люминатор
откуда-нибудь смотрела.
     Погода  стала  усиливаться,  волна брызгами обдавала  все  судно. Потом
повалил снежный заряд, и пока я  шел к капу, мне все лицо искололо иглами, и
глаз нельзя было открыть. Так я и шел, как слепой, ощупью.
     Все, как в романсе, вышло. Мы разошлись, как в море корабли...

Глава четвертая. "Дед"

1

     Никто из нас  не думал, что в  эту же ночь мы еще будем метать.  Если и
пишется хороший косяк - его пропускают, дают команде  выспаться после  базы.
Это святое  дело,  и  всякий  кеп это  соблюдает,  пусть  там хоть вся  рыба
Атлантики проходит под килем. И после отхода  мы  все легли,  только  Серега
ушел  на руль.  Но  тут все законно:  на ходу,  да в такую погоду,  штурману
одному трудно. Хотя я знал и таких штурманов, которые  после базы матроса не
вызывают - сами и штурвал крутят, и гудят, если туман или снежный заряд.
     И  вот  когда  мы  уже  все  заснули,  скатывается  рулевой  по  трапу,
вламывается в кубрик и орет:
     - Подымайсь - метать!
     Ни одна  занавеска не шелохнулась. Тогда он сам полез по всем  койкам -
задирать одеяла и дергать за ноги.
     - Ты, Серега, в своем уме?
     -  Вставай,  ребята,  по-хорошему,  все  равно спать  не дадут.  Сейчас
старпом прибежит.
     Шурка спросил:
     - Может, еще передумают?
     - Ага, долго  думали, чтоб передумывать. Кеп-то и сам не хотел: пускай,
говорит,  отдохнут  моряки.  Это ему  плосконосый в  трубку  нашептал: косяк
мировейший, ни  разу  так не писалось,  а мы к  тому же двое суток  потеряли
промысловых. И Родионыч его  поддержал:  действительно, говорит,  с чего это
разнеживаться? Полгруза только сдали и бочки порожние приняли...
     Васька Буров сказал:
     - Все понятно, бичи. Мало что они  на промысле  остались, теперь им еще
выслужиться надо.
     - Ну дак чего? - спросил Серега.
     - Иди, подымемся.
     В капе, слышно было, старпом ему встретился:
     - Что так долго чухаются?
     - Уйдем-ка лучше, старпом. Невзначай, гляди, сапогом заденут...
     Поднимались  мы по трапу -  как  на эшафот,  под виселицу. Кругом выло,
свистело, мы за  снегом друг друга не видели, когда разошлись по местам. Кеп
кричал - из белого мрака:
     - Скородумов, какие поводцы готовили?
     - Никаких не готовили!
     - И не надо! Нулевые ставьте!..
     "Нулевые"  - это  значит  совсем без  верхних  поводцов.  Сети прямо  к
кухтылям привязываются и стоят в  полметре от поверхности. Вообще-то  редкий
случай. Но значит, и правда косяк попался хороший и шел неглубоко.
     - Поехали!
     Куда  сети уходили, мы тоже не видели - во мглу, в пену. И я не кричал:
"Марка! Срост!", а  просто рядом с дрифтером  присел на корточки и чуть не в
ухо ему говорил. Да он и не  к маркам привязывал, а как Бог на душу положит.
Раз мне почудилось - он с  закрытыми глазами вяжет. Так оно и было, они то и
дело у него слипались, и я держал нож наготове - вдруг у него пальцы попадут
под узел. Все равно б я, наверно, не успел.
     Вернулись, сбросили с себя мокрое на пол, места ж для всех не хватит на
батарее, и завалились. Черта нас кто теперь к шести разбудит!
     Нас и  не будили.  Мы сами  проснулись.  И поняли, почему не  будят,  -
шторм.
     Серая с рыжиною  волна надвигалась  горой,  нависала, вот-вот накроет с
мачтами, вот уже полубак накрыло, окатывает до самой рубки и шипит, пенится,
как молодое пиво. Взбираемся потихоньку на  гору и с вершины катимся в овраг
и уже никогда из него не выберемся. Но выбираемся чудом каким-то.
     Все море изрыто этими оврагами, и мы из одного выползали, чтоб тут же -
в другой, в десятый, и душу ознобом  схватывало,  как  посмотришь  на воду -
такая она  тяжелая, как ртуть,  так блестит  -  ледяным  блеском. Стараешься
смотреть на рубку, ждешь, когда нос задерется и она окажется внизу, и бежишь
по палубе, как с горы, а кто не успел или споткнулся, тут же его отбрасывает
назад, и палуба перед ним встает горой.
     В салоне набились - по шести на лавку, чтоб не валиться друг на дружку.
В иллюминаторе  - то небо, то  море, то белесое, то темно-сизое, как  чаячье
крыло. Даже фильмы крутить не хотелось, пошли обратно, досыпать.
     Васька Буров сказал весело:
     - Задул, родной, моряку выходной.
     Шурка с Серегой сыграли кон, пощелкались нехотя и тоже  легли. Кажется,
у них за сотню перевалило. А может, и по новой начали, после "поцелуя".
     Я  лежал, задернув  занавеску, качало  с ног на голову и  ни  о чем  не
хотелось  думать.  В  шторм  просто  ни  о  чем  не  думается.  Сколько этот
"выходной" продолжится - неделю, две,  - это в счет жизни не идет. И отдыхом
тоже это не назовешь.
     Пришел Митрохин с  руля, ввалился - сапоги чавкают, с телогрейки течет.
Стал новеллу рассказывать - как его прихватило. И представьте, у самого капа
-  ну надо же. Вот это  единственное приятно в шторм  послушать  -  как  там
кого-то  прихватило волной. В особенности  когда  тебе самому тепло  и сухо.
Главное ведь -  посочувствовать приятно; сам знаешь, каково оно - всю палубу
пройти,  брызги не  поймать, от десяти волн уберечься, а  одиннадцатая  тебя
специально  у  самого  капа  ждет.  Все-таки  есть в  ней  что-то живое  и -
сволочное притом. Не просто так, бессмысленная природа.
     А перед тем как заснуть, он сказал:
     - Похоже, ребята, что выбирать сегодня придется.
     Машина чуть подработала, выровняла порядок. В  соседнем кубрике сменщик
Митрохина -  бондарь, кажись? ну да, бондарь - натягивал сапоги, слышно было
- что мокрые. Стукнул дверью, захлюпал по трапу. Выматерил всю Атлантику - с
глубин  ее до  поверхности и от поверхности  до  глубин небесных, - так ему,
верно, теплее было выходить. И опять все утихло, только шторм не утих.
     Шурка первый не выдержал, отдернул занавеску:
     - Ты чего сказал?
     Митрохин, конечно,  с открытыми глазами лежал. Поди пойми - спит он или
мечтает.
     - Это он сказал - выбирать придется? Или же мне померещилось?
     - Лежи, - говорю, - никто ничего не слышал.
     - Бичи, кто из нас псих?
     Васька Буров закряхтел внизу.
     - Кто ж, если не ты? Какого беса выбирать - девять баллов.
     Шурка еще полежал, послушал.
     - Слабеет погода, бичи.
     - Умишко у тебя слабеет, - сказал Васька. - Поспи, оно лучшее лечение.
     - Да разбудите вы чокнутого! Пусть скажет толком, а то мне не заснуть.
     - Вот будешь шуметь, - Васька ему погрозил, - и правда позовут.
     С полчаса мы еще полежали, и вдруг захрипело в динамике и  сказали, что
да, выбирать.
     Я насилу дождался,  пока этот чертов  вожак придет ко мне из моря - так
брызги секли лицо. Откатил люковину, нырнул в трюм. А им-то там каково было,
на палубе!
     Фомка мне обрадовался, придвинулся поближе.  А клюв-то какой  раззявил!
Поди, чувствовал, какая там  рыба сидела в сетях. Самый точный был эхолот, я
бы ему жалованье платил - наравне со штурманами.
     Вот  -  слышно,  как  она  бацает,  тяжелая,  частая.  И   как  в  икре
оскользаются сапоги, как  сетевыборка стонет  и шпиль завывает от тяжести. Я
было  выглянул,  но тут  мне с ведро примерно пролилось на  голову. Это уж я
знаю, какой признак, когда волна ко мне  залетает в трюм - не меньше девяти,
выбирать нельзя.
     Там что-то начали орать, потом дрифтер ко мне прихлюпал:
     - Сень, вылазь на фиг!
     - Чего там? Обрезаемся?
     Но он уже дальше пошел, ругаясь на чем свет стоит.
     Я вылез - вся палуба в рыбе, ребята в ней по колено  мотались, бились о
фальшборт,  икрой  измазанные,  в  розовом снегу.  Сеть  шла  на  рол -  вся
серебряная, вся шевелилась. Я все это видел с  минуту, потом  повалил заряд,
только чья-нибудь зюйдвестка мелькала, или локоть, или спина.
     Я пробрался к дрифтеру - он у шпиля стоял, смотрел в море. Не знаю, что
он там  видел - кроме снега и черной волны. У него самого все лицо залепило,
на каске налипли сосульки. Стоял и шептал себе под нос:
     - ...мать вашу  олухи мозги нам пилят по-страшному сами  не ведают  что
творят и в рыло их и в дыхало...
     - Дриф, ты чего?
     Обернулся ко мне, с закрытыми глазами, и рявкнул:
     -  Вир-рай из  трюма! Вирай до сроста и  обрезаемся!.. Пусть чего хотят
делают.
     Я выбрал полбухты, закрепил, и он тогда прядины обрезал на сросте.
     - Закрой люковину, еще кто провалится...
     Ощупью я до нее добрался, кинул обрезанный конец и задраил люк. Потом -
к  сетевыборке, сменил  кого-то на тряске. И  тряс, ничего уже не  видя,  не
чувствуя ни рук, ни плеч, ни ног, на которых, наверно, по тонне  навалилось;
не выдрать сапоги из рыбы, разве что ноги из сапог, пока  меня не отодвинули
- дальше, на подтряску.
     Потом и трясти уже стало некуда. Из рубки скомандовали:
     - Трюма не открывать. Оставить рыбу на борту.
     Загородили ее рыбоделом,  бочками  с солью  и так  оставили -  авось не
смоет.  Гурьбой повалили  в кубрик,  роканы  и  сапоги  побросали  на трапе.
Телогрейки свалили в кучу на пол.
     - Все, бичи, - сказал Шурка, - последний день живу...
     Слышно было, как  шел к себе  дрифтер  и сказал кому-то,  может, и себе
самому:
     - Списываюсь на первой базе. Хоть в гальюнщики. Нет больше дураков!
     Васька Буров лежал-лежал и засмеялся.
     - Ты чего там? - спросил Шурка.
     - Есть дураки.  Не перевелись еще. Сейчас  опять  позовут,  и  что - не
выйдем?
     - Ну да, позовут!
     - А вы кухтыли видали?
     - И что - кухтыли? - Шурка свесился через бортик. - Я тебя, главбич, не
понимаю. Потрави лучше божественное про волков.
     - Чего тут не понимать.  Кухтыли наполовину в воду ушли. Там рыба сидит
- вы,  щенки, такой и  не видели! Кило по четыреста на  сетку.  У меня такая
только раз на памяти была.
     - Ну, ладно, по четыреста. А как ее выберешь, когда и трюма не открыть?
     Васька вздохнул:
     -  Вот  и я  говорю -  не перевелись. Разве им,  на "голубятнике", рыба
теперь нужна?  Они сдуру-то выметали, а  теперь порядок  боятся утопить.  Не
хватает кепу теперь  еще сети потерять - его тогда не то что в третьи, его в
боцмана разжалуют.  Порядок - он  деньги  стоит.  Это слезки наши ничего  не
стоют.
     Кто-то захлюпал сверху. Мы сжались в койках, нету нас, умерли. А пришел
- кандей Вася.
     - Ребятки, обедать.
     Мы ему обрадовались, как родному.
     - Вась, ты чо ж по палубе бежал? Не мог по трансляции объявить?
     - У  меня  ж  на камбузе  микрофона нету.  Ну, что, ребятки, кеп  велел
команду как следует накормить.
     А это плохое начало,  я  вам скажу, когда велят  команду накормить "как
следует".
     - Жалко вас,ребятки. До ночи не расхлебаете.
     Вот   он   почему   и   бежал   по  палубе,  кандей.  Хотелось  -   нам
посочувствовать.
     В  салоне сидели нахохленные, лицо у  каждого и  руки  -  как  кирпичом
натерты. Жора-штурман поглядел на нас с усмешкой:
     - Что нерадостные? Такую рыбу берем!
     - Где ж мы ее берем? - спросил Васька Буров. - Мы  ее только  щупаем да
назад отдаем.
     Жора пожал плечами. Его вахта еще не наступила, рано голове болеть.
     - Позовешь выбирать? - спросил Шурка.
     - А  что думаете - пожалею?  - Жора вдруг  поглядел на  меня. - Это вот
кого благодарите.
     Все на меня уставились. Жора поднялся и  вышел. Я-то понял, что он имел
в виду - как я отдал кормовой и оставил Гракова на пароходе. Да, пожалуй, не
будь его,  кеп бы  нас  не поднял. Ну что ж,  придется  рассказать, рано или
поздно узнают. Но тут сам Граков пришел, сел у двери  с краю, где всегда кеп
садится.
     Кандей ему подал то же, что и нам, только не в миске, а на тарелке, как
он штурманам подает и "деду". Граков это заметил, вернул ему тарелку в руки.
     - Что за иерархия? Ты меня за равноправного члена команды не считаешь?
     Вася  пошел за миской. Тоже  кандею мороки прибавилось. А Граков глядел
на  нас,  откинувшись, улыбался,  вертел ложку в ладонях, как будто  прядину
сучил.
     - Приуныли, носы повесили. А ведь слабая же погода, моряки!
     Шурка сказал, не подняв головы:
     - Это она в каюте слабая.
     - Намек - поняла. А на палубу попробуй выйди? Это хочешь сказать? А вот
пообедаю с тобой - и выйду. Тогда что?
     Шурка удивился.
     - Ничего. Выйдете, и все тут.
     Пришел "дед". Мы подвинулись, он тоже сел с краю, против Гракова.
     -  Как думаешь, Сергей  Андреич, - спросил Граков, - поможем  палубным?
Все  вместе на подвахту, дружно?  Животы  протрясем,  я даже капитана  думаю
сагитировать. А то ведь у этой молодежи руки опускаются перед таким уловом.
     "Дед" молча принял тарелку, стал есть.
     - Ну, тебе-то, впрочем, не обязательно. С движком, поди, забот хватает?
     "Дед"  будто не  слышал  его. Нам  даже не  по  себе стало. Хотя  бы он
поморщился, что ли. Граков все улыбался ему, но как-то уже через силу. Потом
повернулся к нам - лицо подобрело, лоб посветлел от улыбки.
     - Бука он у вас немножко, "дед" ваш. Все мы помалу в тираж выходим. Так
не  замечаешь, а посмотришь вот на такие  молодые рыла,  на  такую нахальную
молодость - грустно, признаться... Да. Но вы такими не будете, каким он был.
Ах, какой лихой!..  Ты  ведь с лопатки  начинал,  кочегаром, не  так, Сергей
Андреич?.. С  кочегаров, я помню.  Так вот, однажды  колосники засорились, а
топка-то  еще  горячая,  но полез, представьте, полез  там штыковочкой*
шуровать, только  рогожкой мокрой прикрылся.  И  никто не  приказывал,
сам. Говорят, подметки там у тебя на штиблетах трещали, а?.. Скажете: глупо,
зачем  в  пекло лезть, неужели нельзя лишний час подождать, пока остынет? Да
вот  нельзя  было. Вся  страна такое  переживала,  что лишнюю минуту  дорого
казалось потерять. Вы-то, пожалуй, этого не поймете. Да и нам самим иной раз
не верится - неужели такое было?.. А - было! Вот так, молодежь. А вы  - чуть
закачало: "Ах, штормяга!.. Лучше переждем, перекурим это дело..."
     * Штыковая лопата, с плоским лезвием, в отличие от совковой.

     "Дед" лишь  раз  на  него  взглянул  -  быстро, из-под бровей, тусклыми
какими-то глазами, - но что-то в них все же затеплилось как  будто. Точно бы
они там оба чем-то повязаны были,  в свои  молодые,  чего и вправду  нам  не
понять.
     Ввалился  "мотыль"  Юрочка  - в  одних  штанах, в шлепанцах,  с платком
замасленным на шее.  Граков к нему повернулся - с добрым таким, мечтательным
лицом -  и только  руками развел и  засмеялся: уж  такая это была  нахальная
молодость, рыло такое смурное, взгляд котиный.
     - Вот,  поговори с таким... энтузиастом. Про юность мятежную. Поймет он
что-нибудь?  Когда  в  таком  виде  в салон  считает возможным  явиться. Ох,
распустил вас Сергей Андреич...
     - А чо, с вахты, - Юрочка побурел весь, заморгал.
     "Дед" ему сказал угрюмо:
     - Масла не  добавляй больше.  Я  замерял перед пуском,  там  на  ладонь
лишку.
     Юрочка вытянулся - с такой готовностью:
     - Щас отольем немедленно.
     -  На работающем двигателе  не отливают. Масло - в  работе.  Сегодня, я
думаю, дрейфовать придется, тогда уж остановим.
     - А может, и не придется дрейфовать? - Граков уже  не "деда" спрашивал,
а всех нас. - Выберем и снова - на поиск?
     "Дед" отставил  тарелку, выпил единым  духом компот и пошел. Граков ему
глядел вслед - то ли с печалью, то вроде бы жалостно.
     - Как все  ж  Бабилов-то  сдал. Слышит,  наверно, плохо. Ну, и  мнение,
конечно, трудно переменить, раз оно сложилось. - Опять он к нам повернулся с
улыбкой. - Так как, моряки? Выйдем или перекурим это дело?
     - Я - как прикажут, - сказал Шурка.
     - Все ты мне: "Как прикажут"! А сам? Мы вставали по одному и вылезали -
через его колени. Встать да пропустить нас - это он не догадался.
     - Так ты меня жди на палубе,  - сказал он Шурке. - Ты меня там увидишь,
матрос.
     Мы  его  увидели  на палубе. С  "маркони"  он  вышел, с  механиками, со
старпомом, только  доспехи  ему подобрали новые, ненадеванные. Предложили на
выбор - гребок или сачок: не сети же начальству трясти. Он взял сачок. Сдуру
как  будто -  на  гребок нет-нет  да  обопрешься в качку, а  сачком надо без
задержки вкалывать, по пуду забирать в один замах, тут в два счета сдохнешь.
Да он-то не затем вышел, чтобы сдыхать, - так  размахался, что мы только очи
вылупили. И еще покрикивать успевал, хоть и с хрипом:
     -  Веселей, молодежь, веселей!  Неужто старичков  по-перед себя пустим?
И-эх, молоде-ожь!..
     Уже ему чешуя налипла на брови и всего залепило снегом, уже кто вышел с
ним - понемногу сдохли, только  чуть для виду гребками ворочали,  - а у него
замах  такой же и  оставался широченный, как будто  он вилами сено копнил, и
никакая же одышка его не брала. Честное слово, даже нам это передалось, хоть
мы и с утра были на палубе. Васька Буров и то сказал с восхищением:
     - Вона, как мясо-то размотал! Первый раз такого бзикованного вижу.
     Потом не стало его видно, Гракова, заряд повалил стеной, и хрипенья его
за волной не слышно. И Жора-штурман скомандовал:
     - Обрезайсь!
     Но это еще не конец был, еще мы два раза выходили и пробовали выбирать.
И он исправно с нами выходил и все нам доказывал, что погода слабая и что он
бы за нас, нынешних, за сто двоих бы не отдал - тех, прежних. И мы себе знай
трясли,  вязли в рыбе, мокрые,  мерзлые до  костей, и все понапрасну  -  все
равно  ее  смывало в  шпигаты,  не успевали ее отгребать у нас из-под ног, а
подбора то и дело застревала в барабане и рвала сети - одну за другой.
     -  Утиль  производим, ребята, - сказал нам дрифтер.  Он держал в  руках
сетку: сплошные дыры,  не  залатать. Вытащил ее  из порядка, и надел себе на
плечи, как  рясу. -  Сейчас  вот так вот к кепу пойду, покажу  ему,  чего мы
спасаем.
     Когда вернулся, на  нем  лица  не было,  из  глотки  только хриплый лай
слышался:
     - Кончился я, ребята.
     - Да кеп-то, кеп чо говорит?
     - Обрезайсь! Крепи все предметы по-штормовому. Больше десяти обещают.
     Крепили в темноте уже, при прожекторах.  Пальцы не гнулись от холода, а
узел ведь голой  рукой вяжешь, в варежках это не  получается, когда они сами
колом стоят. Да и не греют они, брезентовые, лучший  способ  - пальцы во рту
подержать. А  мне  еще  пришлось  стояночный трос  волочить  да скреплять  с
вожаком.  Когда добрались до  коек, уже и согреться не могли,  хоть навалили
сверху все, что было.
     Пришли кандей  Вася  с "юношей", притащили  чайник ведерный, поили нас,
лежачих,  из  двух кружек. И мы понемножку  начали оживать. Наверное,  лучше
этого нет на свете - когда горячее  льется в тебя после снега, после ветра и
стужи,  и понемногу ты отходишь, уже  руки  и  ноги - твои, все тело  к тебе
возвращается  из  далекого  далека,  уже говорить можешь  и  улыбаться,  уже
подумываешь  - не встать ли,  не сползать  ли куда? Ну, хоть в салон, фильмы
покрутить...
     Первый Шурка вспомнил:
     - А что у нас там за картину "маркони" притащил?
     - Спи  давай,  - сказал Митрохин. -  Какое  теперь кино? Теперь  бы сон
хороший увидеть.
     Васька Буров пообещал:
     - Я тебе и сказку расскажу. Только не шебаршись.
     - Про чего?
     - Как король жил. В древнее время. И было у него два верных бича.
     - Это как они царевну сватали? - Шурка полез из койки. - Травил уже.
     - И вовсе не про  то. А  как  они  рыбу-кит поймали  и живого ко дворцу
доставили.
     -  Быть этого  не  может. У меня их братан в Индийском  каждый  день по
штуке ловит.  Дак  он, как  вытащишь, тут  же от своего веса гибнет.  Айда в
картину, бичи!
     Шурка уже  портянки наматывал  на  столе. Двужильные  мы,  что ли? Ведь
только что помирали!
     Из  соседнего  кубрика  тоже  пошли,  представьте. На  палубе ужас  что
делалось - выглянуть страшно. Но побежали, нырнули в снег и ветер...
     А  я - задержался.  Про  Фомку вспомнил  -  что  надо ему  на  ночь еды
оставить. Не знаю, едят они по ночам  или нет,  но  ведь в  трюме сидит, для
него там все сутки - ночь. Рыбу всю смыло, но я в шпигата