сел не сделаешь короче или длиннее. От рождения маленького пушистого тюленя проходит всего три недели, когда он, сменив на льду теплую густую шерсть на удобную для плавания щетину, уходит в море. Вслед за детенышами уходят матери.
     Два протяжных гудка с "Красина": приказ остановиться всему конвою.
     Зазвенели на мостике корабля телеграфы, ледокол резко уменьшил ход. По шторм-трапу на лед спускались моряки, вооруженные винтовками и баграми, по палубе волокли сетку. Стрела крана развернулась к борту. Команда приготовилась к охоте.
     На транспортах иноземные моряки с удивлением смотрели на необычное зрелище. И со второго ледокола сошли на лед люди, вот и они волокут к борту убитых бельков.
     Мы возобновили движение ровно через 30 минут.
     Несколько часов шли ходко. Потом началось сжатие. Транспорты стали отставать, останавливаться, загудели на разные голоса о помощи.
     "Красин" развернулся, лег на обратный курс и прошел вдоль всего разломавшегося строя кораблей, почти вплотную к их корпусам. Обошел караван и с другого борта и снова встал впереди.
     Транспорты зашевелились и прошли вперед. Но канал, проложенный ледоколом, быстро сужался. Снова послышались короткие, тревожные гудки.
     "Красин" повторил околку. Опять пошли. Но не надолго. Нет, в таком льду лучше остановиться и переждать сжатие. Над морем прокатились пять длинных гудков. Это означало: "Прекратите работу до более благоприятных обстоятельств".
     Разноголосица повторяемых сигналов, и все стихло.
     Мы с капитаном Марковым принялись колдовать над картой и атласом течений в Белом море. Михаил Гаврилович вынул свою записную книжку, изрядно замусоленную. Выходило, что до Никодимского раздела еще далеко. Ожидать ослабления во льдах нам предстоит часа через три-четыре.
     О Белом море писали многие ученые и моряки, но в то время не было ни одного пособия для плавания во льдах, пользуясь которым можно уверенно прокладывать курсы. Все наши подсчеты основывались на личном опыте и поэтому были весьма и весьма приблизительными.
     Только через десять лет после войны мне удалось написать работу, в которой установлены некоторые закономерности движения беломорских льдов и рекомендованы курсы для судов, проходивших горло Белого моря. Еще позже вышел новый ледовый атлас Гидрометеослужбы.
     Но тогда, увы, да еще в войну, мы действовали на ощупь, полагаясь на капитанскую интуицию, или пользовались сведениями, добытыми предками поморов за несколько веков ледовых плаваний.
     Я приведу пример, как осложнялась наша работа. Допустим, мы получили сведения ледовой разведки. Выходило, что впереди сплошные разводья и разреженный лед. Синоптики утверждают, что ветер будет без изменений от тех же румбов.
     При таких обстоятельствах в Арктике, например, для транспортов обеспечено уверенное плавание со скоростью 7-8 миль в час. В Белом море при таких условиях ледовитые районы были бы пройдены за одни сутки. Но на деле картина иная. Через час после разведки ледовая обстановка может резко измениться к худшему, а еще через час пароходы вынуждены будут остановиться. Да что пароходы! Мне приходилось видеть, как в сжатом льду Белого моря ледоколы "И. Сталин" и "А. Микоян" не могли шевельнуться. То же и ледорез "Литке". Только "Красин" не терял своих превосходных качеств. Он не только ворочался во льду сам, но мог еще и окалывать транспорты.
     Марков долго не уходил из штурманской. Брал радиопеленги, прокладывал их на карте, что-то подсчитывал но атласу течений, вертел транспортиром и так и эдак. По его расчетам, наш конвой проходил чисто и нигде не должен задеть каменистые банки.
     Моя помощь капитану не требовалась, и я, примостившись на диване, читал Лескова. За бортом шевелился лед, царапаясь в стальные листы обшивки. Но это было не страшно могучему ледоколу. Уткнувшись в сморозь, корабль застыл в величавом спокойствии. Казалось, он дремал после тяжелых трудов, но дремал очень чутко. Когда нужно, он оживет, и закрутятся стальные винты, и тяжелый корпус снова будет ломать и крошить льды.
     В дверь постучали. В каюту вошел лейтенант Девис.
     - Капитан,- сказал он,- транспорт номер два сообщает, что его сильно жмет. Спрашивает, не опасно ли это. Номер три запрашивает, когда двинемся.
     Лейтенант вынул записную книжку и карандаш.
     - Пусть номер три смотрит на лед возле корпуса. Когда начнет разводить...
     - Что такое разводить, капитан?
     - Ну, когда сжатие прекратится, лед отойдет от корпуса, тогда и пойдем.
     - Почти понял,- закивал англичанин.- А как ответить номеру два?
     Я подумал:
     - Передайте ему, если наступит опасный момент, пусть дважды подает сигнал: "Застрял во льду, внимание". Нравится вам наше плавание, лейтенант?
     - Очень, будет что рассказать дома.
     - Не хватает только немецких самолетов для полного впечатления.
     - О-о-о, не надо об этом говорить. Пусть будет как будет. Я немного суеверный.
     - Все мы, моряки, немного суеверные.
     Он мне был симпатичен, этот моряк.
     - Давно ли были письма из дому, лейтенант?
     - Два дня назад - и от матери, и от невесты.
     Девис охотно рассказывал о домашних делах. Показал фотографию невесты, семейный снимок в садике, возле небольшого дома.
     - Я написал, капитан, как мы посетили русскую баню... Написал, как вы секли меня метелкой.
     - Веником. Не сек, а парил.
     - Да-да - веником, парили веником. А я лежал голый и в теплой шапке. О-о, большое, большое спасибо! Но моя мама написала, что это очень опасный процедура... Надо передать американцам ваши указания, капитан,- наконец спохватился Девис...
     Только ушел Девис - радист. Телеграмма из Архангельска. Береговой пост заметил самолет-разведчик. Летел курсом на наш конвой. Принял к сведению. Разведчики появлялись часто, но пока все сходило благополучно.
     Я задремал. Проснулся от резкого телефонного звонка.
     - Лед развело. Можно двигаться,- сообщил Михаил Гаврилович.
     - Начинайте, я сейчас буду.
     На мостике чувствовалось дыхание моря. Оно заставляло торосистые поля и крупные льдины разговаривать между собой то громко, то совсем тихо. Сейчас со всех сторон, словно шелест векового бора, доносился приглушенный шум. Резких звуков, треска и скрипения сходящихся, ломающих друг друга льдов не было слышно. Луна приближалась к южной части горизонта, заставляя морские воды развести, раздвинуть льды. Луна у мореплавателей не фонарь для влюбленных, она выполняет тяжелую и порой очень нужную работу.
     Отлив был в полной силе. По белому снежному полотну тянулись, словно чернильные потоки, разводья и узкие трещины. Начинался рассвет. Густые синие тени покрывали ледяные поля и гряды торосов. Но вот заалела на востоке яркая полоска, на снегу загорелось отражение восходящего солнца.
     Опять протяжные гудки. Теперь они говорили, что работа возобновляется.
     Часа через два мы вышли в Никодимский раздел. Двигались в нем медленно, но без остановок, мили по четыре в час. Я смотрел с мостика, как "Красин", вспарывая ледяные поля, уверенно прокладывает путь конвою.
     - Константин Сергеевич, радиограмма. Воздух!
     На этот раз сообщили: группа самолетов летит в направления на восток. Примерил на карте, получается, что курс как раз к нашему каравану.
     - Боевая тревога!
     Зазвенели колокола громкого боя. Корабль ожил. Захлопали двери, застучали по трапам и палубам ноги многих людей. Через минуту моряки заняли места у пушек и пулеметов.
     Среди сверкающих на солнце заснеженных льдов трудно укрыться транспортам и ледоколам. Опять начиналось сжатие. Транспорты едва ползли во льдах.
     Я подумал, что во время воздушной атаки капитаны по привычке попытаются менять курсы, будут пробиваться в тяжелых льдах, повредят корпус и останутся без лопастей... Не лучше ли принять бой с остановленными машинами?
     Поколебавшись (да простят меня морские стратеги!), я дал команду:
     - Всем судам остановиться! Застопорить машины. Пять длинных гудков.
     Пароходы повторили сигналы, остановились.
     На мостике появился лейтенант Девис и встал возле меня с записной книжкой.
     - Вижу самолет, идет на нас,- раздался голос сигнальщика с левого крыла мостика.- Много самолетов,- поспешно добавил он.
     Вражеские бомбардировщики. Они летели на высоте около тысячи метров. На транспортах и ледоколах пушки повернулись в их сторону.
     - Вижу двадцать самолетов... Двадцать пять самолетов...- кричали сигнальщики.
     Воздушная эскадра быстро приближалась. Низкий прерывистый гул врывался в уши.
     - Огонь по самолетам противника!
     Взвился кодовый флаг на мачте ледокола. В то же мгновение раздались выстрелы. Автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов на "Красине" было много. Не хуже были вооружены и другие ледоколы. И на свои транспорты американцы не пожалели вооружения. Ансамбль был хороший, и завеса из огня получилась плотная. Выстрелы гремели непрерывно, со все возрастающей силой.
     Это была первая в моей жизни прямая схватка с врагом. Здесь все было не так, как в Архангельске во время бомбардировок. Но сейчас я не думал, что мне на голову упадет бомба. Единственная мысль - уничтожить прорвавшегося к нам врага.
     Так думали все мои товарищи. Их меткая, дружная стрельба решала судьбу сражения.
     - Хорошо, что во льду торпеду не пошлешь,- пробормотал Марков.- А морячки неплохо бьют!
     Не все бомбардировщики решались идти на сильный заградительный огонь, многие стали сбрасывать свой смертоносный груз в море. Справа, слева, спереди поднимались столбы из обломков льда и воды. В грохоте множества пушек и пулеметов бомбы взрывались почти неслышно.
     Одна вражеская машина задымилась и пошла в сторону острова Моржовец. Остальные тоже не выдержали, рассыпались и повернули обратно.
     - Прекратить огонь!
     Пушки затихли. Только транспорт номер четыре еще несколько минут стрелял. Увлеклись американцы и не заметили нашего сигнала.
     Атака отбита. Сбит фашистский самолет. В суда ни одного попадания. Никто не убит, не ранен. Правда, у нас на "Красине" одному матросу-заряжающему повредило затвором руку. Но не страшно, через неделю все пройдет.
     Дальше пошли ходко. В одном месте застряли на 3 часа, но потом двигались все светлое время суток. Скоро конец плаванию. Граница нашей деятельности - линия, проведенная на карте от мыса Святой Нос до мыса Канин Нос. За мысом Орловским, где кончились льды, заметили серые корпуса военных кораблей. Они примут у нас транспорты и поведут их дальше. "Красин" вышел на кромку льдов и остановился. На мачте мы традиционно просигналили флагами: "Счастливого плавания". И каждый пароход, проходящий мимо, поднимал сигнал: "Благодарю за отличную проводку".
     У кромки стояли кроме военных кораблей четыре транспорта, два под английским и два под американским флагом.
     Лейтенант Девис получил приказ и номера для подошедших судов. Мы вскоре вошли во льды. На этот раз конвой построили так. За "Красиным" - два американских транспорта, за ними - "Микоян", потом два англичанина, а последним-"Адмирал Лазарев".
     На Северодвинск мы пришли без каких-либо происшествий, без единой ледовой отметины на бортах союзных транспортов.
     В тот же день я был у командующего флотилией Г. А. Степанова и доложил ему о налете "юнкерсов" на наш конвой. Вице-адмирал поблагодарил за активные действия.
     В свою очередь Георгий Андреевич Степанов рассказывал о приходе в Мурманск из Петропавловска-на-Камчатке подводной лодки С-51 под командованием капитана третьего ранга Кучеренко. Эта лодка пришла первой, проделав путь через Тихий и Атлантический океаны за четыре месяца.
     Вслед за ней прибыли еще четыре лодки. Они затратили на плавание больше времени, почти полгода. Подводная лодка Л-16 погибла от вражеской торпеды в Тихом океане на пути к Сан-Франциско.
     Отличная выучка подводников-тихоокеанцев помогла им успешно завершить столь продолжительный и опасный переход.
     В связи с этим походом мы вспомнили с Георгием Андреевичем наши разговоры о подводном плавании через Северный полюс весной 1940 года.
     После дрейфа "Седова" я, будучи совершенно уверен в возможности подводного плавания в Арктике, стал готовить обоснования для подобной экспедиции. Вот тогда нам и довелось впервые встретиться с вице-адмиралом Степановым, который был начальником морской академии в Ленинграде.
     Мысль о подводном плавании во льдах Ледовитого океана не мне первому пришла в голову. Такое плавание пытался осуществить в тридцатых годах американец Губерт Уилкенс. Однако это ему не удалось. Наши советские подводные лодки совершали небольшие подледные плавания в 1939 году.
     Мой проект был основан на использовании особенностей ледного покрова летом. Наблюдения во время нашего дрейфа, а также данные последующих авиаразведок показали, что летнее таяние приводит к появлению множества сквозных проталин и больших площадей ослабленного, рыхлого льда. Эти проталины, промоины и разводья позволяют подводной лодке без специальных приспособлений время от времени всплывать - для зарядки аккумуляторов и других нужд.
     Кроме того, водолазы, работавшие возле "Седова" летом 1938 года, заметили, что лед, выступающий под большими торосами, уходит в воду в среднем на 20-25 метров. В подледном слое воды водолазы видели мощные столбы света, идущие от разводий, и светлые пятна под участками более тонкого, тающего под солнцем льда. Это было еще одним из доказательств, что найти место для всплытия подводной лодки не представит затруднений.
     Для гарантии я предлагал установить гидравлическое устройство, разрушающее лед, и изготовить специальные мины для его подрыва. Эхолоты, по моему мнению, должны были работать на трех направлениях: вверх, вниз и вперед. Должен быть поставлен гидролокатор и прорезан специальный иллюминатор для наблюдения за нижней поверхностью льда.
     Такой переход через полюс мог бы практически проверить, писал я в своей экспедиционной записке, возможность экстренной переброски сил подводного флота из наших северных вод на Тихий океан и обратно.
     В расчеты я положил следующее: подводная скорость - 6 узлов; непрерывное плавание под водой - 10 часов; зарядка аккумуляторов и другие работы на стоянках - 10 часов, а расстояние, которое лодка должна пройти подо льдами,- 1600 миль.
     Конечно, я считал, что первый опытный переход потребует некоторого дооборудования лодки, что должна быть предусмотрена также аппаратура для обширного комплекса научных наблюдений.
     Копия документа лежит сейчас перед моими глазами. Писал я его тогда под большим секретом и назвал несколько необычно: "Эскиз проекта экспедиции на подводной лодке через Ледовитый океан". Опыта у меня для составления подобных записок в правительство не было никакого.
     В сентябре 1940 года при встрече с председателем Совета Народных Комиссаров я передал ему свое творение. Позже я узнал, что Иван Дмитриевич Папанин начисто забраковал проект как неосуществимый и фантастический.
     До сих пор жалею, что на том дело и кончилось...
     Я был убежден, что и в 1942 году подводные лодки могли пройти в Мурманск через полюс скорее и безопаснее, чем в обычном плавании.
     Надо сказать, что вице-адмирал Степанов в первую нашу встречу весной 1940 года воспринял положительно идею подледного плавания. Он познакомил меня с одним из командиров-подводников, совершивших переход подо льдами Финского залива.
     Конечно, за протекшие с той поры десятилетия сделаны большие успехи в подледном плавании. Северный полюс достигнут на подводной лодке американскими и советскими моряками. Но и мой "Эскиз проекта", ей-богу, был не таким уж фантастическим...

Глава шестнадцатая. Три фута воды над винтом

     Наиболее ледовитыми месяцами в Белом море оказались январь и февраль. Сейчас в конце марта вся поверхность моря покрыта битым льдом от 8 до 10 баллов. Это округленные данные авиаразведки. Конечно, в каждом районе свои особенности и толщина льда тоже разная. Наслоенные ледяные поля в центральной части достигали 70-80 сантиметров. Управление пока с проводками справлялось, и по нашей вине задержек не было. Несколько караванов проведены по Белому морю без повреждений и поломок.
     Воздушные тревоги объявлялись часто. Если говорить о количестве самолетов-разведчиков, то их в январе замечено над морем двадцать три, в феврале - восемнадцать, зато в марте - девяносто два. В марте метеорологические условия были весьма хорошими для авиации, чем, вероятно, и объясняется повышенная активность. Все разведывательные полеты совершались днем.
     Однако бомбардировок города или порта противник не предпринимал.
     Несколько дней назад, несмотря на мои протесты, приказано пароход "Петровский" разгружать не в Северодвинске, а в аванпорту Экономия. На первый взгляд для этого как будто бы были основания: в Северодвинске не хватало причалов, и "Петровский" простаивал. Но получилось как раз то, о чем я предупреждал.
     Из Северодвинска к Березовому бару (всего около 20 миль) на проводку "Петровского" (за ледоколом "Микоян") затратили восемь суток. А дальше через бар провести не удалось даже ледоколу "Ленин", пароход застрял.
     Потеряв немало времени, нам удалось привести "Петровский" обратно в Северодвинск без особых повреждений. Миновала опасность нападения с воздуха, хотя он был превосходной мишенью в течение многих дней. На этом кончились нарекания портовиков: в Северодвинске-де причалов не хватает, а на Экономии свободные...
     Выкалывая пароход изо льда Березового бара, я понял, почему во время первой мировой войны России не удалась северная зимняя навигация. Главным препятствием была ненадежность аванпорта Экономия. А ведь тогда на него делался расчет. Теперешний выбор для зимних погрузок-выгрузок Северодвинского порта намного облегчил ледокольные проводки. Конечно, я не утверждаю, что Березовый бар непроходим ежегодно. Все зависит от ледовой обстановки, сложившейся во время замерзания Двинского залива, от направления ветров...
     Апрель... Теперь можно сказать, что самое трудное у нас позади. Апрель при любых условиях - легкий месяц плавания в беломорских льдах. Ну, а май для наших ледоколов - совсем приволье.
     В Северодвинске разгуливал морской ветер со снегом. Порт полон иностранными транспортами. Танки, самолеты в разобранном виде, продовольствие, взрывчатка громоздились на причалах. Поезда, отвозившие из Северодвинска грузы, отходили непрерывно, и все же хотелось ускорить, ускорить.
     Все как будто сделано. Грузчикам обещана премия за досрочную выгрузку - небольшая добавка к продовольственному пайку. Время все еще тяжелое, голодное, и каждые сто граммов хлеба имели значение.
     Я стоял на причале и наблюдал, как выходит из трюма тяжелый танк.
     - Константин Сергеевич, вас к телефону Москва.
     Через несколько минут я был у аппарата в кабинете начальника порта:
     - Бадигин на проводе.
     - Говорит Микоян.
     - Здравствуйте, Анастас Иванович, слушаю вас.
     - Как выгружаются транспорты?
     Я доложил.
     - Не держите их в порту. Порожние немедленно выводите на рейд. Как ледовая обстановка? Не будут ли задержки в пути? Учтите, союзники каждый наш промах поставят в счет. Не держите транспорты в порту,- еще раз повторил Микоян.- Понятно, товарищ Бадигин?
     - Понятно, Анастас Иванович. Ледовые условия меня не тревожат. Будет ли груз от нас на Запад? С грузом во льдах надежнее.
     - Груза не будет. Не успеем. Отправляйте без груза, и как можно скорее. Действуйте, желаю успеха. До свидания.
     Я положил трубку и задумался. Откровенно говоря, я рассчитывал на груз. Транспорт с пустым брюхом хуже движется, а самое главное - лопасти винта будут выступать из воды и подвергаться ударам и сжатиям льда. Да, худо, но ничего не поделаешь.
     - Что сказал Микоян? - спросил начальник порта.
     - Приказал всемерно ускорить выгрузку. Корабли выводить сразу на рейд... Сколько осталось груза, надолго ли еще работа? Мне надо готовить проводку, все утрясти.
     - Два дня,- подумав, сказ