азговор как-то не клеился. Все мы старательно обходили тему об измерениях глубин, хотя только она и была у каждого на уме. Вероятно, именно поэтому беседа получалась вымученной и искусственной. Мне стало тоскливо, и я ушел к себе в каюту.
     Усевшись за стол, я начал набрасывать схемы и размышлять над ними, пытаясь найти ответ на волновавший всех нас вопрос: почему все-таки рвутся тросы? Вдруг в дверь постучали, и за спиной у меня послышался знакомый осторожный кашель. Можно было безошибочно угадать по этим признакам появление боцмана.
     - Дмитрий Прокофьевич?
     - Есть! - откликнулся, как эхо, боцман.
     - Что скажете, Дмитрий Прокофьевич? - спросил я, поворачиваясь к нему.
     Боцман нерешительно потоптался на месте, что-то обдумывая, потом заговорил:
     - Вот у нас, Константин Сергеевич, каждый день непредвиденный момент получается. Да... Все некогда да некогда... А в трубах небось опять сажи на палец наросло. Да... Почистить бы время...
     - Завтра у нас санитарный день, Дмитрий Прокофьевич. Тогда и почистим...
     По глазам боцмана я видел, что он пришел вовсе не за тем, чтобы напомнить о чистке труб. Он и сам прекрасно знал, что на девятнадцатое число назначен санитарный день.
     Буторин, как и следовало ожидать, не уходил.
     - Вот и хорошо,- тянул он,- значит, почистим. Да...
     Буторин осторожно взял своими потрескавшимися, исколотыми проволокой пальцами папиросу, и я с невольным сожалением посмотрел на его руки. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся:
     - Совсем рябые руки стали... Ну, ничего, до свадьбы-то, говорят, заживет...
     Он помолчал и потом, решившись наконец, заговорил:
     - Слыхал, Константин Сергеевич, хочешь ты оставить глубину-то мерить?..
     - Да, пока что думаю отложить,- ответил я.
     Боцман затянулся папиросой, выпустил клуб дыма и с горечью произнес:
     - Нехорошо получается. Столько трудов положили, столько керосина спалили, и все, выходит, зря. Ну, позвольте, мы еще один раз попробуем. Только один раз, а? Все наши стремления - довести до конца это дело. А что руки мерзнут - это ничего. Ребята все согласны, я уж с ними договорился. Порядок будет...
     Честное слово, мне хотелось в эту минуту обнять и расцеловать боцмана! Он глубоко растрогал меня своей преданностью науке, о которой еще недавно у него было самое смутное представление. Но не будет ли и на этот раз труд напрасным? Имею ли я моральное право заставлять людей продолжать мучительно трудную работу, не будучи уверенным в успехе? Не лучше ли отложить ее хотя бы до наступления теплого времени? И, наконец, из чего плести трос? Ведь в нашем распоряжении остается лишь самый ненадежный, изношенный материал...
     Я спросил:
     - А из чего плести?
     Боцман нерешительно напомнил:
     - А что, если нам все-таки взять вон ту проволоку от вантов? Мы с Токаревым прикидывали - должна выдержать...
     Я хорошо знал, о какой проволоке идет речь. Этот проект уже давно обсуждался в кают-компании и был отставлен как не внушающий доверия. У нас в твиндеке № 4 лежала большая бухта трехдюймового стального троса, приготовленного для смены стоячего такелажа. Этот трос был сплетен из двухмиллиметровой стальной проволоки. Вить из этой проволоки лотлинь нельзя: он был бы слишком тяжел, да и сама она не поддалась бы кручению. Можно было лишь ограничиться спайкой отдельных кусков ее в одну длинную стальную нить.
     Но выдержит ли собственную тяжесть такая тонкая нить, если ее растянуть на 4-5 километров? Это было более чем сомнительно.
     Буторин выжидающе глядел на меня, повторяя:
     - Один только раз... Ну, в последний раз. День и ночь будем работать... Попробуем, а?..- Лицо боцмана сразу посветлело, когда я согласился с его предложением. Он повернулся и неуклюже, бочком выбрался из каюты. Слышны были его торопливые шаги; боцман спешил порадовать товарищей.
     Третий трос пришлось изготовлять в самый разгар полярной зимы. Но работа шла бесперебойно. Вахтенные отмечали в судовом журнале:
     "22 декабря. Боцман Буторин подбирает стальной трос для наращивания. Температура воздуха упала до 28 градусов мороза. Северо-восточный ветер усиливается.
     23 декабря. Буторин и Гетман разматывают стальной трехдюймовый трос для наращивания троса глубоководной лебедки... Температура воздуха минус 28 градусов.
     28 декабря. Гаманков, Шарыпов и Гетман разматывают стальной трос. Температура воздуха минус 37,7 градуса... Слышно частое потрескивание от мороза в деревянных частях судна.
     29 декабря. Гаманков, Шарыпов и Гетман разматывают трос. Температура воздуха минус 35,1 градуса".
     Пока Буторин, Гаманков, Шарыпов и Мегер возились с тросом, распуская его на отдельные проволоки, механики трудились над изготовлением нового прибора для взятия проб грунта со дна океана.
     Изготовить такой прибор в наших условиях было почти немыслимо. Но Токарев взялся выполнить и это задание.
     К 15 января прибор, сконструированный Токаревым, был готов. Он весил всего 16 килограммов. Теперь можно было предпринять новую, третью по счету попытку нащупать дно океана.
     С раннего утра над нами полыхало величественное полярное сияние, достигавшее порой исключительной интенсивности. В зените сверкала гордая корона. Трепетные лучи, дуги и полосы расцвечивали весь небосвод небывало праздничной иллюминацией. Но, кроме вахтенного, обязанного по долгу службы наблюдать за небесными явлениями, в этот раз никто не любовался этим удивительным фейерверком. Мы были поглощены более прозаическими делами: мы устанавливали блок-счетчик, прорубали майну, смазывали салом автоматические храпцы, чтобы они не отказали в ледяной воде, устанавливали освещение.
     Невзирая на тридцативосьмиградусный мороз, мы довольно уверенно орудовали у глубоководной лебедки. Наконец в 14 часов 40 минут я подал команду Буторину, занимавшему свой бессменный пост у барабана, на котором был намотан трос:
     - Травить лотлинь!
     - Есть травить лотлинь! - откликнулся боцман.
     Лебедка зарокотала, и новенький прибор Токарева исчез в майне. Механик с гордостью и какой-то особой нежностью проводил его взглядом.
     Вначале все шло нормально. Мотор работал без перебоев, тонкая проволочная нить плавно уходила под воду. Но вскоре нами снова овладела тревога: блок-счетчик отсчитывал уже пятую тысячу метров, а Гаманкову и Гетману, которые по старому методу оттягивали трос медными крючьями, все еще не удалось ощутить момента касания дна. Трудно было предположить, что в этом месте океан настолько глубок. Скорее всего такой кустарный метод просто не оправдывал себя: физически невозможно на ощупь определить момент, когда конец тяжелого троса ляжет на дно.
     - Выбирать лотлинь! - скомандовал я.
     Но тут неожиданно закапризничал наш "Симамото". Механики бросились к двигателю, чтобы выяснить причину перебоев. Тем временем пятикилометровый трос болтался в проруби, а конец его в это время, быть может, волочился по дну.
     Прошло десять, двадцать, тридцать минут... Изношенный мотор все еще отказывался работать, хотя механики, казалось, готовы были сами влезть в цилиндр и заставить поршень двигаться. Все мы нервничали, и каждая минута казалась часом.
     Наконец "Симамото" ожил, ворчливо откашлялся и заработал. Все облегченно вздохнули. Но наша радость была кратковременна: через 40 минут, когда в воде оставалось всего 1700 метров троса, линь лопнул и конец его вместе с прибором Токарева ушел на дно.
     Я невольно взглянул на второго механика. Он был бледен, но с уст не сорвалось ни одного слова. А ведь это не сладко - собственными глазами увидеть гибель того, над чем трудился в течение двух недель!
     - Константин Сергеевич, колышка! - крикнул со льда Шарыпов, рассматривавший при электрическом свете оборванный конец.
     Так и есть! Наши опасения были справедливы: конец явно показывал, что, достигнув дна, трос свился в клубок; в результате образовались спирали, при подъеме они скрутились, и одна из них лопнула. Надо во что бы то ни стало найти новый способ определения момента касания грунта, иначе нам ничего не удастся сделать.
     Во всяком случае опыт показал, что Буторин и Токарев были правы: тонкая стальная проволока оказалась не слабее нашего старого плетеного линя.
     У нас оставалось 3300 метров проволочного троса. Что, если срастить его с остатком старого линя и повторить опыт? Правда, люди устали. Однако всем нам не терпелось добиться каких-то результатов. Ведь мы решили на этот раз произвести последнюю попытку измерения глубины. Так почему же не исчерпать все возможности до конца? Было решено немедленно врастить в лотлинь еще тысячу метров старого двухпрядного троса.
     Но где взять новый груз? Уж если рисковать, то рисковать до конца; было разрешено Токареву пустить в дело тяжелую трубку для взятия грунта, отрезав от нее большую часть, чтобы максимально облегчить прибор.
     Люди работали в эти часы самоотверженно. Они забыли о холоде, о том, что с раннего утра никто ничего не ел. Приходилось силой прогонять то одного, то другого в кают-компанию, где Га-манков, исполнявший обязанности повара, расставлял закуски.
     В 21 час 30 минут неожиданно погас свет. Оказывается, в довершение всех бед порвался изношенный приводной ремень. Механики зажгли керосиновые фонари и вооружились шилом и дратвой. Через полчаса ремень был сшит и палуба "Седова" снова озарилась светом.
     Наконец поздним вечером все было готово.
     В 22 часа 10 минут глубоководная лебедка снова заработала. Хотя люди пробыли уже 12 часов на морозе, никто не проронил ни одной жалобы. Все взоры были устремлены на майну, в которой тускло поблескивала вода, быстро покрывавшаяся ледяными иглами. Там, под водой, решался исход нашего опыта.
     В первый раз решили опустить трос только на 4 тысячи метров, а затем, если он не достанет дна, опускать его глубже и глубже, увеличивая каждый раз длину выпущенного линя на 50- 100 метров.
     Около полуночи мы начали выбирать трос. Старались вращать барабан лебедки возможно плавнее и медленнее, чтобы не потревожить лотлинь. Вероятно, ни один рыбак в море не следил за кончиком своей лесы, выходящей из воды, с таким вниманием, как мы наблюдали за последними метрами линя.
     Впервые после трех неудачных попыток, когда всякий раз на дне оставались тысячи метров троса, происходило нечто необыкновенное: счетчик отсчитывал сотни, десятки метров, а проволочная нить все тянулась из воды. Наконец в майне мелькнуло что-то большое и черное, послышался плеск, и Шарыпов крикнул:
     - Стоп! Груз вышел!..
     Дрожащими от волнения руками он держал тяжелую трубку Экмана, благополучно вернувшуюся с глубины в 4 километра.
     Значит, победа? Но радость наша была преждевременна: никаких признаков грунта обнаружить в трубке не удалось.
     Мы одержали победу лишь наполовину: в эту ночь было доказано, что наш новый трос пригоден для глубоководных измерений и что даже тяжелая трубка может вернуться со дна океана, если только нам удастся избежать возникновения колышек. Но до дна океана мы не достали. Очевидно, наспех приготовленный груз сорвался и закрыл храпцы раньше времени.
     Измерение глубины мы закончили около полуночи. А уже через час послышались хорошо знакомый звон, треск и грохот - началось сжатие, вскоре достигшее исключительной силы. Экипаж, не успев отдохнуть, немедленно отправился к аварийным базам, вблизи которых появились трещины. Это был памятный аврал по спасению склада горючего.
     Почти десять дней отнял у нас этот непредвиденный аврал, и лишь в последних числах января нам удалось вернуться к подготовке нового, пятого по счету опыта.
     И на этот раз было зверски холодно - термометр показывал 35 с половиной градусов мороза. Вырубленная во льду майна почти мгновенно затягивалась ледяным салом, и нам часто приходилось ее расчищать, чтобы уменьшить трение лотлиня. Приходилось особенно внимательно следить за блок-счетчиком, который то и дело покрывался льдом.
     Измерение глубины мы начали довольно поздно, так как с утра Ефремов, Буторин, Гаманков и Гетман были заняты на гидрологической станции. Им удалось взять шестнадцать проб воды с различных горизонтов, до глубины в 2 тысячи метров включительно.
     Два раза мы не достали дна.
     Тонкая стальная нить ушла в воду в третий раз.
     Около девяти часов вечера мы начали выбирать лотлинь. Выбирали его медленно в течение полутора часов. Как будто бы все шло хорошо. Но в самом конце опыта (под водой оставалось лишь 550 метров троса) неожиданно произошла новая авария: когда замок сращенной проволоки проходил через блок, послышался легкий хруст металла, и в то же мгновение конец троса с прибором скрылся в стылой воде...
     Снова плели трос и готовили трубки для взятия грунта. Когда измеряли глубину, трос опять оборвался. На этот раз он в нескольких местах был перепачкан серым глинистым илом.
     Судя по следам ила и колышкам, образовавшимся на конце лотлиня, мы просчитались на 400 метров - 400 метров троса лежали на дне океана. Значит, в этой точке глубина составляет приблизительно 4400 метров.
     Для получения более точной цифры надо было возможно скорее повторить промер, пустив в ход вторую трубку, которая стараниями наших моряков была укорочена и значительно облегчена.
     На этот раз было решено применить еще одно приспособление: прикрепить к концу стального троса кусок пенькового линька от лотлиня. Гибкий и мягкий, но в то же время достаточно прочный, пеньковый трос не боится колышек. Даже в том случае, если пеньковый конец ляжет на дно, ничего опасного не произойдет: он вытянется в струнку, как только трос потянет его вверх. Надо сказать, что это простое, но вместе с тем важное усовершенствование не раз выручало нас впоследствии.
     Но еще большую роль сыграло, бесспорно, предложение нашего скромного машиниста Коли Шарыпова, внесенное им утром 17 марта, за несколько часов до начала промера, которому было суждено завершиться решающей победой.
     Как будто этот день не обещал ничего хорошего. Во всяком случае начался он отнюдь не весело. Вахтенный журнал "Седова" рассказывает об этом утре так:
     "17 марта. В 7 часов в продолжение 7-10 минут - сжатие льда в трещине, проходящей за кормой. На горизонте слабая дымка. Юго-западный-западный ветер - 3 балла. Температура наружного воздуха - минус 41,2°.
     9 часов 30 минут. Буторин, Гетман и Шарыпов продолжают работы но подготовке к измерению глубины.
     11 часов. Судно испытало толчок по месту трещины, проходящей за кормой, сжатие и торошение льда... Продолжается с небольшими перерывами сжатие льда по корме и слева по месту трещины, идущей за кормой.
     14 часов 15 минут. Сжатие по корме и слева значительной силы, торос молодого льда на месте трещины. Под напором начинает ломаться старый лед в расстоянии 20 метров от судна, причем поле льда у левого борта сильно трещит: вал торошения медленно приближается к судну.
     С 14 часов команда продолжает работы по подготовке к измерению глубины".
     Эта короткая запись достаточно наглядно показывает, насколько экипаж "Седова" приноровился к своеобразной обстановке дрейфа. Теперь мы уже не теряли зря времени на разглядывание ледяных валов, разгуливающих над океаном. За ними бдительно наблюдали вахтенные, и этого было достаточно. В нужный момент вахтенный подавал сигнал, и тогда все пятнадцать зимовщиков становились на борьбу с наступающими льдами. А пока что каждый спокойно занимался своим делом.
     Судя по некоторым признакам, во второй половине дня должно было наступить некоторое затишье. Им следовало воспользоваться для измерения глубины. Я зашел в кубрик, чтобы проверить, как подвигается дело у Буторина, Шарыпова и Гетмана. Над камельком сушился блок-счетчик. На стене висел новый для кубрика предмет - большой медный безмен круглой формы.
     Я хотел спросить боцмана, зачем его сюда принесли, но Шарыпов предупредил мой вопрос:
     - Как вы смотрите, Константин Сергеевич: что, если мы все же попробуем его применить? Помните, Токарев еще осенью предлагал...
     И я сразу вспомнил историю этого безмена. Когда мы только начинали подготовку к измерениям глубины, Токарев отыскал в машинном отделении этот старый безмен, применявшийся когда-то для взвешивания мешков с углем, и предложил употребить его вместо динамометра. Если к безмену подвесить блок-счетчик, то по мере опускания лотлиня он будет все время увеличивать свои показания - тяжесть опускаемого в воду троса начнет возрастать. Но в тот момент, когда груз, укрепленный на конце лотлиня, достигнет дна, показание безмена резко уменьшится. Это будет сигналом остановки.
     Сама по себе эта идея крайне проста. Но наш плетеный трос весил значительно больше 350 английских фунтов <Английский фунт - 0,413 килограмма.>, на которые был рассчитан безмен. Предложение Токарева было отклонено, а потом о нем забыли. Только Шарыпов держал пружинные весы на примете.
     Теперь, когда мы изготовили трос из проволоки, весивший вдвое меньше прежнего, безмен был как нельзя более кстати. Было решено немедленно пустить его в дело.
     Теперь мы обладали двойной гарантией от обрыва: во-первых, пеньковый линь не боится колышек, а во-вторых, импровизированный динамометр должен был более или менее своевременно сигнализировать о моменте касания грунта. Я с нетерпением ждал, когда льды успокоятся и мы сможем испробовать на практике наши новшества.
     Наконец сжатия льда прекратились, и мы начали свою работу.
     Боцман несколько недоверчиво относился к новшеству, предложенному Шарыповым, с опаской глядел на старенький безмен. И хотя он с каждым разом увеличивал свои показания, Буторин все неохотнее отпускал тормоз лебедки.
     Блок-счетчик регистрировал 4260 метров... 4310... 4360...
     Стрелка динамометра уходила дальше и дальше.
     Наконец боцман не выдержал:
     - Константин Сергеевич, не верьте этой штуке! Подведет проклятый безмен! Останемся без троса...
     Я волновался не меньше Буторина. Риск был большой, но опыт надо было довести до конца.
     - Еще пятьдесят!
     Боцман бросил на меня укоризненный взгляд и, безнадежно махнув рукой, отпустил рычаг. С отчаянным грохотом лебедка сбросила в воду новые 50 метров троса. Стрелка безмена снова увеличила показание.
     4410 метров! И все еще нет дна? Что, если и в самом деле этому старому безмену нельзя доверять? Ведь в прошлый раз трос лег на дно на глубине 4400 метров.
     - Еще пятьдесят!
     Цифры на блок-счетчике мелькали все быстрее: 4420... 4430... 4440... 4450...
     Боцман затормозил. В тот момент, когда счетчик показал, что под водой уже 4460 метров троса, стрелка динамометра прыгнула к рекордной цифре - 310 фунтов. Никаких признаков прикосновения к грунту!
     - Давайте еще пятьдесят!
     Боцман взмолился:
     - Нельзя больше, Константин Сергеевич! Оборвет, верное слово, оборвет. Без троса останемся...
     И все же опыт следовало закончить, и я повторил:
     - Еще пятьдесят!
     Буторин отпустил тормоз. Трос пошел еще глубже. Барабан глухо ревел, вся лебедка ходила ходуном. Боцман приговаривал:
     - Вот оборвется... Вот оборвется... 4510 метров!
     Я посмотрел на диск безмена. И - какая радость! - стрелка, его неожиданно качнулась в противоположную сторону и остановилась на цифре 270.
     - Груз на грунте! - крикнул я Буторину.- Приготовиться к выбиранию лотлиня!
     Я с большим волнением ждал, пока закончатся все приготовления к выбиранию троса. Ведь показание динамометра могло уменьшиться и по другой причине: что, если конец троса с трубкой Экмана и новеньким линем, не выдержав тяжести, оборвался?
     В 4 часа дня мы наконец начали выбирать лотлинь. И сразу же, как только счетчики отсчитали 20 метров, стрелка безмена резко подпрыгнула - ее показание в один миг увеличилось на 30 фунтов. Я с облегчением вздохнул: теперь уже было ясно, что там, под водой, все в порядке. Такой скачок - верное свидетельство отрыва от грунта.
     Для памяти я записал в тетрадке:
     "16 часов 05 минут. Длина вытравленного троса - 4490 метров. Показание безмена -