под
перекрестным огнем, негры смешались.
     После вступления в бой Сильвера и его товарищей исход схватки на  юте
стал ясен. Не прошло и получаса, как рабов  загнали  обратно,  и  пылающие
местью матросы настигали их в самых укромных уголках трюма, где с жестоким
удовольствием  избивали  и  плескали  крутым  кипятком  в  лица  тем,  кто
защищался наиболее упорно.
     Палуба вся была усеяна телами раненых и убитых негров и моряков. Хотя
схватка  длилась  не  более  пятна-дцати  минут,  за  это  время   погибло
одиннадцать негров, пятеро из них - от  руки  Сильвера.  Кроме  того,  еще
десять получили рубленые раны, удары ломами и ножами, а семь-восемь рабов,
раненых в ноги, стонали от боли.
     Дженкинса перенесли в каюту почти без сознания, с  разбитым  носом  и
израненным  опухшим  лицом.  Еще  двое  матросов,  оглушенных  ударами  по
головам, валялись без чувств. Четверым пришлось перевязать руки  и  плечи.
Гаррисон,  второй  помощник,  сутулый  молодой  человек,   слабодушный   и
нерешительный, лежал в лазарете с пораненным бедром, дрожа от  страха  при
звуках шагов. Отвоевав "Ястреб", развеселившиеся победители вновь заковали
перепуганных  чернокожих,  которые  еще  раз  испытали  на  себе  силу   и
жестокостью белых "колдунов".
     - Да здравствует Окорок! - закричал Том Браун, темноглазый  моряк  из
Суффолка, годившийся Сильверу в отцы. - Этот парень  дело  знает.  Это  он
побил черномазых и показал им, где раки зимуют!
     - Ура, Окорок! - послышались и другие голоса. -  Чего  бы  только  ни
случилось, кабы Окорок, Пью и другие не подоспели вовремя.
     - Точно! Я своими глазами видел, как он вышвырнул четырех  черномазых
на корм акулам!
     - Джона Сильвера в капитаны! - крикнул  Том  Брук.  На  этот  возглас
кое-кто засмеялся, но были и крики одобрения. Стоя посреди палубы, Сильвер
почувствовал, как  у  него  закружилась  голова  от  радости  и  гордости.
Капитан, а?  Уж  он-то  управился  бы  с  этой  работой  получше  слизняка
Дженкинса, душу готов заложить! Неужто они и в самом деле хотят видеть его
капитаном? Неужто и вправду так ему доверяют, несмотря на молодость?
     Сильвер  оглядел  простодушно-насмешливые  лица.  Глупцы!  Как  стадо
баранов, побегут за любой приманкой.  А  он-то!  Принял  шутки  за  чистую
правду. Интересно, представляет  ли  кто  из  них  хотя  бы  десятую  долю
трудностей, ждущих впереди? Надо все же разъяснить истинное положение дел.
     - Так, - резко начал он, - сейчас, когда Дженкинс немногим отличается
от трупа, а Гаррисон не может подняться с койки, кто определит курс судна?
Ты, Том Брук? Может быть, ты, Джордж Томпсон? Слушайте, да так нас занесет
на какой-нибудь остров, где дикари так и ищут,  кого  бы  сожрать.  То-то,
ребята! Беда ваша в том, что не видите дальше собственного носа.
     - Слушай, Окорок, - почесывая затылок, молвил Томпсон, - а подумай-ка
о капитане Грирсоне, там, внизу. Он ведь делал все эти  дела  лучше  иных,
даже когда спятил.
     Сильвер повернулся и пошел  в  нижнюю  палубу.  Что  это?  Люк  каюты
Грирсона был выломан. Перескочив порог, Джон вбежал в  помещение.  Маркем,
квартирмейстер, лежал в углу, и с его проломанной головы еще капала кровь.
Убитый негр валялся поперек  его  тела.  С  койки  свесился  вниз  головой
изуродованный труп Грирсона.  Глаза  несчастного  были  выколоты,  зияющие
рваные  раны  заполнены  медленно  сочившейся  кровью.  По  ужасной  ране,
раскроившей все горло, медленно и лениво ползали мухи.
     -  Да,  отплавался  капитан  Зверюга.  Теперь  бы  его  для  верности
отправить на дно.
     Услышав шаги за спиной, Сильвер быстро обернулся. В проеме люка стоял
Пью, и еле заметная довольная усмешка играла на его лице.
     - Это ты, Гейб? Значит, это твоих рук дело, кровопийца!
     - Увы, не моих, Окорок, хотя по совести сказать, у  меня  не  пропало
желание перерезать ему горло.
     - Но это убийство! Так  мы  все  задрыгаем  ногами  в  петле!  -  Пью
приблизился к Сильверу. Изо рта его дурно пахло. "Воняет, как  падаль",  -
подумал Сильвер и отвернулся.
     - Ты что, ослеп? - с тихой насмешкой спросил Пью. - Дохлый черномазый
поперек трупа Маркема. Причина ясна, как  белый  день!  Нагрянули  сюда  в
поисках оружия, а когда взломали люк, ничего не нашли.  Много  ли  дикарям
надо, чтобы озвереть, - вот и порубили наших драгоценных покойничков.
     В глазах Сильвера блеснули молнии, но он спокойно ответил:
     - Так оно и было, Гейб, не сомневаюсь, вот только кто еще  может  это
подтвердить? Я уже чувствую петлю на своей шее,  парень!  И  разрази  меня
Бог, так оно и случится, если на Барбадосе мы все как один не изложим  эту
историю одними и теми же словами.
     - Да хватит трусить, Джон! Такой человек, как ты, и всего боится.
     - Да нет, приятель, просто я вижу чуть дальше собственного носа, да и
тебе советую пошевелить мозгами, благо Бог тебя умом  не  обделил.  Ладно,
Гейб, мальчик мой, ты уж разберись тут  с  Грирсоном  и  Маркемом,  только
чтобы все было в порядке. А я пойду и доложу об  этой  несчастной  истории
капитану Дженкинсу, если он вообще может что-либо понять.
     Сильвер вышел из забрызганной кровью  каюты,  а  Пью,  обернувшись  к
мертвецам, со злобной усмешкой пнул Грирсона в лицо.



                                8. УРАГАН

     Убитых  негров  просто  вышвырнули  за  борт,  сопровождая   похороны
отборной руганью из-за убытков. Тела же Грирсона и Маркема,  якобы  убитых
взбунтовавшимися рабами, хоронили со всеми почестями: их зашили в парусину
и, приспустив флаг, торжественно погребли в водной  пучине.  По  настоянию
Джорджа Томпсона Джон Сильвер,  единственный  во  всей  команде  грамотный
матрос, нараспев прочел из молитвенника:
     - Из земли вышел в землю и вернешься...
     Бог дал, Бог и взял...
     Не успели  оба  тела  погрузиться  в  воду,  как  вдруг  волны  стали
подбрасывать  и  опускать  корму  "Ястреба",  будто   мертвецы   принялись
отплясывать какой-то странный танец смерти. Пью смачно сплюнул в воду:
     - Из земли вышел в землю и вернешься... Как  бы  не  так.  Будьте  вы
прокляты, чтоб у вас глаза полопались! -  заорал  он,  перегнувшись  через
борт. - Пусть акулы, что вас сожрут,  передохнут  в  коликах!  Ступайте  к
дьяволу!
     После свершения обряда похорон уцелевшим  морякам  предстояло  решить
весьма трудный вопрос. Ясно было, что Дженкинс слишком сильно  изувечен  и
не может управлять судном. Второй помощник Гаррисон,  пострадавший  меньше
других офицеров, совершенно потерял голову после страшного бунта  рабов  и
убийства Грирсона и Маркема. Кому же теперь  командовать  "Ястребом"?  Кто
сможет довести бриг до Барбадоса, не загубив судно с экипажем  и  товаром?
Ослабевший от ран Гаррисон категорически отказался  принять  командование,
хотя моряки с издевками и насмешками стали  угрожать  ему,  едва  не  тыча
кулаками в лицо. Наконец, после  долгих  споров,  проголосовали  и  решили
выбрать троих человек для определения курса и  положения  судна.  Гаррисон
неохотно дал согласие проводить в полдень замеры секстаном и  прокладывать
курс "Ястреба". Для помощи ему  выбрали  двоих.  Первый,  Джанни  Ривьера,
кривоногий генуэзец, ходивший по  торговым  делам  в  порты  обеих  Индий,
немного  разбирался  в  навигации.  Естественно,  вторым   выбрали   Джона
Сильвера, человека сообразительного, чье поведение во  время  бунта  рабов
вдохнуло смелость в товарищей.
     Некоторое время все было в порядке; шли дни, и "Ястреб" медленно,  но
верно приближался к Карибскому морю.
     Но вот наступил день, примерно в семи сутках ходу до Барбадоса, когда
необычная жара и духота навалились на судно, а качка резко усилилась.
     Не  медля  ни  минуты,  Ривьера-генуэзец,  стоявший  около  рулевого,
взобрался по вантам на бизань-мачту и принялся  лихорадочно  озираться.  С
запада быстро надвигались черные тучи;  задул,  резко  усиливаясь,  ветер.
Жара и духота стали невыносимыми. Генуэзец быстро спустился  на  палубу  и
бросился к сгорбленному Гаррисону, который только что вышел на  палубу,  с
болезненной гримасой поддерживая треуголку на голове.
     - Ураган! -  крикнул  Ривьера  Гаррисону,  еще  не  разобравшемуся  в
происходящем. - Ураган, мистер Арисен, корабль быстро надо  перевернуть...
Не успел он договорить, как внезапный шквал  в  клочья  разодрал  топсель.
Обрывки  паруса,  сорвавшись,  взметнулись  вверх  и  исчезли.  На   судно
обрушились,  вселяя  ужас  в  души,  гигантские  волны.   Оставшийся   без
командования экипаж "Ястреба" беспорядочно метался по палубе  и  вантам  в
тщетных попытках убрать надувшиеся  паруса,  раздираемые  ветром.  Удалось
спустить только нижние паруса, но топсели и брамсели, грот- и бизань-мачты
были потеряны.
     В глазах неопытного Сильвера громадные волны, перехлестывавшие  через
палубу "Ястреба", казались  страшными  предвестниками  неизбежного  конца.
Хотя валы и приближались к борту сравнительно медленно и  спокойно,  взору
потрясенного  Джона   они   представлялись   возвышающимися   выше   шпиля
Бристольского собора и хищно набрасывавшимися на беспомощное судно.
     Ему казалось просто немыслимым, чтобы "Ястреб" смог вскарабкаться  на
огромные, как горные склоны, волны. И все же судно успевало  добраться  до
вершины каждой из них, застывая на миг на  самом  гребне,  и  скользило  в
бездну, а затем вновь представало перед нависшей над ним  новой  столь  же
гигантской волной. По палубе гуляла вода,  временами  накрывая  моряков  с
головой, и те хватались за что попало, чтобы не быть  унесенными  в  море.
Запертые в трюме в беспросветном мраке негры издавали вопли  ужаса,  когда
болтающееся на волнах судно ложилось то на один борт, то на другой.
     С невероятным  трудом  Сильвер  добрался  до  юта,  где  увидел,  как
Ривьера, привязавшись к рулевому колесу, пытался удержать  судно  носом  к
волне. За ним, согнувшись, стояли Гаррисон и еще трое  моряков;  промокшие
до костей, они с отчаянием глядели на ураган; косица потерявшего треуголку
Гаррисона вытянулась, как фитиль, растрепалась, превратившись в  несколько
смешных вымпелов. Воспользовавшись  мигом  затишья  между  двумя  волнами,
Сильвер успел отрезать кусок троса  и  привязался  к  релингу  по  правому
борту. Теперь он чувствовал себя увереннее, хотя несколько раз ощутил, как
волна, захлестывая судно, отрывала его ноги от палубы. Все же он сознавал,
что останется в безопасности до тех пор, пока держится на плаву  "Ястреб",
хотя судя по разбитому такелажу, по  скрежету  и  треску  рангоута,  конец
должен был наступить скоро. Судно, по-видимому, уже приняло в трюмы  сотни
галлонов воды, что также приближало его  гибель,  так  как  "Ястреб"  стал
неуклюжим  и  трудноуправляемым,  что  было  гибельным   при   дьявольском
ураганном ветре и нависающих волнах.
     Сильвер решил, что погиб. Конец, которым  он  привязался  к  релингу,
врезался в тело и натер грудь, а  соленая  вода,  беспрестанно  обливающая
палубу от носа до кормы, причиняла стертым местам нестерпимую боль. Джон с
болью  вспомнил  прошлое  и  проклял  свою  незадачливую  судьбу;  проклял
мрачного  своего  отца,  так  и  не  привившего  ему  любовь  к  сапожному
мастерству и  честной  жизни;  проклял  поспешность,  с  которой  он  стал
контрабандистом;  проклял  несчастный  свой  арест  после  убийства   двух
таможенников; проклял невезение, загнавшее его  под  команду  сумасшедшего
Грирсона и никчемного  надутого  болвана  Дженкинса;  проклял  дьявольское
невезение, забросившее "Ястреб" точно в центр урагана.
     Когда Сильвер наконец приготовился к неизбежной смерти,  ветер  начал
резко стихать и стало прохладнее. Хотя разыгравшийся океан и продолжал еще
бушевать,  насылая  на  судно  волны-гиганты,  немногие  уцелевшие  паруса
"Ястреба" и чудом сохранившийся руль позволяли  маневрировать,  держа  нос
против волны, чтобы избежать опасности перевернуться вверх килем.
     Ночь пала  на  бушующие  воды,  а  судьба  "Ястреба"  оставалась  еще
неясной. Только к рассвету измученные, валящиеся с ног от усталости моряки
увидели, что есть надежда на спасение.
     Солнце стояло уже высоко в небе, когда  команда  принялась  приводить
судно в порядок. Надлежало  восстановить  поврежденный  такелаж,  залатать
порванные  паруса,  заменить  переломанные  реи.  Кроме  того,  надо  было
подумать и о пострадавших. Хотя рабов во время шторма  швыряло  из  одного
конца трюма в  другой,  большинство  отделалось  только  сильным  испугом.
Только некоторые стонали и вопили от боли в переломанных  конечностях,  от
ушибов и ран.
     Экипаж пострадал сильнее. Два моряка, привязавшись к передней  мачте,
там и нашли свой конец - напор волн был похож на сильные  удары,  которыми
их головы и разбились о мачты. Еще некоторых унесло за борт. Среди них был
и второй помощник Гаррисон, не успевший  или  не  захотевший  привязаться.
Раненый  Дженкинс  предохранился  от  травм,  забравшись  в  дальний  угол
капитанской каюты, где и пребывал, пока шторм не прекратился.
     Пока "Ястреб" еле-еле полз к Барбадосу, Дженкинс  начал  приходить  в
себя, и мысли его постоянно вертелись вокруг того, как ответить  за  серию
бурных событий, доведших судно до столь плачевного  состояния.  Надо  было
объяснить обстоятельства смещения и убийства Грирсона и Маркема. Надлежало
дать объяснения по поводу бунта негров  и  утраты  ценных  рабов  при  его
подавлении. Ураган принес еще убытки, не говоря о том, что  буря  погубила
семерых моряков. Да, предстояло  объяснить  много  событий,  причем  людям
опытным и знающим, людям, которые не простят ни малейшей лжи, если  сумеют
поймать на ней Дженкинса. Тогда ему конец. А ведь  невооруженным  взглядом
видно, что его командование бригом представляло собой яркий  пример  того,
как надо управлять, чтобы провалить все дело и достичь финансового  краха.
Страдая от  боли  в  переломанной  челюсти  и  от  израненного  самолюбия,
Дженкинс поклялся в душе, что каким-либо дерзким ходом сумеет обелить себя
и избежать  ответственности.  Когда  "Ястреб"  дополз  наконец  до  залива
Карлайл, Дженкинс придумал  блестящий,  по  его  мнению,  ход  и  принялся
раскидывать сети.



                     9. ТРИБУНАЛ (АДМИРАЛТЕЙСКИЙ СУД)

     - Итак, милорд, - заключил Дженкинс, и голос его от  усилий  казаться
убедительным  обратился  в  смешной  фальцет,  -   я   оказался   бессилен
предотвратить страшные события, которые только что описал  суду.  Заявляю,
что был схвачен, связан и предан всеми,  кроме  небольшой  части  экипажа,
оставшейся верной долгу, и стал невольным  свидетелем  измены  и  насилия,
глубоко возмущающих всякую христианскую душу!
     Вице-адмирал сэр Ричард Скарсбрук, председатель адмиралтейского  суда
Барбадоса, Наветренных и Подветренных островов перевел  взгляд  с  потного
Дженкинса на десятерых моряков на скамье подсудимых перед ним.
     - Обвиняемые, - молвил он вежливо, но с  ноткой  укора  в  голосе,  -
можете ли вы что-либо ответить на эти  обвинения,  выдвинутые  против  вас
первым помощником мистером Дженкинсом. Прошу говорить по одному и отвечать
только одно: признаете себя виновными или нет.  Секретарь  суда,  огласите
имена обвиняемых.
     По бокам краснолицего тучного Скарсбрука стояли другие члены суда. По
правую руку замерли с торжественным выражением на лицах сэр Генри  Уиллис,
секретарь колонии Барбадос и мистер Генри Додсон, торговец из  Бриджтауна,
слева вытянулись капитан флота  Его  Величества  Феллоуз  и  мистер  Майкл
Барнсли,  представитель  бристольского  акционерного  общества,  владельца
"Ястреба".
     Вспотевший от удушливой жары,  особенно  нестерпимой  в  облицованном
дубовыми панелями зале суда, облаченный в черную мантию до пят,  секретарь
суда поднялся на ноги. Торжественно откашлявшись, он  развернул  свиток  с
печатью адмиралтейства.
     - Габриэль Пью?
     - Не признаю себя виновным, - ответил тот и пробормотал вполголоса: -
Чтоб вас черти взяли!
     - Джованни Ривьера?
     - Нет.
     - Запишите: "Не признал себя виновным", - пояснил  председатель  суда
невозмутимо.
     - Джон Сильвер?
     - Не признаю себя виновным, милорд.
     - Джордж Томпсон?
     Старик  окинул  взглядом  багрового   Скарсбрука.   Пять   недель   в
Бриджтаунской тюрьме превратили обветренное его лицо в бледную  маску,  но
глаза на ней пылали отвращением и негодованием, отвращением  к  Дженкинсу,
только что, положа руку на  Библию,  клявшемуся  говорить  правду,  только
правду  и  ничего,  кроме  правды,  а  после  этого,  не  моргнув  глазом,
обвинившему его, Томпсона, и других матросов в  убийстве,  бунте,  попытке
предаться морскому разбою и  негодованием  по  поводу  подлой  ловушки,  в
которую все они так простодушно угодили.
     - Джордж Томпсон, - повторил секретарь.
     - Отвечайте суду, - промолвил Скарсбрук все  еще  учтиво,  но  уже  с
ноткой раздражения в голосе.
     Томпсон перегнулся над загородкой, отделяющей подсудимых от  зрителей
и суда, и смачно плюнул. Плевок попал на  мантию  секретаря,  и  последний
резко отскочил.
     - Обвиняемый, - среди возмущенных криков и возгласов  протеста  голос
председателя был еле слышен, - вы  должны  отвечать  на  вопросы  суда.  В
противном случае суд примет меры, чтобы заставить вас говорить.
     - Ничего не буду отвечать, сэр, - сказал Томпсон хриплым  голосом.  -
Здесь сегодня никто еще не сказал ни слова правды. Я скорее умру, чем паду
так низко. Я честный человек, сэр, не то, что некоторые другие, которых  я
мог бы назвать.
     В зале заседаний послышался шепот и возгласы удивления;  председатель
меж тем совещался с другими судьями. Наконец  Скарсбрук  подозвал  к  себе
дежурного констебля, сказал ему что-то и тот, вытянувшись, вышел из  зала,
шумно топоча сапогами. Через десять минут он вернулся со скромным  на  вид
человеком в кожаном, длинном до колен фартуке.
     Председатель вновь обратился к Томпсону:
     - Обвиняемый, вы должны ответить, признаете себя  виновным  или  нет.
Если вы откажетесь отвечать на вопросы суда, палач переломит вам пальцы.
     Томпсон, бледный как смерть, молча стоял  перед  скамьей  подсудимых.
Палач и констебль, схватив его, подтащили к судейскому столу, после  чего,
к ужасу остальных подсудимых, крепко связали пальцы пеньковой  веревкой  и
стали ее закручивать, пока кости не начали по одной  трещать  и  ломаться.
Томпсон истошно кричал от боли во все  время  этой  варварской  пытки,  но
говорить отказался. Наконец председатель распорядился прекратить  пытку  и
увести измученного, но непобежденного старика. Тот  же  вопрос  был  задан
остальным морякам, никто из  них  не  признал  себя  виновным.  Затем  суд
прервал заседание до следующего утра.
     Сильвер был потрясен до глубины души:  его  ужаснули  пытки,  которым
подвергли Томпсона; возмутил цинизм, с которым Дженкинс обвинил его и всех
товарищей; оскорбило открыто пристрастное поведение суда,  не  давшего  им
сказать ни слова в  свою  защиту.  Суд,  опора  справедливости  и  закона,
выносящий свои вердикты именем короля и на благо Англии, этот суд со своей
явной несправедливостью и жестокостью оказался просто комедией,  благодаря
которой влиятельные и состоятельные люди, хозяева этой  жизни,  уничтожали
любого, кто,  по  их  мнению,  мог  представлять  для  них  хоть  какую-то
опасность.
     На следующий день  заседание  суда  еще  раз  подтвердило  эти  мысли
Сильвера. Скарсбрук спокойно заявил, что Томпсон умер  ночью  под  пыткой.
Связанного старика бросили в грязную камеру и принялись наваливать на него
камни и брусья железа, но он продолжал  упорствовать  в  молчании.  Палачи
добавляли тяжести на грудь и живот, не давали ему воды,  и  наконец  перед
рассветом Томпсон умер.