- Я три кило возьму.
     - Кто еще?
     - Ты своим пацанкам - по три.
     - Я не возьму, - сказал Митрохин.
     - В гробу я их видел, твои яблоки, - сказал Ванька Обод.
     Васька Буров постукал по  ящику гвоздодером - может, еще кто отзовется,
- и стал его задвигать под койку.
     - Запиши на меня весь, - сказал я ему. Надоела мне ихняя бухгалтерия. -
Я всех угощаю.
     Тут - только фанера затрещала. Тридцать кило в один миг растащили.
     Мы лежали в койках, хрустели этими яблоками, когда "маркони" объявил по
трансляции:
     - Матрос Шалай, явиться за радиограммой.
     Я взял десяток, пошел к  нему. Была  уже ночь, и мы одни стояли посреди
бухты. Бородачи ушли на свою Джорджес-Банку. Огни в городке светились, как в
тумане, а  поверху,  на шоссейке, мелькали красные огоньки и белые конуса от
фар.
     "Маркони"  лежал одетый в койке, руки за головой. Сел, помотал чубиком,
как с перепоя. Вся щека у него была расцарапана.
     - Выпить хочешь? - спросил.
     Я  понял, что никакой радиограммы не было; просто,  хотел  меня  одного
позвать. Он вытащил поллитру "Московской", мы отпили по глотку из горлышка и
закусили яблоками.
     - Как находишь? - он показал на щеку. - Все, как полагается?
     - Отдельная - не помогла?
     - Точно. Но  - подошли вплотную. Мне, Сеня, с первого раза не нужно. Со
второго - оно надежней.
     - А думаешь - еще подойдем к базе?
     -  И не  раз, и не два, Сеня.  Кеп  ни за что в порт не  уйдет. Он воду
будет пить соленую, из моря, чтоб только на весь рейс остаться. Мало еще, он
на лишний месяц останется - пока про этот "поцелуй" все забудут.
     Мне хотелось про заплату сказать, но я как-то уже и сам в нее не верил.
Только сказал:
     - В таких случаях команда должна решать. Ситуация - аварийная.
     Он усмехнулся криво.
     - А что такое команда, Сеня? Это же я и ты.
     - Тоже верно. Значит - за счастливый промысел?
     Мы отпили еще из горлышка.
     - Кстати, - сказал я, - чтоб не забыть. Ванька  Обод у нас списывается,
бабу  свою   хочет  застать.  Ты  отбей-ка  его  бабе  радиограмму,  что  он
возвращается, - вдруг, и правда, застанет.
     - Отобью.
     Он помотал головой, вздохнул, опять потрогал щеку. Ему еще хотелось про
свою Галю потравить, так это я понял.
     - Слушай, - я спросил, - на кой она тебе нужна?
     - Сам удивляюсь. А в общем - ни на кой.
     - Влипнешь еще.
     - Э, куда мне еще влипать! Меня от любого влипа трое потрохов сберегут,
и  баба такая, что только в гроб меня из когтей выпустит. Но я ж  ей тут, на
море,  звон  сделаю! И пускай до нее дойдет,  я даже рад  буду. Хочется мне,
Сеня, хоть  последнюю  молодость  от своей бабы  отвоевать.  -  Он  поерошил
волосы. Очень уж они  были редки. - Вот, до темечка  доползет лысина - тут я
вполне успокоюсь.
     Я ждал, когда он про Лилю хоть мельком вспомнит. Наверняка же он с  нею
говорил обо мне. Он как будто угадал:
     - А твоя-то все расспрашивала, как ты да  что ты. Язык  у меня отсох  -
тебя хвалить.
     - Зачем бы это ей?
     - Зачем! Замуж ей - пора вроде?
     - За меня, что ли?
     Он засмеялся.
     - Молодой ты еще, Сеня. Молодой, не обученный. Если баба любит, то хуже
моряка для нее мужа нету, а если не любит - то нету лучше. Круглый год ты по
морям, по волнам, только весточки от тебя и гроши. Чувствуешь, какая малина.
     - Ну, она про это не думает.
     - Смотри-ка,  до чего особенная! Не думает, но - прикидывает. Сама себе
в том не признается. Ты женился б на ней?
     - Не знаю.
     - Это опасно, Сеня, когда не знаешь.
     - Ну, не для меня она. И я - не для нее.
     - Почему бы это, Сеня? Она - образованная,  да? Институт кончила? Какой
же институт, рыбный? И что - она больше твоего про рыбу знает? Книжек больше
прочитала?
     - Она, наверно, знает, какие читать.
     - Этого  никто не знает, пока не прочтет. Ах, Сеня! Нам с тобой  совсем
другое нужно.
     - Что же нам нужно?
     - Ну, как минимум, - чтоб по нас тосковали, когда мы в море качаемся. А
главное -  жить  бы  не  мешали,  когда мы приходим.  Не  висели  бы  гирями
какими-то! Сколько мы  пороху тратим, а потом - сами же в мышеловке сидим. И
учти, Сеня, она тебе тоже жизни не даст. Знаешь, чем она тебя держать будет?
Тем,  что она тебя облагодетельствовала. Век ты ей будешь обязан.  Такая это
девка, я кожей чувствую.
     Ну, дальше-то можно было и остановить его. Что я хотел про нее знать, я
сам выясню.
     - Спрашивала  она  у тебя, что, наверное,  "трудный у него характер"? У
меня, то есть.
     - Спрашивала, Сеня.
     - Говорила, что ко мне подход нужен особенный?
     - Говорила, Сеня.
     - И что не всякая, мол, согласилась бы со мной иметь дело?
     - И про это, Сеня.
     Вот  тут  мне  сразу грустно  сделалось. Оттого,  наверно,  что  она не
соврала, когда говорила: "Я - как все".
     - Ну, кончили об этом, - я сказал. - Ты спать будешь?
     - Хотел  бы, да кепа  должны  запрашивать с  базы. Чего-то  они про нас
решают.
     Мы ждали часов до двух, допили всю бутылку и не дождались вызова.



4


     Утром причалил к нам катер с плавбазы.
     Каждый  после  чая  слонялся,  как  хотел,  когда  увидели  - он  режет
зеркальную воду в бухте,  заходит к нам с правого  борта, хоть ближе  было с
левого - начальство, стало быть, пожаловало.
     Мы его притянули, наладили трап, и вот кто по нему сошел  - собственной
персоной Граков.
     С  "Арктики"  он уже  обветриться успел, как-то поздоровел. Спрыгнул на
палубу, как молодой, улыбнулся нам по-отечески, зубы показал золотые.
     - Что, утопленники, носы повесили? Ну,  понимаю,  понимаю,  когда  план
срывается, это обидно.
     Такое, значит, было начало. Кеп вышел его встречать, он с ним едва-едва
поприветствовался и снова к нам, палубным:
     -  С  таким-то капитаном унывать?  Ну, Николаич,  веди, показывай  свои
раны.
     С Граковым  сошли еще - групповой механик, тощеватый, сутулый,  в синем
плаще  с  капюшоном, и пара  работяг -сварщики, в руках у них  ящики были  с
электродами и клещами.
     Повалили  все в  корму. Граков  первый в  каптерку полез. Там уже доски
боцман  проложил,  чтоб  начальство ноги  не промочило.  Граков там походил,
доски под ним гнулись, снял перчатку и пальцем пощупал край пробоины.
     - Н-да. Обидели вас чувствительно.
     Групповой механик тоже спустился, тоже поглядел, но - молча. Вид у него
скучный был, наморщенный, как перед первой стопкой.
     Граков спросил:
     - А что по этому поводу думает стармех?
     Кто-то уже  позвал  "деда",  он стоял над  люком.  Кашлянул  в кулак  и
сказал:
     - Думает, что чепуха.
     Граков от  его голоса вздрогнул, выгнул  шею,  чтобы  увидеть "деда", и
чуть потемнел.
     - Ну, не совсем чепуха. Но если команда горит желанием...
     - Команда-то горит. Пока не зальется.
     - Ну, что за настроение, Сергей Андреич, я тебя не узнаю.
     Граков стал  вылезать. "Дед" стоял ближе всех и мог бы подать ему руку,
но не подал. "Дедов" начищенный штиблет был как раз против его  лица. Граков
на него поглядел и поморщился. Но "дед" не убрал ногу, пока тот не вылез.
     -  Не  узнаю,  -  опять сказал  Граков.  -  Сам говоришь:  "Чепуха",  а
настроение... Этак ты нам бичей деморализуешь.
     - Сходим ко мне в каюту, объясню. И акт покажу.
     - У тебя уже и акт составлен? Ну-ну. Группового тоже приглашаешь?
     - Конечно, - сказал "дед". И подал групповому руку. - Он-то, надеюсь, и
поймет.
     Граков опять потемнел, но смолчал.
     Пробыли они у "деда"минут пятнадцать. Вышли, заглянули через  планширь.
Мы гурьбой стояли поодаль.
     -  Что-то сомнительно,  - Граков  поглядел  на  группового.  - Как твое
мнение?
     Тот опять заглянул, как будто ему мало было одного раза.
     - Не мешает прислушаться к Бабилову.
     - А мы что делаем, Иван Кузьмич? - Граков спросил досадливо. - Мы разве
не прислушались? Но надо же решать по существу.
     Групповой пожал плечами. Решать ему очень  не хотелось. Граков подождал
и отвернулся от него.
     - Что  ж, Сергей Андреич. Твои соображения, конечно, весомые. Тем более
ты акт составил. Стал,  так сказать, на официальную  точку зрения. Тем самым
ты с себя ответственность как бы снимаешь...
     "Дед" как будто не слушал его, смотрел на фарерские сопки.
     - Ну, естественно, ты о безопасности обязан думать. На то ты и стармех.
Никто тебя не осудит, если  ты  находишь,  что  судно аварийное, и  надо его
вести  в док. В  таких случаях лучше, как говорится, перестраховаться. Никто
не осудит, ты прав. Но стране рыба нужна, вот в чем дело. Мы все это помним.
Стране нужна рыба.
     "Дед" поглядел на него как-то устало.
     - Стране тоже и рыбаки нужны.
     Граков засмеялся, оценил шутку.
     - Метафизик ты, Сергей Андреич. Отделяешь людей от дела. Ну, что ж. Вот
они-то пусть  и решают.  А,  рыбаки? Как -  уйдем  в порт или  останемся  на
промысле, выполним трудовой долг? Тут первое слово - команде. Не возражаешь?
     "Дед"  чего-то  хотел  ответить, потом повернулся  и  пошел  прочь.  Мы
расступились, дали ему пройти.
     - Ну, утопленники, - Граков к  нам  подошел, - ваше слово! Никто за вас
его  не  скажет. Опасность  некоторая,  конечно,  есть.  Бабилов  -  механик
знающий. Но  и  мы с  вами тоже кое-что  знаем. Как люди  плавают.  В каких,
понимаете,  условиях.  Когда  необходимость велит. Про это  ведь в  акте  не
напишешь...
     Мы стояли толпой, переминались. Потом Шурка спросил:
     - Ну дак чего? В порт, значит не идем?
     Граков ему улыбнулся:
     -  Хочешь,  чтоб я тебе приказал? А я, наоборот, тебя  хочу  послушать,
твое мнение.
     - А чего меня-то слушать? На ж... поглядеть, как нам ее поцеловали.
     - Это ты называешь "поцеловали"? Я думаю,  это по  другому  называется.
Это  на вашу ж... только  "обратили внимание". Так точнее  будет, правда? Да
сам же ваш Бабилов - слыхали? - "чепуха", говорит, заварить - раз плюнуть.
     Я сказал:
     - Он не про это говорит.
     Шурка от меня отмахнулся, чуть не со злостью.
     -  Да будет  вам  хреновину плести с  твоим "дедом"! Помешались на этой
заплате.
     Граков переглянулся с групповым.
     -  Я  ж говорю, совсем он  их деморализовал. Тот лишь плечами пожал, не
ответил. Тут Ванька Обод вперед выступил.
     - Лично я вот списаться хочу... Это как, можно или нет? Граков поглядел
на него строго. Ванька весь ужался.
     - Как фамилия?
     - Да чо "фамилия"? Вопрос нельзя задать?
     - Ну,  а все-таки, фамилия у  тебя есть?  Или ты  ее стесняешься? Вот у
меня  -  Граков, все знают.  А ты  у нас -  беспризорный,  что  ли? Иван, не
помнящий родства?
     Ванька помялся, выдавил из себя:
     - Чо это не помнящий? Иван Обод... Ну?
     -  Родила, наконец! Значит,  списаться  хочешь,  Иван  Обод?  Товарищей
бросить?
     - К доктору я на прием записан. Еще раньше.
     - Болен, значит? Плохо себя чувствуешь?  Это другое  дело,  прости. Это
вопрос  не  принципиальный.  Конечно,  держать   не  будем.  Причина  вполне
уважительная.
     Бондарь спросил:
     - А другим нельзя? Ребров моя фамилия.
     -  Можно, Ребров.  Представь себе, можно. Каждый, кто  хочет списаться,
может это  сделать. В  установленном  порядке.  Подать  заявление  капитану,
получить  у  второго  штурмана  аттестат  и так  далее.  Держать  никого  не
собираемся. Боязливые да робкие нам не нужны. Коллектив у нас здоровый, а от
балласта освободится - еще будет здоровее. Так, орлы?
     Он улыбался, все  свое золото выставил, а руку положил на плечо - тому,
кто  поближе. А ближе  всех  к  нему  Митрохин стоял, чокнутый  наш,  моргал
белесыми ресницами.  И тут он  весь встрепенулся, покраснел, даже затрясся -
от злости, что ли, или знамение ему привиделось.
     - Что мы стоим, действительно,  лясы  точим! Работать надо! Чиниться. А
думать - не хрена, ребята. А ну, айда работать!
     -  О! - Граков удивился даже, потрепал его по плечу.  -  Гляди-ка, Иван
Кузьмич. Мы тут про железо беспокоимся, а на этом железе - еще люди плавают!
     Чокнутый наш рванулся - куда-то чего-то вкалывать.
     - Ну, ребятки, - Граков нам сказал. - Давайте-ка, действительно делов у
нас хватает, не будем розовым мечтам предаваться.
     Мы постояли и разошлись.  Тут лишь заметили, что сварщики уже протянули
провода к корме, притащили с катера пару стальных листов. Все - пока мы лясы
точили.
     - Веселей, веселей на палубе!  - Это уже старпом покрикивал из рубки. -
Заспались.
     Шурка задрался с ним:
     - Сиди там. Скажи спасибо, что не разжаловали.
     - Ты с кем разговариваешь?
     - С кем! С тобой.
     -  А  ты глаза разинь.  Ты не со мной одним. А за ним действительно кеп
стоял - хмурый, шапку на брови надвинул. К нему тоже как будто относилось.
     - А я вообще говорю. Кой-кого не мешало бы разжаловать.
     Кеп отошел вглубь. Я взял Шурку за рукав, увел от греха подальше.
     Отдраили  трюма, стали  бочки  катать  на  полубак.  Это - чтобы  корма
поднялась. Все делали молча, но каждую минуту готовы были сорваться. Так оно
вскорости и вышло.
     Кепу  идея  пришла - на полубак еще  и сетей натаскать. Это нужно  весь
порядок, уложенный для  выметки,  разрушить, а  потом его снова  набирать. И
много ли толку от сетей - в них, в каждой-то, тридцать килограммов весу; это
чтоб увеличить дифферент на сантиметр,  нужно сеток полста, не меньше. Мы их
таскали, таскали, потом соображать начали - что же это мы делаем? А вернее -
дрифтер обо что-то споткнулся. И озверел.
     - Посылают командовать лопухов на нашу голову, так их и так и разэтак!
     А тихо было, и кеп, конечно, услышал. Он уж, поди, и сам  был  не  рад,
что  такая  идея  ему  пришла,  но  команда  отдана, отменить  -  амбиция не
позволяла.
     - Скородумов, ты это про кого?
     Мы бросили сетки, расселись на них и закурили. Спектакля ждем.
     - А я, - говорит дрифтер, - про тех, к кому это относится.
     - Скородумов, у  меня  к  тебе  давно претензия.  Не нравишься  ты мне,
Скородумов.
     - А  я не  за тем плаваю и не за  то деньги получаю, чтобы кому-то  там
нравиться.
     - Так вот, Скородумов, больше нам с тобой не плавать.
     -  Да  упаси!  Только  до  порта  дойти, а  там расплюемся. Ну, это  уж
потерпим недельку.
     - Нет, не недельку, Скородумов. Насчет порта вопрос решенный.
     Дрифтер так и сел:
     - Когда это он решенный?
     - Извини, с тобой не посоветовались. Так что можешь -  в индивидуальном
порядке. Мы тебе замену найдем.
     Дрифтер взял сетку и потащил. Мы за ним.  Лицо у него свекольное стало,
но все слова в горле застряли.
     - Хорош! - кеп наконец скомандовал. - Больше не таскайте.
     А мы всего-то штук двадцать перетаскали.
     - Как это "хорош"? Или уж все таскать или не браться было...
     Но кеп уже удалился. Вместо него старпом выглядывал.
     - Ладно, Скородумов, покричали - и хватит. Тебе сказано - "хорош".
     - Дак эти-то что - обратно таскать?
     Старпом задумался.
     - Валяйте, - говорит, - обратно.
     Тут  такое сделалось!  Дрифтер взревел  -  так,  что  чайки  взмыли над
Фугле-фиордом, пошел  к полатям* неверным шагом, вытащил  багор  и кинулся с
ним наперевес к рубке. Старпом уже, наверно, с жизнью  простился, стоял, как
памятник на своей могиле. Впятером  мы дрифтера завернули, увели  в  кубрик.
Там  он минут  через  двадцать успокоился  и вышел  с  помощником -  шкерить
подбору.  Остаемся  или уходим,  а  он ее  должен  срезать  со старых сетей,
негодных, а в порту сдать - она ценная, сизальская.

     * Полати  - легкий  досчатый  помост, расположенный выше  человеческого
роста,  между   мачтой  и  капом.  Используется  для  самого  разнообразного
хозяйства.

     А мы все катали бочки, пока не сказали  нам  "хорош",  корма поднялась,
можно заваривать пробоину.
     Боцман соорудил беседку -  два  штерта  и  доска,  -  на ней  мы  обоих
сварщиков смайнали за борт.  Один  там дрелью  сверлил отверстия  в обшивке,
другой кувалдой выстукивал края пробоины.
     - Эй, сварщики! - Шурка им орал. - Вы варите как следует. Потонем - вас
же совесть замучит.
     Мне  с  Васькой Буровым боцман  вручил  по лопате  -  мокрый  уголь  из
каптерки  штывать в пробоину. Его там до черта насыпалось - трубу разорвало,
по которой он сыплется из бункера; вся вода от него почернела.
     - Эй,  сварщики,  - Васька  шептал им  в дыру. - Ни  хрена  не  варите,
поняли? Одних бичей слушайте. Сварите себе тяп-ляп. Чтоб она снова  потом бы
разошлась.
     - Да не поймешь вас, ребятки, кого слушать.
     Они и не слушали, грохали по обшивке. Дрель визжала, как зарезанная.
     - Давай, Васька, штывай, - сказал я ему.
     - Да погоди, вожаковый, посачкуем. Никто ж нас тут не видит.
     Я один  штывал. Что  толку  сачковать  - когда  сидишь в вонючей  дыре,
грохот  в ушах,  визг. Но Ваську хоть повесьте  за ноги - он и так сачковать
согласен. Сидел на кадушке с капустой и все перекуривал, перекуривал.
     Старпом пришел - взглянуть на нашу работу.
     - Сколько выгребли?
     - Сто шидисят три лопаты, - Васька говорит.
     - Он, значит, работает, а ты считаешь?
     - Как же  не считать?  Мы ж  по  очереди.  Вдвоем же  не  развернуться,
продуктивность снижается.
     Он хороший сачок, с образованием. Спросил даже, с готовностью: .
     - До сколько штывать, старпом? До тыщи или до трех?
     - Пока сухой не пойдет.
     - Ясно, это считай - тыща семьсот.
     Старпом постоял и ушел.
     - Кури смело, - говорит мне Васька. - Слыхал - "пока сухой не пойдет".
     - Ну, так нам тут работы суток на трое.
     - Ты что? Его, если  хочешь знать, вообще штывать не нужно. Думаешь, он
мокрый не горит? Его специально водой поливают, спроси у кандея.
     Я бросил лопату.
     - Так чего ж мы с ним возимся?
     - А не возись!  Я ж  те говорю - кури.  Ну, шевели полегоньку,  а то на
палубу выгонят.
     Я снова взял лопату.
     - Не  напрягайся, - сказал Васька.  -  Это ж мы всегда  можем  сказать:
"сухой пошел".
     - Они ж увидят.
     -  А мы сами сухого подсыпем. Из бункера принесем и  затолкаем в трубу.
Ты, Сеня, молодой еще, дак за артельного держись.  Я с  дураками  всю  жизнь
живу, а с ними-то больше научишься, чем с умными.
     Но недолго мы  блажествовали. Граков пришел - я  его  ботинки увидал, с
замшевым  верхом. Стоял и  стоял  у нас  над душой,  пришлось  тут  и Ваське
включиться в работу.
     Вдруг он нас спрашивает, Граков:
     - Это кто велел?
     Я все кидал лопату за лопатой.
     - Кто приказал уголь в воду бросать?
     - Мало ли, - говорю, - умников найдется.
     - А у тебя у самого голова на плечах имеется?
     Я встал, опершись на лопату, и заглянул вверх:
     - Ну, вы потише, меня родная мама с детства не обижала.
     -   Грубый   матрос,   -   говорит   он   мне.  -   Совершаешь  двойную
бесхозяйственность  и  грубишь  при этом старшему. Уголь  надо сушить, а  не
бросать  в воду.  А  второе - дно засоряешь в бухте.  По конвенции мы  здесь
окурок не имеем права бросить за борт.
     Это он все правильно говорил. Но мне его тоже подколоть захотелось.
     -  А мое  дело  маленькое.  Скажите  старпому,  пускай свое  приказание
отменит.
     - Так вот я тебе приказываю.
     - Вы?  А кто вы такой на  судне, прошу прощения? Я вас  просто знать не
знаю.
     Он постоял, постоял. А я все кидал с таким даже увлечением.
     - Ну, что ж, - говорит. - Ты прав.
     - И кстати, - говорю, - пожалуйста, со мной на "вы".
     Он не ответил, ушел. Старпом прибежал, весь пылающий.
     - Хорош! - говорит. - Сколько перекидали?
     - Да лопаты четыре, - ответил Васька. - Только ж начали.
     Но вылезть нам тоже не дали. Полез групповой механик в люк - поглядеть,
как там выстучали края.
     - Порядок, можно притягивать.
     Сварщики завели снаружи лист, приложили его к обшивке, в каптерке стало
темно. В  дыры, что они там  просв