"Левые котлы потушены. Медленно погружаемся, крен увеличивается".
     В 22 часа 40 минут последнее сообщение: "Судно тонет. Команда садится в шлюпки. Работаю последний раз. Ухожу в шлюпку. Спасайте нас". "Декабрист" затонул приблизительно в 60 милях к югу от острова Надежды, острова, возле которого недавно бедствовал "Беломорканал".
     Моряки были потрясены гибелью ветерана советского торгового флота. "Декабрист" был в нем, пожалуй, вторым по величине. Еще учась в мореходке, я мечтал попасть на него хотя бы матросом.
     31 октября пароход покинул Исландию и самостоятельно, без охраны вышел в плавание, направляясь в Белое море. На траверзе острова Надежды появились фашистские самолеты. "Декабрист" открыл огонь (вооружен он был неплохо). Капитан Степан Поликарпович Беляев все время выпускал ракеты с парашютами на тонкой проволоке, мешая врагу целиться. В то же время пароход маневрировал, уклоняясь от торпед. В результате все бомбы и торпеды были сброшены в воду.
     Но самолеты возвращались все снова и снова. Одна бомба попала в судно. Затем левый борт пробила торпеда, лопнули переборки. Носовое орудие вышло из строя, заклинилась скорострельная пушка. Боцман Петров-Старикович и матрос Фомин спустились за борт и работали в ледяной воде, заводя пластырь на пробоину. Чтобы уменьшить поступление воды в трюмы, шли задним ходом. Однако вода неумолимо затопляла пароход. Появился крен на левый борт. Заливало топки котлов и машинное отделение. Да тут еще начался шторм. Только тогда капитан Беляев приказал покинуть судно...
     Судьбу моряков "Декабриста" мы узнали лишь после войны. И то только тех, кто сел на шлюпку номер один: Беляева и еще восемнадцати человек. Их пригнало ветром к острову Надежды и волной выкинуло на берег.
     Больше года пробыли они на острове - голодные, обессиленные, больные. Для большинства из них остров стал последней пристанью.
     В один из августовских дней на остров заплыла ремонтироваться вражеская подводная лодка. Забрали капитана, а за остальными приплыли через три месяца, в октябре 1943 года.
     Поместили всех в Норвегии в концлагерь.
     Когда я писал эту книгу, мне довелось встретиться с Н. М. Натальич- судовым медиком "Декабриста". Несмотря на перенесенные страдания, она была здорова и полна жизни.
     Из гитлеровского лагеря смерти капитан Беляев, Натальич и матрос Бородин были освобождены благодаря помощи норвежских патриотов. После победы все вернулись на Родину. И снова пошли на суда торгового флота.
     Таким образом, из восьмидесяти человек команды "Декабриста", покинувших судно на четырех шлюпках, остались в живых только трое.
     В год 30-летия Великой Победы на острове Надежды был открыт обелиск. Открытие прошло в торжественной обстановке. Памятник обращен лицевой стороной к морю. Слева поставили якорь с цепью. На камне высечена надпись: "Морякам советского парохода "Декабрист", героически погибшего в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в 1942 г.".

***

     В Архангельске вовсю шла загрузка союзных транспортов, прибывших с PQ-18. Они теперь принимали в свои трюмы лес и руду. Новый конвой выйдет в рейс под кодом QP-15. 17 ноября все транспорты должны быть на морском рейде, и изменить этот срок даже на один день очень трудно. Сроки выхода и все мероприятия по обеспечению безопасности на переходе согласовывались с английской военной миссией. А мер этих немало: тут и авиаразведка, и траление, и завеса из подводных лодок, и охрана союзных транспортов с воздуха.
     Ледокольное обслуживание QP-15 Папанин возложил на меня. На мне лежала обязанность выколоть изо льда основательно примерзшие у причалов транспорты и вывести их к морю. Двина уже замерзла, и приходилось думать, как выходить из положения. Ледоколов-то ведь в моем распоряжении не было, кроме все той же "восьмерки". Договорился с Василием Александровичем Мироновым, капитаном архангельского торгового порта, разделить работу пополам. Я "выковыриваю" транспорты изо льда у причалов и вывожу их на русло, он - на рейд. Миронов был энергичным и бесстрашным в своем деле человеком.
     Помню, иногда он забирался на пароходы, не требуя трапов, по тонкой длинной доске, переброшенной с мостика ледокола на борт судна. Английские моряки часто аплодировали Василию Александровичу.
     Октябрьские праздники застали нас в трудах. Вести с фронтов все так же мало утешительны. 7 ноября я невесело провел на одном из судов. Хорошо помню чувство одиночества, охватившее меня в корабельной каюте, когда кончился праздничный ужин. Я вспомнил родителей, жену, дочь. Как они живут в далеком Омске? Здоровы ли? Как прошел у них праздник?! Встал перед глазами день 7 ноября, проведенный здесь, в Архангельске, девять лет назад, в 1933 году.
     Я окончил мореходку во Владивостоке, плавал на дальневосточных морях, но хотел посмотреть Европу. С приятелем Толей Дренавским мы приехали в Ленинград. В отделе кадров пароходства оказалась большая очередь моряков, желающих попасть на пароход. Мы решили попытать счастья в Архангельске.
     В город приехали вечером, в самом конце октября, и тут же отправились в Дом моряка на улицу Карла Маркса. Прошла неделя, наступили праздники. Жили мы в большой комнате на двенадцать коек. Комната была населена плотно. Но 6 ноября мы остались вдвоем с Толей, остальные разбрелись по знакомым и друзьям. В шесть вечера к нам вошел директор Дома моряков, крепкий, благодушный человек.
     - Ребята,- сказал он добрым голосом,- хотите попасть на праздничный ужин в клуб водников?
     - Хотим,- обрадовался Толя.
     - Ну и прекрасно. Однако вам придется немного потрудиться. Надо доставить в клуб на Поморскую корзинку с посудой. Я позвоню директору, он мой друг, вас с благодарностью примут, и вы проведете праздник с лучшими нашими людьми.
     - Согласны,- ответил за себя и за меня Толя.
     - Одевайтесь, а я приготовлю корзинку.
     Когда мы вышли на крыльцо, там уже стояла огромная плетеная бельевая корзина, доверху загруженная посудой. Толя приподнял ее за одну ручку и выругался: ноша оказалась очень тяжелой.
     - Ну что ж, пошли.
     Мы ухватили корзину с двух сторон и двинулись. Тяжесть оттягивала нам руки, и приходилось останавливаться каждые двадцать шагов. Нас вдохновлял ужин, танцы, концерт.
     В трамвай нас с этой корзинищей не пустили, и от улицы Карла Маркса до Поморской мы тащились не меньше часа. Клуб был ярко освещен и полон народа. При входе стояли дежурные с красными повязками на рукавах.
     Они велели нам оставить корзину у двери. Мы с важным видом потребовали директора клуба. Он появился и был весьма обрадован.
     - Возьмите у них корзину,- сказал он дежурным,- отнесите буфетчикам.
     - А как же мы? - опешил Толя.- Нам директор Дома моряков сказал, что вы пригласите нас на вечер.
     - Я не знаю, что вам сказал ваш директор. У меня нет ни одного свободного места... За посуду большое спасибо.
     - Ешьте сами свое спасибо,- Толя расстроился.
     Мы вышли на темную улицу и ринулись в Дом моряка с надеждой увидеть его директора и восстановить справедливость. Однако дом был пуст. Только дежурный сидел за столиком у двери и читал книгу. И мы легли с Толей спать несолоно хлебавши...
     Но что значат давние огорчения по сравнению с военными событиями этого года... Возникли совсем другие картины. Мне представилось, что в замерзшую Двину вошел с моря новый ледокол и с необычной легкостью пробивал русло и выкалывал замерзшие суда...
     Даже в самое трудное время войны у меня никогда не возникало сомнений в победе над фашистами. Вера в свой народ, в партию была безгранична. Все мысли были о том, как скорее и лучше выполнить порученное мне дело.
     И сны у меня в ту осень были однобокие: льды и ледоколы.
     Утром 8 ноября 1942 года меня снова со всех сторон обступили ледокольные заботы. Еще в октябре из Арктики прибыл ледокольный пароход "Монткальм". Это было странное судно. Недаром про него говорили: "Курица не птица, "Монткальм" не ледокол".
     Он пришел из Канады минувшим летом и был передан Советскому государству. Судно было старое. Надводная часть корпуса проржавела и иной раз при очистке пробивалась насквозь. Водотрубные котлы плохо держали пар, для них требовались угли высоких марок, а наш воркутинский не мог обеспечить нужное давление. Вот "Монткальм" и работал вполсилы, едва ворочаясь во льду.
     Когда стало ясно, что канадец отпадает, все надежды я возложил на "Седова" - он заканчивал починку на судоремонтном заводе "Красная кузница".
     На небольшом ледокольном буксире отправился туда. Подобравшись к пароходу, на котором дрейфовал в Ледовитом океане, я вызвал капитана Э. Г. Румке. Он показался на палубе - полноватый, с добродушным круглым лицом, волосы светлые с проседью.
     - Приветствую, Эрнст Германович! Как тут у тебя?
     - Здравствуй, Константин Сергеевич, ремонт еще на два дня. Но машина готова.
     - Великая просьба: немедленно снимайся. Надо околоть суда у причалов.
     - По просьбе не могу, приказывай. По приказу через четыре часа буду готов.- Он обернулся к подошедшему старшему механику.- Вот механик говорит, угля всего на шесть ходовых часов.
     Этого я не ожидал, новое осложнение.
     - Переходи к угольному причалу. Насыпем уголь,- сказал я не совсем уверенно: с углем было не так-то просто.
     - Хорошо,- отозвался Румке,- снимаюсь к угольному.
     С Эрнстом Германовичем мы впервые встретились еще на "Садко", где я одно время был старшим помощником капитана, занимая место ушедшего в отпуск Эрнста Германовича. Когда он вернулся, я остался вторым помощником, и мы вместе участвовали в высокоширотной экспедиции и вместе зимовали. Характер Румке был мне хорошо известен: добрейший, тишайший, он всегда был верен своему слову.
     - Не подведи, Германыч,- сказал я все же на всякий случай.- Понимаю, "Седов" не приспособлен к околочным работам, но только он может выручить. Работай осторожно, не продырявь "союзный" корпус.
     Эрнст Германович поднял руку в знак понимания.
     Из ближайшего телефона позвонил начальнику порта Дикому, попросил прислать на уголь грузчиков.
     - Будут,- сказал Георгий Иванович.- Даю на "Седов" бригаду Шадриной. Работницы верные.
     Я всегда удивлялся энергии Георгия Ивановича. Вот кому пришлось поработать в военные годы! Ни дня, ни часа отдыха. Все свои силы вложил бессменный начальник Архангельского порта в дело победы над врагом.
     Во время разговора с Диким узнал: 13 ноября умер капитан А. К. Бурке...
     Я отправился по всем причалам, где стояли транспорты. Еще раз предупреждал капитанов: будьте готовы к выходу на рейд. После двадцати четырех часов разъездов составил для Румке трафик очередности околки.
     На угольный причал я добрался к 11 часам. "Седов" стоял у стенки, вокруг темно и тихо. Уголь не грузили. Оказалось, начальник арктического пароходства не счел своей обязанностью бункеровать суда, работающие на Двине. Два часа пришлось "висеть" на телефоне, пока не пришло наконец распоряжение дать уголь.
     Я рассказал бригаде Шадриной обстоятельства дела. Женщины за четыре часа погрузили на "Седов" воркутинского угля на пять ходовых суток.
     Все это хорошо вспоминать, а ведь тогда было 16 ноября - канун железного срока выхода конвоя в море.
     Эрнст Германович принялся за работу споро. Я даже не ожидал, что дело пойдет так быстро.
     Рано утром 17 ноября QP-15 в составе двадцати восьми судов начал движение.
     Он был последним в порядке конвоев "PQ - QP". В конце 1942 года их зашифровали по-иному.
     Проводы QP-15 были нашей первой ледовой операцией в начале зимы 1942/43 года. Еще не все суда выведены в море, а лед крепчал быстро. Ледокольный пароход "Седов" и ледокол "восьмерка" уже не справлялись. Нескольким пароходам грозила зимовка у портовых причалов. А ведь каждый из них мог привезти из Англии или США но нескольку тысяч тонн военных грузов. Многих трудов стоило, по они ушли, эти суда.
     Хочу рассказать об одном трудовом подвиге в ходе ноябрьских погрузок-выгрузок.
     На Бакарице разгружали пароход "Петровский". Пока кран снимал носовые палубные грузы, судно основательно вмерзло в лед. А как быть с остальными трюмами? Подвинуть кран не было никакой возможности. И тогда грузчики помогли передвинуть судно - без ледокола, который выкалывал готовые к выходу в море пароходы в двух десятках километров ниже по течению.
     Коллектив грузового участка, которым руководил Александр Алексеевич Ильичев, решил вручную разбить лед вокруг "Петровского" и продвинуть его вперед. Работали с утра до вечера, и вот вдоль корпуса затемнела майна. Завели концы на причал и с помощью лебедок и судовой машины попытались продвинуть судно. Оно ни с места. Снова взялись за пешни. Майна у бортов стала гораздо шире. Опять пустили в ход лебедки, судовую машину. Пароход сдвинулся и медленно прополз вперед на половину корпуса.
     Теперь кран мог снять тяжеловесы с большей части палубы. Осталась кормовая. Требовалось еще продвинуть судно. Грузчики снова вышли на лед с пешнями. На этот раз было сложнее. У форштевня лед набился толстым слоем. Надо убрать его.
     Справились и с этой задачей. Особенно отличились грузчики Филиппов, Дементьев и Бакулин, вложившие много труда и выдумки. Без ледокола судно два раза перешвартовали во льду и все палубные тяжеловесы сняли. Теперь можно было очищать и трюмы: тут кран не нужен, достаточно силы судовых стрел.
     С гордостью смотрели грузчики на тяжело груженные вагоны, уходившие с причала на фронт...

***

     После закрытия навигации в западном районе у Диксона скопилось около четырех десятков транспортов, шесть ледоколов и ледокольных пароходов.
     Предстояло все их вывести. Особенное значение, как всегда, придавалось ледоколам.
     А еще 13 октября мы узнали, что авиаразведка обнаружила на острове Междушарском фашистский самолет. Это вблизи формирования наших конвоев!
     Немедленно обстреляли вражеский самолет, однако он сильным ответным огнем отогнал нашего разведчика.
     Когда с базы прилетели другие советские самолеты, фашистский разбойник успел исчезнуть. Обследование острова показало, что противник устроил здесь посадочную площадку, радиостанцию. Несомненно, отсюда, у входа в губу Белушью, враг мог многое наблюдать.
     Иван Дмитриевич, рассказывая мне об этом происшествии, поморщился:
     - Наверно, военные нас обвинят, что не доглядели. Земля-то наша, арктическая.
     Как стало известно после войны, фашисты не только на Новой Земле основывали свои базы. В 1951 году на берегу Земли Александры (архипелаг Франца-Иосифа) участники полярной экспедиции неожиданно наткнулись на бревенчатые постройки, на одну четверть врытые в землю. Стены срубов, в целях маскировки, были выкрашены белой масляной краской. Вокруг - окоп с пулеметными гнездами. Нашли много боезапасов и мощную радиостанцию.
     В солдатском блиндаже остались секретные уставы и журналы метеорологических наблюдений.
     Судя по жилым помещениям, здесь находилось несколько десятков человек. Можно предположить, что база была покинута с большой поспешностью. Склад продовольствия, жилье и механизмы остались неуничтоженными...
     Когда я узнал об этих находках, вспомнил разговор с И. П. Мазуруком в 1942 году о подводных лодках противника.
     В октябре того года их обнаруживали в самых разнообразных местах - у новозамельских проливов и на пути следования транспортов из Арктики в Белое море. Для наших сторожевиков лодки были неуязвимы. В надводном положении они делали более семнадцати миль в час и запросто уходили, даже не погружаясь, и от наших и от английских охранных кораблей.
     Вскоре в тех местах, где были замечены вражеские лодки, начали взрываться поставленные ими мины: контактные, магнитные, акустические.
     А у нас близилось время возвращения ледоколов и транспортов с Диксона.
     14 октября - радиограмма: у Югорского Шара на мине подорвался "Щорс". Он шел в кильватерном строю пароходов. Капитан А. Т. Кудлай сошел со створов для определения девиации и в результате потерял судно. По другой версии, мины таились на створах. Людей и имущество со "Щорса" снял экипаж теплохода "Волга". В том же потоке наскочил на мину буксирный пароход "Шквал". Этим наши потери и ограничились.
     Заслуживает внимания благодарственное письмо от имени экипажа "Щорса" команде "Волга", написанное по прибытии в Архангельск. Приведу его здесь:
     "Командованию и личному составу теплохода "Волга"
     Дорогие товарищи!
     Большое горе и тяжесть мы переносили из-за потерн своего судна, которое могло бы многое сделать полезного для Родины и фронта в войне против самого низкого и кровожадного врага-грабителя, издевавшегося над нашими советскими людьми, временно подпавшими под иго фашизма на захваченных территориях. Это все неудача временная, и нас нисколько она не устрашила и не демобилизовала. В наших сердцах только усилилась ненависть и жажда мести к врагу. Мы будем везде стойко драться за порученное нам партией и правительством дело и уверены, как бы ни была тяжка борьба с подлейшим врагом, народы Советского Союза выйдут победителями. Порукой в том - единение и товарищеская спайка людей в труде, борьбе и беде. Порукой в том - наша крепнущая Красная Армия, останавливающая самые крепкие удары врага. Порукой в том - наша великая партия, руководящая этой армией и всем советским народом.
     Мы сердечно благодарим вас, дорогие товарищи, за оказанную нам помощь и прием на теплоходе "Волга" и желаем вам дальнейших успехов в производственной работе, чтобы вы во всесоюзном социалистическом соревновании завоевали первое место среди судов бассейна.
     Куда бы нас ни послали, мы тоже будем бороться за выполнение задания.
     Вперед же, товарищи, к борьбе и победе над фашизмом.
     По поручению экипажа парохода "Щорс"
     капитан Кудлай, помполит Песьяков.
     24 октября 1942 года".
     Письмо приведено с незначительным сокращением. Оно выражает чувства и мысли советских моряков в самый трудный период войны...
     От порта Диксона суда выходили группами, по три - пять, в охранении кораблей Беломорской флотилии.
     Эскорт состоял обычно из двух-трех эсминцев плюс тральщики. Беломорская флотилия провела десять караванов. На ледоколе "Адмирал Лазарев" 24 октября вернулся Михаил Прокопьевич Белоусов. Встретились мы с ним, как всегда, сердечно. Поселился он в одной гостинице со мной.
     Весь вечер обменивались новостями. В конце беседы Михаил Прокопьевич предложил:
     - Сергеич, переходи на Беломорскую ледовую проводку конвоев. В Архангельске будет образовано специальное управление этими операциями. Меня прочат в начальники, тебя - первым заместителем.
     Я дал согласие. Предложение желанное. Зимние перевозки - мое кровное дело.
     Михаил Прокопьевич сказал еще:
     - Будь там осторожнее. Зимой сорокового года я брюхом ледокола прощупал беломорские камни. Как остался цел, и сам не понимаю. В дрейфе нас вынесло на отмель, а лед все жмет и жмет на борт, под ногами что-то трещит и лопается. Через пятнадцать минут лед полез на палубу и через ледокол! Страшное зрелище. Просто повезло, что ледокол протащило по камням и мы оказались на плаву.
     Вспомнились и мои плавания. Я тоже много раз видел в Белом море, как льды ползут на льды. В одно мгновение вырастал холм в тридцать - сорок метров. Горы льда громоздились, словно по мановению волшебной палочки, там, где отмели задерживали движение ледяного потока.
     С Белоусовым наши пути сходились не раз. Но по-настоящему мы узнали друг друга на "Красине" в 1935-1936 годах. Ледокол был укомплектован, как я уже говорил, в основном комсомольцами, коммунист Белоусов возглавил молодежный экипаж.
     Плавание в зимнем Охотском море на "Красине" было хорошим испытанием для нашего капитана. Быстро освоиться Михаилу Прокопьевичу помогли острый ум, хороший морской глаз, способность к логическому мышлению.
     На ледоколе осталось несколько старых специалистов, которые очень ревниво относились к своей профессии и несколько недоброжелательно смотрели на тридцатилетнего ка