Деннис ДЖУД

                   ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДОЛГОВЯЗОГО ДЖОНА СИЛЬВЕРА




                               ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

     Деннис Джуд (р. 1938  г.)  -  весьма  плодовитый  писатель.  Каталоги
новейших поступлений Библиотеки Конгресса США в 70-е  годы  регистрировали
ежегодно  одну-две  его  книги,  преимущественно  популярные   очерки   на
историко-литературные темы. Место действия его книг - Британская империя и
США. Время действия - от средневековья до начала XX века.
     Повесть "Приключения Долговязого Джона Сильвера" (буквальный  перевод
названия) написана человеком, несомненно прекрасно знающим  реалии  эпохи,
разбирающимся в бытовых тонкостях, а с жизнью и деятельностью  "берегового
братства" знакомым не только  по  классической  работе  Эксквемелина.  Вне
всякого сомнения, повесть написана в  пику  "Приключениям  Бена  Ганна"  -
достаточно сравнить образы Джона  Сильвера  в  "описании"  узника  острова
Кидда, где одноногий пират показан исчадием ада,  человеком  без  чести  и
совести, и у  Джуда,  чей  Сильвер  невольно  вызывает  если  не  симпатию
читателя, то сочувствие и понимание.  По  мнению  переводчика,  джудовский
Сильвер гораздо ближе к образу, созданному пером Стивенсона.
     Всесторонняя эрудиция Д.Джуда позволяет ему привлекать в сюжет  самые
неожиданные моменты, что  оборачивается  новыми,  весьма  экстравагантными
ситуациями, не только привлекающими внимание читателя, но и  просвещающими
его. Так, из главы "Адмиралтейский суд" мы видим, что старые, едва  ли  не
времен Эдуарда Исповедника законы о церковном суде, законы, забытые всеми,
помогают заведомому преступнику избежать виселицы, а заодно  повествованию
развиваться без банальных побегов или амнистий.
     Мастер  сюжета,  Джуд  в  повествовании  часто  сбивается  на   сухой
академический тон лектора общества "Знание", что  резко  дисгармонирует  с
самой темой повести. Переводчик приложил  все  скромные  усилия,  чтобы  в
русском тексте этого не было. Эталоном  для  него  служил  текст  "Острова
сокровищ" в каноническом переводе  Н.К.Чуковского,  лексики  и  стилистики
которого он в меру своих способностей старался придерживаться.
     Название, данное книге в русском  переводе,  по  мнению  переводчика,
гораздо более соответствует стилизации под текст  XVIII  века,  каковой  и
является повесть Джуда. Стоит ли говорить о том,  что  буквальный  перевод
названия по-русски просто не звучит.
     Одной  из  вольностей  перевода  является  присовокупление  к   имени
царствующего монарха благопожелания "да хранит его Господь", без чего в те
времена не помыслил бы говорить о Его Величестве не только верноподданный,
но  и  последний  разбойник,  бродяга,  висельник.  Из  персонажей   книги
(англичан, разумеется) без этой приставки мог  бы  обойтись  разве  только
вольнодумец  и  республиканец  Майкл  Сильвер,  отец   Джона.   С   частым
употреблением этой приставки особую злую  иронию  получает  применение  ее
Сильвером к имени Флинта, особенно если учесть их взаимную неприязнь.
     Переводчик  постарался  исключить  постоянное  именование  командного
состава пиратского корабля как "лордов" или "господ" (как в переводе "Бена
Ганна"). В русском языке этот термин обретает смысл, немыслимый в довольно
демократичном обществе "джентльменов удачи".
     Все же, несмотря  на  вольности  и  неизбежные  недостатки  перевода,
хочется надеяться, что "Долговязый Джон" придется по душе нашему читателю,
не избалованному обилием морской авантюрной прозы.
                                                               Д.С.Гуревич



                         1. БОЛЬНОЙ ИЗ ТОРМАРТИНА

     Эти ужасные и кровавые дела произошли очень давно,  и  я,  право,  не
имел намерения взяться  за  перо,  искренне  веруя,  что  пираты,  зарытые
сокровища, морские бунты навсегда исчезли  из  моей  жизни.  Разве  что  в
ночных кошмарах рисковал я увидеть  снова  развевающееся  черное  знамя  с
черепом и скрещенными костями. Правда, жестокий,  хитрый  и  красноречивый
одноногий моряк навсегда запечатлелся в моей памяти, но я был убежден, что
Долговязый Джон Сильвер предстал пред ликом разгневанного создателя вскоре
после 1766 года, когда наша славная "Эспаньола", по  ватерлинию  груженная
сокровищами, неторопливо вошла в Бристольскую гавань.
     Однако вновь пишу я о тех ужасных и кровавых делах, понимая, что  без
этого рассказа мой отчет о плаванье "Эспаньолы" выглядел бы  неполным,  и,
прежде всего, почитаю своим  долгом  предуведомить  читателя  о  событиях,
заставивших меня опять сесть за письменный стол.
     Итак, начну по порядку. Это произошло в последние  годы  царствования
нашего  доброго  короля  Георга  III.  Был  я  тогда  сельским  врачом   в
Глостершире, в холмистой части графства. Особых  доходов  это  ремесло  не
приносило, но молитвами покойного отца дела мои шли  довольно  успешно,  а
всеобщее уважение, которым пользовались я и мое семейство, вполне заменяло
любое богатство.
     Помню, как сейчас, однажды в ненастный апрельский день, вскоре  после
обеда, меня вызвали к больному.  Известие  о  джентльмене,  нуждающемся  в
услугах врача, принесла старая миссис Томлин. По пути  к  моему  дому  она
настолько устала, что когда, задыхаясь и кряхтя, принялась  излагать  суть
дела, то выглядела так, будто ей самой требовалась  моя  помощь.  Выслушав
ее, я взял сумку с инструментами и лекарствами, пошел в конюшню и  оседлал
коня, которого я назвал Беном Ганном в память  о  приключениях,  пережитых
мною в юности. Терпеливая моя супруга Гарриэтт  проводила  меня,  чтобы  в
который уже раз провести вечер в одиночестве.
     Дом в  Тормартине,  где  ждал  меня  больной,  хотя  и  не  отличался
роскошью,  выгодно  выделялся  среди  домов  окрестных  фермеров.   Особую
прелесть ему придавали окна, обрамленные полированным камнем.  По  слухам,
здесь  в  окружении  немногочисленных  слуг   жил   отшельником   какой-то
джентльмен, разбогатевший в Вест-Индии. На стук дверь мне отворил лакей  с
кожей кофейного цвета, подпоясанный темно-красным кушаком;  гримасничая  и
кланяясь,  он  повел  меня  к  тяжелой  черного  дерева  двери,   бесшумно
отворившейся внутрь.
     В комнате на диване, стоявшем возле камина, где полыхал яркий  огонь,
полулежал старый  джентльмен  большого  роста,  одетый  в  богатый  халат.
Сильный приступ кашля сотрясал все его огромное тело, и  когда  я  подошел
поближе, то увидел, что платок,  только  что  прижатый  ко  рту,  покрылся
кровавыми пятнами. "Э-э-э, приятель, - подумал я, - плохи твои дела,  Боже
мой, как тебе худо!"
     Я поставил сумку на столик возле дивана и взглянул больному в лицо. В
тот же миг меня охватил  озноб;  сразу  я  почувствовал  ужас,  какого  не
испытывал с юных лет. Я УЗНАЛ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА!
     Больной был одноногим - вторая нога была ампутирована по самое бедро.
Большое  круглое  лицо  Долговязого   Джона   Сильвера   обветрилось   под
тропическим солнцем, сморщилось от старости  и  одному  Богу  известно  от
каких переживаний, но это был  именно  он!  Сильвер  поседел,  волосы  его
изрядно поредели.  Взглянув  на  меня,  он  понял,  что  я  его  узнал,  и
улыбнулся. Левую щеку его стягивал шрам от старой  раны,  но  синие  глаза
блестели все так же властно и лукаво.
     - Присядь, Джим, - промолвил он, махнув рукой в сторону стула. -  Ох,
прошу прощения, сэр, - продолжал он, лукаво  улыбаясь,  -  вас  ведь  надо
называть "доктор Хокинс". Ну, да ведь мы служили когда-то на одном  судне,
и ты, наверное, не будешь теперь глядеть свысока на старого Джона, не  так
ли?
     Он подмигнул мне  и  закивал  головой,  но  сразу  же  задохнулся  от
сильного приступа кашля. Оправившись от него и видя, что  я  не  пришел  в
себя от изумления, заговорил снова:
     - Вот такие дела, Джим. Пришвартовался я здесь восемь месяцев назад и
с тех пор жду, когда придет  мой  час.  Живу  себе  потихоньку,  оглядываю
горизонт и ни с кем не встречаюсь. Но вот  беда,  никак  не  избавлюсь  от
проклятых хрипов в груди, а этот кашель меня просто разрывает на части.
     Прокашлявшись, он продолжал:
     - Я, по правде сказать,  только  недавно  услыхал,  что  мы  с  тобой
бросили якоря почти борт о борт. Потому и позвал тебя в свою каюту,  чтобы
показаться ученому костоправу и, может быть, поболтать ради старой дружбы.
     Усилием воли овладев собой, я сказал:
     - Я был уверен, что вы давно предстали перед божьим  судом,  не  знал
только, окончили вы свои  дни  на  виселице  или  умерли  от  лихорадки  в
каком-нибудь болоте.
     При этих моих словах  Сильвер  откинул  назад  голову  и  рассмеялся.
Конечно, это был уже не памятный  мне  раскатистый  хохот,  а  его  жалкое
подобие, но и эти звуки вернули меня на миг  в  аккуратный  камбуз  старой
"Эспаньолы", мысленно я увидел синее небо и летучих рыб, даже услышал, как
попугай капитана Флинта в своей клетке в углу  сердито  кричит:  "Пиастры,
пиастры!"
     - Ну, ну, - сказал Сильвер, отсмеявшись, - неплохо сказано. Зло,  мой
мальчик, но неверно. Долговязый Джон слишком  хитер,  чтобы  повиснуть  на
веревке, как туша в лавке мясника. Хотя и со мной это чуть не произошло, а
видел я в своей жизни такое, что как вспомню  об  этом,  страх  разбирает.
Видывал я, и не раз, как протягивают провинившихся моряков  под  килем,  а
когда поднимают на борт, то они умирают в страшных  мучениях,  потому  что
животы их распороты ракушками, приставшими к обшивке  корабля.  Глядел  на
то, как дикари Гвинейского берега рубят на куски маленьких девочек  просто
для удовольствия. Чума, кровавый  бунт,  человеческие  жертвоприношения  -
чего только не пережил старый Джон, и вот все  еще  сидит  он  с  тобой  и
рассказывает эти истории. А почему я жив? Потому что негодяй, говоришь ты.
Но вот что я тебе скажу, я ведь всегда знал, когда  нужно  быть  тихим  да
скромным, так и дожил до этих лет. Вот в чем мой секрет, Джим.
     - Может быть и так, - отвечал я, - но что мне помешает  обратиться  к
ближайшему судье, чтобы  тот  отправил  тебя  на  виселицу?  Немало  людей
погибло из-за тебя, Джон Сильвер! Ты убивал на моих глазах...
     В тот же миг взгляд Сильвера забегал:
     - Джим,  ты  ведь  не  тот  человек,  который  стал  бы  преследовать
старика-калеку, одной ногой стоящего в гробу, - сказал он. -  Даже  сквайр
Трелони и капитан Смоллет не сделали бы этого. Они не пали бы так низко. -
Он замолчал на миг. - Наверное, оба джентльмена живы и здоровы, Джим?
     В  нескольких  словах  я  рассказал  ему,  что  сквайр  Трелони  умер
одиннадцать лет тому назад, что незадолго  до  смерти  он  стал  депутатом
парламента по своему округу и все так же охотился на куропаток  и  стрелял
их с присущей ему меткостью, пока последняя болезнь не уложила его на ложе
скорби. Капитан Смоллет, вновь призванный войной на службу,  участвовал  в
славной битве адмирала Роднея против французов при Сейнтсе  в  1782  году.
Французская эскадра потерпела поражение  и  Вест-Индия  была  спасена,  но
капитан Смоллет погиб - ядро попало ему прямо в грудь. Умер он так же, как
и жил, - на службе своему королю, и  лучшей  эпитафии  этому  человеку  не
сумел бы придумать сам мистер Шекспир.
     При этих моих словах Сильвер вздохнул  и  пробормотал  что-то  в  том
смысле,  что  в  сущности  они  всегда  были  истинными   англичанами;   я
почувствовал, однако, что новости, мною  рассказанные,  его  до  некоторой
степени  обрадовали.  Сильвер  бесконечно   презирал   легкомысленного   и
взбалмошного сквайра, а  безукоризненная  честность  и  мужество  капитана
Смоллета стали непреодолимой преградой его намерениям захватить  сокровища
Флинта на острове Кидда.
     Помолчав немного, он спросил:
     - А что стало с доктором Ливси?  Это,  я  скажу,  достойный  человек.
Неужели и он умер?
     На сей раз у меня были добрые  вести.  Доктор  Ливси  здравствовал  и
процветал. Проживая  с  сестрой  в  Тонтене,  он  не  прекращал  врачебной
практики и пользовался в  Сомерсетшире  большой  известностью  и  почетом.
Именно доктор Ливси выгодно поместил мою скромную  долю  сокровищ  острова
Кидда и убедил меня пойти по его стопам. В большой степени  именно  ему  я
обязан своим теперешним уверенным положением и  благодарен  не  только  за
приличный достаток, но и за то, что он с поистине отеческой заботой  помог
мне завершить образование и устроить жизнь.
     Разговор о докторе Ливси напомнил мне о моем долге. Теперь  я  глядел
на мистера Джона Сильвера как  лекарь  на  пациента.  Тот  приподнялся  на
диване и с моей помощью снял через  голову  рубаху.  Вновь  меня  поразили
широкие плечи Сильвера и два косых шрама через ребра. Я увидел татуировку:
на одном плече изображены были пылающие сердца, переплетенные  над  именем
"Аннет", на другом находилась лишь надпись "Смерть таможне!".
     Но увидел я также, что огромная грудная клетка Сильвера стала впалой,
а отвислая  кожа  побледнела  и  покрылась  пятнами.  Внимательный  осмотр
подтвердил мой первоначальный диагноз.
     - Что ж, Джон Сильвер, - сказал я ему, - вы, может быть,  и  спаслись
от петли и желтой лихорадки, но сейчас  у  вас  чахотка,  и  я  боюсь,  вы
недолго протянете. - Я изрекал это, словно  был  архангелом  Михаилом,  но
внезапно ощутил странный и неожиданный приступ угрызения совести и,  желая
смягчить произнесенный приговор, добавил: - И все же многие люди  спаслись
от чахотки, как только перестали пьянствовать и  стали  вести  здоровый  и
разумный  образ  жизни.  Если  вы,  Джон  Сильвер,  будете  неукоснительно
следовать моим указаниям, то проживете здесь в  Глостершире  до  ста  лет,
если будет на то божье соизволение.
     Сильвер взревел, как разъяренный медведь.
     - Слушай, ты! - гаркнул он. - Я ведь уже в пути на тот свет, так  что
незачем плести мне эти побасенки. А смерти я не боюсь! Да, жил  я  опасной
жизнью, уж ты то это знаешь. Но когда мог, жил кротко и разумно. Нет, я не
пьяница! Вот Флинт, Билли Бонс, да и другие - те прожигали жизнь  пусто  и
бездумно, а уж пили то... Я видывал беднягу  Билли  упившимся  французским
коньяком настолько, что  ты  и  не  поверишь,  даже  если  увидишь  своими
глазами. А Флинт подох от пьянства в Саванне еще в 1754 году. Ром свел его
в могилу, хоть был он ненамного старше меня. У каждого своя судьба,  Джим,
так что пытаться обмануть смерть по советам врачей - все равно что плевать
против ветра!
     Ответ его  меня  успокоил,  но  не  удивил.  Я  помнил,  какой  ум  и
самообладание проявил Сильвер  на  борту  "Эспаньолы".  И  то,  что  после
стольких неслыханных бед и опасностей они сохранились, было свидетельством
здравого его рассудка, присутствия лукавства  и  храбрости,  равно  как  и
доказательством  того,  что  в  этом  на  первый  взгляд   немощном   теле
сохранились большие запасы жизненной силы.
     И все же болезнь глубоко поразила его легкие. Когда я  вновь  увидел,
как весь он содрогается от  ужасного  раздирающего  кашля,  во  мне  снова
пробудилось сострадание.  Да,  не  спорю,  он  был  лжец,  пират,  убийца,
изменник  и  вор,   но   даже   в   его   преступлениях   таилось   что-то
привлекательное. На фоне  скучных  добродетелей  обывателей  он  выделялся
своими  кровавыми  злодеяниями.  "Это  человек,  с  которым  всегда   надо
считаться", - подумал я.
     Сильвер прервал ход моих мыслей:
     -  Так  что,  Джим,  -  спросил  он,  -  стало  быть,  протянет   еще
сколько-нибудь старый моряк, сражавшийся под флагом адмирала Хоука, не так
ли?
     - Ну-ка, - возмутился я, - давайте разберемся. Когда  мы  встретились
впервые, вы были самым обыкновенным пиратом. Я вам не  сквайр  Трелони,  и
незачем мне рассказывать враки о том, как вы служили  королю  и  Англии  в
войне с Францией и Испанией.
     Эта вспышка  доставила  мне  странное  удовольствие,  прозвучав  эхом
справедливых оценок капитана Смоллета и доктора Ливси. Но последнее  слово
осталось за Сильвером.
     - Вижу, ты ни на фартинг мне не веришь, Джим, - печально сказал он, -
и я сам в этом виноват. Как погляжу, другие уже порассказывали тебе всяких
баек, так что придется старому  Сильверу  самому  взяться  за  исправление
судового журнала, как ты назвал свою книжку. Да-да, я ведь  знаю,  что  ты
описал наши приключения на острове  Кидда  и  заработал  неплохие  деньги,
правда, приврал в своем сочинении изрядно, ну да это  не  твоя  вина.  Бен
Ганн, этот олух, тоже болтал что-то об этой истории, как мне рассказывали,
но я не обращал на него внимания, пока мы ходили вместе на старом "Морже",
не собираюсь этого делать и сейчас. Да, что было, то было, но  не  зваться
мне Долговязым Джоном Сильвером, если я протяну долго, а  не  хотелось  бы
уходить из жизни с клеймом отъявленного негодяя, каким ты  меня  расписал.
Клянусь тебе, Джим, все, что я сейчас расскажу, будет чистой правдой,  или
тем, что мне с моей колокольни казалось правдой.
     Я ведь и в самом  деле  плавал  с  Хоуком,  сражался  под  британским
флагом,  обошел  с  королевским  флотом  все  Карибское  море  в   поисках
французских и испанских судов. Клянусь тебе  памятью  своих  детей  -  они
умерли тридцать лет назад. У меня было два прекрасных сына, Джим, и до сих
пор, как вспомню о них - сердце  кровью  обливается.  Так  вот,  Джим,  ты
просто выслушай мою историю и  не  спеши  судить  меня,  ругать,  называть
предателем, пока не поймешь, что и как было. Конечно, это долгая  история,
но я уже решился поведать тебе о своей молодости, о  том,  как  мы  зарыли
сокровище на острове Кидда, как Билли Бонс сбежал от нас с картой  Флинта,
на которой было обозначено место, где зарыт клад. Когда-нибудь,  как  буду
чувствовать себя получше, расскажу  тебе  о  том,  как  снова  пустился  в
плавание на остров и почему убежал  с  "Эспаньолы"  перед  возвращением  в
Англию. Но хватит на сегодня.
     Он замолчал, утомившись. А мне  не  оставалось  ничего  другого,  как
подчиниться его желанию. Так мы договорились, что я вернусь  на  следующий
вечер, и тогда он начнет рассказ о своей жизни. Должен отметить, что в эту
ночь спал я очень плохо - во сне меня мучили невообразимые кошмары,  -  но
ужас, горечь и  безысходность  того,  что  мне  пришлось  услышать  потом,
превзошли все мои ожидания.



                       2. КОНТРАБАНДИСТ-ПОДМАСТЕРЬЕ

     На следующий день я пришел к Сильверу в половине  седьмого  вечера  и
застал его в хорошем настроении. Хотя кашель все еще разрывал ему грудь, а
дыхание  порой  было  затрудненным,  Сильвер  выглядел  более   бодрым   и
энергичным, чем накануне.
     К концу обеда и я пришел в отличное настроение, благо все блюда  были
прекрасно приготовлены и заметно, хоть и в меру, поперчены, как и положено
в доме джентльмена, долго жившего в Вест-Индии.
     Темнокожий  слуга  Сильвера  прислуживал  старательно  и   аккуратно,
бесшумно и быстро  передвигаясь  по  паркету.  Прежде  чем  Сильвер  начал
рассказ, мы одолели полторы бутылки красного  вина  и  отпили  по  доброму
глотку восхитительного ароматного портвейна.
     - Ну, Джим, за работу, - начал старый пират. - Думается мне,  что  ты
был бы не прочь узнать немного побольше про Долговязого Джона, прежде  чем
вернуться к столу. - Он потянулся к трубке и табаку, но вдруг нахмурился и
забарабанил большими  сильными  пальцами  по  ручке  кресла.  -  Начнем  с
Бристоля, - промолвил он, сосредоточившись. - Бристоль - мой родной город,
Джим, даже более чем родной - там родились и прожили всю жизнь мои отец  и
дед. Прекрасный город, великолепный, да ты и сам  знаешь,  хотя  наверняка
часто слышал, что эти чудесные богатые  дома  и  высокие  конторы  судовых
агентов построены  на  крови  и  костях  черных  рабов...  Потому  что,  -
продолжил он, - в Бристоле ведь не только прекрасные дворцы, но и жестокие
сердца. Видывал я, как вдовы рыдают и клянут все на свете, узнав,  что  их
мужья сгнили под африкански