ая минута. Лица моих друзей отражали большую внутреннюю борьбу. Видимо, каждый вспоминал минувшую зиму. Тогда нас было двести семнадцать. Мы зимовали первый год. У нас было три корабля. Как же теперь остаться во льдах с крохотной горсточкой людей на одном судне, искалеченном сжатиями?
     Решили дать людям время подумать. Друг за другом подходили ко мне моряки, желавшие вернуться на материк. Одному надо было лечиться. Другой хотел поступить в университет. Щелина звали домой серьезные семейные обстоятельства.
     Пока я беседовал в кубрике со Щелиным, Буторин молча укладывал вещи в свой сундучок.
     - Дмитрий Прокофьевич, а вы куда? - спросил я его. Нахмурившись, он ответил:
     - Да, что ж... видать, я вам здесь не нужен. Пойду на "Ермак"...
     При всей серьезности положения я не мог не улыбнуться: самолюбие боцмана было задето тем, что убеждают остаться не его, а другого человека.
     - Но неужели вы, Дмитрий Прокофьевич, не понимаете, что вы обязательно должны остаться? Кто, кроме вас, так хорошо знает "Седов"? Я ничего вам не говорил, так как был уверен, что вы сами останетесь, без уговоров...
     Буторин недоверчиво поглядел на меня и вздохнул:
     - Это вы правду сказали?
     Он подумал, улыбнулся:
     - Ну, тогда другое дело...
     Проворно спрятав сундучок под койку, боцман побежал на палубу.
     Повара Шемякинского я сразу отпустил. Он болел, а с "Ермака" мне обещали прислать двух камбузников.
     Из машинной команды я был обязан отпустить стармеха Розова. После того как лебедкой во время выгрузки у острова Генриетты ему оторвало пальцы, он не мог как следует работать и сильно нервничал. Но с Алферовым и Токаревым расстаться трудно, хотя у обоих были веские причины, заставляющие вернуться их на материк.
     В это время меня вызвали на ледокол: пока под руководством Андрея Георгиевича шла перегрузка угля и снаряжения, Марк Иванович Шевелев созвал в кают-компании "Ермака" капитанов всех трех кораблей, чтобы окончательно решить вопрос о судьбе "Седова". Участники совещания были до крайности утомлены ледовым авралом, продолжавшимся уже третьи сутки. Но спать почему-то никому не хотелось. Только припухшие, покрасневшие глаза говорили: еще немного, и люди свалятся с ног.
     Капитан "Ермака" Сорокин сказал:
     - Мы залезли в недозволенные широты. Это огромный риск. Если мы не хотим зимовать вместе с пароходами, надо немедленно пробиваться на юг.
     Решение было принято такое: "Ермак", "Садко" и "Малыгин" идут на юг. "Седов" остается в дрейфе. Команда "Седова" пополняется за счет команды "Ермака". Буксировка "Седова" ледокольным пароходом "Садко" отменялась.
     Я плохо помню очередность дальнейших событий. Сказались усталость и нервное напряжение тех дней. Словно в туманной дымке проходят сейчас передо мной знакомые и незнакомые люди, суетящиеся у раскрытых люков трюма, расплывчатые силуэты кораблей, грозное облачное небо, озаренные злым багровым закатом серые и мокрые льды вокруг "Седова"...
     Который день, который час стоят, сбившись в тесную кучку, "Ермак", "Садко" и "Седов"... Время идет так медленно и в то же время так быстро. Ледовая обстановка ухудшилась. На "Ермаке" считали каждую минуту простоя. Пока ледокол не увел "Садко" на юг, надо успеть взять на борт "Седова" как можно больше снаряжения и продуктов. Надо все учесть, все захватить - и брезентовые рукавицы для кочегаров, и справочники по гидрологии, и бумагу. Ведь о каждом упущении мы долго будем потом жалеть, укоряя друг друга: как это можно было забыть?
     Андрей Георгиевич, вытирая рукавом мокрый лоб, стоит на баке, прислонившись к стене надстройки. Силы вот-вот оставят его. Старпом "Садко" Румке спешит ему на помощь. Он сам организует перегрузку снаряжения, передает со своего корабля вес, что можно передать, командует, уговаривает, подгоняет людей. Теперь уже некогда перетаскивать грузы на палубу "Седова". Их выгружают с "Садко" прямо на лед - время подобрать все это у нас будет.
     Неожиданно послышался отчаянный визг, такой невероятный для этих широт: это под бдительным надзором только что назначенных на "Седов" камбузников Гетмана и Мегера с "Ермака" к нам переправляют двух живых свиней. Подвешенные к грузовой стреле, они плывут по воздуху и исчезают в раскрытом трюме нашего судна. Затем тот же путь совершают 8 мешков отрубей и кипа сена - для наших новых четвероногих пассажиров.
     Радисты тащат на судно запасные аварийные радиостанции. Механики приняли у Матвея Матвеевича Матвеева два двигателя - "Симамото" и "Червоный двигун".
     У меня нет времени как следует познакомиться с новыми людьми, которые переходят на "Седов". Желающих зимовать много. Уже сорок заявлений принесли помполиту "Ермака" матросы, кочегары, механики.
     Женщина врач ледокола упрашивает Шевелева разрешить ей заменить Соболевского, страдающего пороком сердца.
     Но мы остаемся в трудном и долгом ледовом дрейфе. Нас ждут еще сотни авралов, десятки раз льды будут громить наш корабль - женщине тяжело пришлось бы в такой обстановке. Соболевский подходит ко мне и коротко бросает:
     - Остаюсь...
     Настает очередь Полянского. Он долго беседует с Шевелевым, потом подходит ко мне:
     - Остаюсь...
     Помполит "Ермака" подводит ко мне высокого худощавого человека в синей рабочей одежде: крутой лоб, глубоко сидящие пытливые глаза, крепко сжатые, немного припухшие губы.
     - Знакомьтесь. Четвертый механик, Дмитрий Григорьевич Трофимов. Настоящий человек. Прошел на "Литке" первым рейсом Арктику с востока на запад. Рекомендую к вам старшим механиком...
     Трофимов энергично стискивает мне руку, улыбается:
     - Перехваливает...
     Короткий деловой разговор - и новый стармех торопливо уходит искать Розова, чтобы принять у него машину.
     За судьбу машинного отделения можно не беспокоиться.
     С ледокольного парохода "Садко" я решил взять студента Виктора Буйницкого, занимавшегося научными наблюдениями. Он тоже успел перебраться к нам на судно.
     "Ермак" и "Садко" уже подняли пары. Близилась минута прощания. Коммунистов и комсомольцев, остающихся на "Седове", мы собрали в кают-компании. Уселись за большим столом. Я огляделся. Нас не так много, но и не так уж мало. Двое членов партии - Трофимов и я, один кандидат - Недзвецкий, пятеро комсомольцев - Буйницкий, Шарыпов, Мегер, Гетман и Бекасов.
     На повестке дня стоял один вопрос: организация партийно-комсомольской группы и избрание парторга.
     Долгих прений не было: кандидатура напрашивалась сама собой. Кому другому, как не Трофимову, опытному полярнику, орденоносцу, члену партии с 1931 года, взять на себя руководство группой?
     Решение приняли единогласно. Мы распрощались с руководителями экспедиции на "Ермаке", присутствовавшими на собрании.
     С "Ермака" приносили все новые и новые подарки. Нам совали в руки пакеты с конфетами, печеньем, сушеными фруктами и прочими вкусными вещами. В последнюю минуту Шевелев преподнес мне толстую книгу Нансена "Во мраке ночи и во льдах". Я сунул ее за борт ватника, поднялся на мостик и огляделся вокруг.
     Начиналась пурга. Словно сетка из марли скрыла от нас "Садко". Лишь контуры его смутно проступали сквозь эту белую пелену. Дул резкий, холодный ветер. "Ермак" дал три протяжных отходных гудка.
     Зашумели могучие машины, захрустели льды. Тяжелый корпус ледокола, вздрагивая от напряжения, разбивал поле, около которого стоял "Седов". Затем "Ермак" и "Садко" медленно двинулись к югу.
     Я взглянул на часы. Было 2 часа 30 минут утра 30 августа.
     Не отрываясь, глядели мы вслед уходящим кораблям. Густая пурга быстро закрывала от нас силуэты "Ермака" и "Садко". Только гудки их напоминали: мы еще здесь, совсем близко от вас. Но скоро и гудки умолкли. Мы остались совсем одни среди разбитых на мелкие куски ледяных полей, засыпанных пушистым снегом.
     "Седов" стоял, тяжело накренившись набок и опершись на льдину, словно раненый великан, которого оставили силы в самый разгар битвы. В топках еще тлели огни, в котлах еще теплилось живое дыхание пара, но скоро оно должно было вновь угаснуть. Опять надо было разбирать машину, браться за установку камельков, отеплять шлаком жилые помещения, мастерить керосиновые мигалки - готовиться к новой полярной ночи.
     Но прежде всего надо было дать людям отдохнуть и выспаться. И как только мы подняли со льда последние ящики снаряжения, сброшенные с "Садко", я пригласил всех в кают-компанию поужинать, хотя по времени суток это скорее походило на завтрак.
     Камбузник Мегер, впервые выступивший в роли повара, с комичной торжественностью подал на стол аппетитно поджаренную свежую картошку. Давно невиданное лакомство было с восторгом принято седовцами-старожилами.
     Я распорядился принести несколько бутылок вина и провозгласил тост за дружбу старожилов и новичков, за единство расширившейся семьи и за успех будущих научных работ. И хотя каждый из нас только что пережил тяжелые минуты, глядя на удалявшиеся корабли, эти слова нашли самый живой отклик. Сомнения и колебания ушли вместе с кораблями. Путь к отступлению был отрезан. Теперь нам оставалась только долгая и упорная борьба со льдами.
     Возвратившись к себе в каюту, я увидел в открытую дверь Андрея Георгиевича. Низко склонившись над столом, он что-то писал. Я заглянул через плечо. Исполнительный старпом подготовил приказ:
     "Для доставки на материк откомандированы зимовавшие члены экипажа:
     1. Розов И. Н.- старший механик.
     2. Щелин В. А.- матрос-водолаз.
     3. Шемякинский В. С.- повар.
     С сего числа личный состав зимовщиков ледокольного парохода "Г. Седов" следующий:
     1. Бадигин К. С.- капитан, 2-й год зимовки.
     2. Ефремов А. Г.- старпом, 2-й год зимовки.
     3. Трофимов Д. Г.- старший механик.
     4. Токарев С. Д.- второй механик, 2-й год зимовки.
     5. Алферов В. С.- третий механик, 2-й год зимовки.
     6. Соболевский А. А.- врач, 2-й год зимовки.
     7. Буйницкий В. X.- 2-й помощник капитана <Через полгода по просьбе Буйницкого приказом по судну он был назначен гидрографом.>, 2-й год зимовки.
     8. Полянский А. А.- старший радист, 2-й год зимовки.
     9. Бекасов П. М. - радист.
     10. Буторин Д. П.- боцман, 2-й год зимовки. И. Гаманков Е. И.- матрос первого класса.
     12. Недзвецкий II. М. - машинист.
     13. Шарыпов Н. С. - кочегар первого класса, 2-й год зимовки.
     14. Гетман И. И. - кочегар.
     15. Мегер П. В. - повар".
     Через 10 минут весь корабль, за исключением вахтенного, спал мертвым сном. Обступив судно, льды уносили нас на север.

Глава третья. Накануне второй полярной ночи

     Хмурое безрадостное небо низко висит над океаном. С севера дует холодный и сырой ветер. В воздухе носится снежная пыль. Она оседает на грязно-желтый, обтаявший за лето лед, затягивает промоины, образуя на них корку мокрой снежуры, засыпает палубу корабля. Одинокий накренившийся на борт "Седов" неподвижно стоит среди ледяных обломков, плавающих в серо-свинцовой воде.
     Молчаливые, плохо выспавшиеся люди плотнее запахивали свои стеганые куртки, поеживались от сырости и подолгу глядели на юг - туда, где в ледяных полях терялся след "Ермака" и "Садко".
     Однообразный, серый пейзаж поздней арктической осени навевал уныние. Снова, как и год назад, щемящее чувство тоски по родному дому и близким бередило душу. Невольно вспоминались тревожные авральные ночи первой зимовки, когда мы спасали от гибели вот этот самый корабль, служивший невольной мишенью для ледовых ударов. Какие сюрпризы сулила нам вторая полярная ночь?
     Вглядываясь в суровые лица своих товарищей, я видел, что каждый по-своему переживал разлуку с ушедшими кораблями: одни - с радостным волнением, заранее предвкушая интерес будущих научных открытий; другие - с романтическим восторгом, ожидая приключений; третьи - с глубокой и острой тревогой; четвертые - с откровенным чувством боязни: выдержат ли нервы еще одну зимовку?
     Но очень скоро каждый проникся одной идеей, одной думой, которую народная мудрость облекла в лаконичную форму грубоватой, но справедливой пословицы: "Взялся за гуж - не говори, что не дюж".
     Ответственность сплачивала и объединяла. Она напоминала: как ни различны вы по своим характерам и вкусам, как ни различен ваш жизненный опыт, теперь вы одно целое; как бы трудно вам ни приходилось, вы должны объединенными усилиями всего коллектива преодолеть все препятствия и выйти победителями из этой борьбы.
     И с первого же дня, с первого же часа этого дня я наблюдал, как начиналась своеобразная кристаллизация коллектива, ядром которого явились старожилы корабля.
     "Разные, очень непохожие друг на друга люди собрались на корабле. И к каждому надо будет найти особенный подход, к каждому подобрать отдельный ключик. Много еще воды утечет, пока все они станут настоящими полярными моряками. Но они все-таки станут ими. Их сделает моряками коллектив".
     Так записал я в этот вечер в своем дневнике.
     Нам предстояло выполнить большую и ответственную работу - поставить корабль на зимовку среди плавучих льдов. Накануне я долго осматривал окружавшие нас поля, стараясь отыскать получше защищенное от сжатий место. Но во время своих маневров "Ермак" так размолол льды, что выбрать удобное место было трудно.
     Наконец выбор пал на широкое и толстое торосистое поле площадью в квадратный километр. Это поле казалось вполне надежным. В случае непоправимой аварии мы могли бы раскинуть здесь свой лагерь. Самым большим преимуществом этого поля была его конфигурация: на западе оно имело небольшую выбоину, на юге от него отходил большой и массивный отросток в виде тупого рога. Становясь к западной кромке льда, мы сразу получали надежную защиту с трех сторон - с юга, с востока и с севера. Только с запада нам могли угрожать удары льдов.
     От спасительного ледяного поля нас отделяло около ста метров. Для исправного корабля такое расстояние - пустяк. Но "Седову" с изуродованным рулевым управлением преодолеть его было не так просто.
     Подняв пары, мы попытались дать ход вперед, потом назад. Но корабль упорно разворачивался вправо. Тогда решено было перетянуться к облюбованному месту стоянки с помощью тросов и ледяных якорей.
     Надо было отыскать дорогу среди обломков льда, заполнявших все пространство вокруг нас, протянуть к полю тросы и, выбирая их, постепенно подвести корабль к кромке.
     После долгих и утомительных маневров удалось наконец просунуть нос "Седова" между плавающими обломками и полем. Буторин, Бекасов, Буйницкий и Мегер спустились по штормтрапу на какую-то небольшую льдину и, волоча длинный трос, побежали к полю, перепрыгивая с одного куска льда на другой.
     Добравшись до места, боцман выбрал небольшой ропак покрепче, выдолбил за ним углубление и вставил туда ледовый якорь - массивный железный крюк, напоминающий коготь чудовищной птицы.
     Полдела было сделано. Через минуту затарахтел брашпиль <Брашпиль - горизонтальный ворот на носу корабля для поднятия якоря.>, на котором был закреплен второй конец троса, присоединенного к ледовому якорю. Трос наматывался на барабан и не давал носу корабля уходить вправо. Одновременно была пущена в ход машина. При помощи машины и брашпиля нос корабля сначала подтянули к льдине, а затем стали к ней бортом. Подали кормовой конец. Мы стояли у льдины, как у стенки в заправском порту. Торжественно опустили трап. Теперь мы надолго обосновались у этого естественного причала.
     Я решил в самое ближайшее время по-хозяйски освоить поле: выгрузить аварийные запасы и поместить их в палатках, создать резервный склад горючего, соорудить домик для магнитных наблюдений, установить рейки для наблюдения за нарастанием льда - одним словом, оборудовать поле всем необходимым.
     В 17 часов механики погасили огни под двумя котлами.
     Старожилы корабля уже свыклись с обстановкой дрейфующей зимовки, и нас не удручали камельки, холодные каюты, обеды из консервов, отсыревшие валенки и прочие неудобства. На людей же, только что пришедших к нам, все эти безотрадные детали неизбежно должны были производить тяжелое впечатление.
     Мы это прекрасно понимали, и я с большой признательностью вспоминаю о том, какими чуткими и внимательными товарищами показали себя в эти дни все без исключения старожилы.
     В первые же дни надо было разместить наше пополнение на корабле. Началось всеобщее "переселение народов", вызвавшее большое оживление. В бывшем красном уголке, превращенном за полгода до этого в кубрик, из старожилов остались только Буторин и Шарыпов. К ним присоединились Гаманков, Гетман и Мегер. Молодежь сразу же подняла веселый шум. С первого взгляда можно было безошибочно угадать, что весельчаки Гетман и Мегер быстро станут душой компании на долгих зимних вечерах у камелька. В запасе у них было столько историй и приключений, что на каждый случай они находили подходящий или неподходящий пример из собственной практики, и громкий хохот оглашал кубрик.
     Алферов перенес свои вещи в каюту, туда, где раньше жили Токарев и Розов. Вместе с ним здесь поселился Недзвецкий. Правда, в этом помещении не было отдельного камелька, но оно обогревалось дымовой трубой, идущей от самодельной печи, которая стояла в кают-компании.
     Трофимов и Токарев заняли пустовавшую каюту старшего механика и быстро привели ее в превосходное состояние. Здесь был установлен новый камелек.
     Теперь оставалось подготовить помещение для Буйницкого. На "Садко" он жил в общем кубрике со всей командой, в то время как для его работы совершенно необходимо иметь отдельный угол. Разобрав дощатые переборки, мы соединили две каюты, в которых когда-то размещался старший помощник капитана, с третьей, где находилась раньше канцелярия.
     К Буйницкому пристроился Бекасов. Он занял соседнюю каюту, ранее принадлежавшую второму помощнику. Прорезав переборку, Буйницкий и Бекасов соединили оба помещения, поставили камелек, быстро привели свои апартаменты в порядок, и через два-три дня каюты выглядели так, словно хозяева жили здесь уже целую вечность.
     Все эти хлопоты так захватили людей, что недавние опасения и переживания стали довольно быстро забываться. Люди повеселели и больше не вспоминали об ушедших кораблях.
     Вечером 31 августа случилось одно происшествие, наделавшее много шуму на корабле.
     После долгого и трудного дня экипаж отдыхал. Было решено воспользоваться тем, что судовая динамо-машина еще работала, и показать кино. Наш кинотеатр был предметом гордости его "директора" Коли Шарыпова.
     Правда, кино у нас было немое. Зато фильмы демонстрировались с музыкальным сопровождением: кто-нибудь из нас садился у патефона, выбирал свои любимые пластинки и неутомимо ставил их одну за другой. Дородные казачки из "Тихого Дона" плыли по экрану под аккомпанемент "Китайской серенады", а "Эволюция небесных тел" демонстрировалась под лихие звуки "Яблочка". Могло быть и наоборот - все зависело от того, кто в этот вечер дежурил у патефона.
     Когда же Шарыпов пускал фильм задом наперед, то зрители испытывали более острые ощущения: люди на экране пятились, поезда стремительно мчались задним ходом, предметы, вопреки законам земного притяжения, не падали, а взлетали вверх. Одним словом - да простят нас кинорежиссеры,- нам удавалось даже самый серьезный фильм превращать в веселую комедию.
     На этот раз интерес к сеансу был особенно велик: шестеро новичков еще ни разу не были в нашем кино, и для них фильмы сохраняли свою первоначальную свежесть. Остальным представлялась редкая возможность понаблюдать за тем, какое впечатление производят наши потрепанные ленты на свежего человека.
     К 7 часам вечера все лучшие места в кают-компании были заняты зрителями. Я хотел было присоединиться к ним, но усталость взяла верх, и я пошел к себе в каюту немного отдохнуть. Через некоторое время меня разбудил какой-то шум. Сквозь сон послышались шорох и звяканье. Открыв глаза, я увидел в дверях спину Андрея Георгиевича, убегавшего с моей винтовкой, снятой с ковра у койки.
     - Андрей Георгиевич, что случилось?..
     Но мой помощник