ий Демидовский лицей, а  позднее  в  Бернском и  Лозаннском
университетах изучал медицину. В Ярославле он появлялся в великолепно сшитом
мундире,  при шпаге,  - красивый студент-белоподкладочник.  Впрочем, главным
занятием    студента    Кедрова    была   музыка,   он    готовился    стать
пианистом-виртуозом.  Но вдруг  вместо  Бетховена студент неожиданно увлекся
большевизмом.  Мундир  сменился  блузой  под  пролетария, Бетховена  и  Баха
заменил  Маркс. И  все  бы было  ничего, если  б  Кедров уже рано  не  начал
обнаруживать признаков душевного заболевания.
     Над   ним  тяготела  наследственность:  старший  брат,  скрипач,   умер
психически-больным   в   костромской  психиатрической  больнице.  Странности
Кедрова  первоначально  обнаруживались  в  охватившей   его   патологической
жадности. Эта жадность доходила до  того,  что  богатый человек Кедров лишал
своих детей пищи. Он  так точно распределял "количество калорий" между ними,
что дети кричали и плакали, а жена умоляла друзей повлиять на мужа, чтобы он
прекратил эти "научные опыты".
     К  моменту  октябрьской  революции Кедров  был,  вероятно,  уже  совсем
психически-больным человеком. Тем  не менее, или может быть именно  поэтому,
он  стал одним из  высших чиновников террора в ведомстве Дзержинского. Здесь
М. Кедрову  принадлежит введение пресловутых  "семи  категорий", на  которые
делились все арестованные: седьмая категория  означала немедленный расстрел,
шестая - смертники второй очереди, пятая - третьей. Так же аккуратно, как он
делил  "порции"  меж  детьми,   Кедров   делил  теперь  арестованных   перед
расстрелом.
     В  1919 году Дзержинский отправил доктора М. С. Кедрова усмирять  север
России.  И  здесь в  Архангельске  полупомешанный садист  в  роли начальника
Особого  Отдела ВЧК дал волю своим кровавым инстинктам. Обращая север России
к коммунизму,  хорошо  знающий историю Кедров пародировал Нантские убийства.
Вблизи  Холмогор  он  сажает  на  баржу  более  1000  человек  обвиненных  в
контр-революции и  приказывает открыть  по  ним  пулеметный огонь. Эту казнь
доктор Михаил Кедров наблюдает с берега.
     Больная фантазия  биологического родственника маркиза де Сада и в то же
время всемогущего чиновника террора, в руки которого были отданы сотни тысяч
людей,  дошла  до  того,  что  Кедров  заваливал тюрьмы детьми  8-14-летнего
возраста, как "шпионами  буржуазии".  И  по  приказу  этого  же  охваченного
сексуальным безумием человека  чекисты под  предлогом все  той  же классовой
борьбы с шпионажем буржуазных детей расстреливали детей, шедших в гимназию.
     Правда, утонченная  натура  эстета  Кедрова  износилась быстро  на этой
"мокрой"  работе. Пианист-виртуоз,  чьей игрой на рояле восторгался Ленин  -
("Надя, как Кедров играет! Ах,  как он играет!")  - Кедров  был, конечно, не
так  толстокож,  как  люмпен-пролетарии  Эйдук  и  Лацис,  которым  убийства
"полируют кровь" в течение восемнадцати лет.
     После  фантастически-кровавого  покорения севера России карьера Кедрова
внезапно  оборвалась.  Говорят,  что  с  кровавых  подмостков  Кедров  сошел
драматически, будучи, как душевно-больной, помещен в сумасшедший  дом. Но со
временем он  видимо оправился, ибо на XX съезде партии Хрущев рассказал, как
Лаврентий  Берия арестовал,  пытал  и убил Кедрова,  как "низкого  изменника
Родины".
     Из  тюрьмы  на Лубянке Кедров писал в ЦК умоляющие письма: "Мои мучения
дошли до  предела.  Мое здоровье  сломлено... Беспредельная  боль  и  горечь
переполняют мое сердце". Но,  поссорившись,  гангстеры обычно  друг  к другу
беспощадны.  И Берия  пустил Кедрову  пулю в  затылок.  Туда Кедрову была  и
дорога!
     В то  время как  на Севере России действовал  Михаил Кедров, на Кавказе
также действовал  славившийся потрясающими массовыми расстрелами полномочный
представитель  Дзержинского, "уполпред ЧК" Георгий Атарбеков. Этот кавказец,
прозванный в народе "рыжий чекист", по своей жестокости выделялся даже среди
чекистов. Он лично убил своего секретаря у себя в  кабинете.  В Пятигорске с
отрядом чекистов он  шашками зарубил около  ста  схваченных  им  заложников,
среди которых известного генерала Рузского сам зарезал кинжалом.
     В  Армавире, при  отступлении  красной  армии, только  чтобы  "хлопнуть
дверью", Атарбеков  расстрелял  несколько  тысяч заложников,  находившихся в
подвалах армавирской чека. И в том же Армавире, задержав на вокзале эшелон с
ехавшими грузинами-офицерами, врачами,  сестрами милосердия, возвращавшимися
после войны  к себе  на родину, Атарбеков,  несмотря на то, что эшелон  имел
пропуск  советского правительства, приказал вывести  всех ехавших на площадь
перед вокзалом и из пулеметов расстрелял поголовно всех.
     В  Екатеринодаре,  когда   туда   подступил  десантный  отряд  генерала
Врангеля, Атарбеков в  отместку  расстрелял камеры екатеринодарской чеки,  в
которых было до двух  тысяч  заключенных, в  громадном большинстве ни в  чем
неповинных.
     На  Кавказе  из города в город, из  аула  в аул,  как кровавые легенды,
плыла  молва  о  делах  "рыжего  чекиста".  "Усмиритель  Северного  Кавказа"
Атарбеков избивал население, как на бойне скот.
     Его   жестокость   вызвала  даже   протесты   в  Москве  среди  рядовых
коммунистов. Атарбеков получал  неоднократно предупреждения от ЦК партии, но
эти попытки как-то  вмешаться в  "деятельность" Атарбекова  вызывали  ярость
Дзержинского:  председатель  ВЧК не  терпел  вмешательства  в работу  своего
ведомства.
     Когда в 1925 году, став наркомпочтелем Закавказья,  Атарбеков, летевший
вместе  с чекистами  А.  Мясникьяном и С. Могилевским, разбился при  падении
аэроплана, коммунистическая  печать писала о  нем:  "Его  жизнь  была  полна
сплошного героизма, борьбы, успехов и побед".
     Атарбеков  на юге.  Кедров  на  севере.  В  садизме  с ними  соперничал
действовавший  на  Украине  щупленький  человечек  с  подергивающимся  лицом
маньяка  и блестящими белками бегающх глаз, знаменитый чекист, малограмотный
столяр Саенко.
     Наиболее  жуткие  страницы  в книгу  былей  украинского террора  вписал
именно он.
     В  харьковской   тюрьме  одно  имя  "Саенко"  наводило  на  заключенных
мертвенный ужас. "Саенко в тюрьме", и этого достаточно, чтобы в предсмертном
страхе замерли  заключенные.  Трудно  дать  хотя бы  приблизительную картину
зверств этого щупленького человечка с подергивающимся лицом.
     В  1919 году террор отдал в  его руки тысячи  людей, повинных  только в
своем   происхождении,    социальном    положении,   культурности,   уме   и
некоммунистических  убеждениях. Тех, кого облюбовывал  Саенко для казни,  он
убивал шашкой или расстреливал из нагана на глазах заключенных.
     Один из  заключенных  рассказывает,  как Саенко  входил  в тюрьму,  как
осматривал их, обычно обещая "подбрить", как уводил из камер на  "допросы" и
с  этих "допросов" возвращались уже  не люди, а израненные тени.  "Допросов"
Саенки многие не выдерживали. Излюбленный им метод "допросов" был таков, что
ему бы, вероятно,  позавидовали пламенные мечты садистов Кюртена, Гроссмана,
Хармана  в  свое  время потрясших  своими  процессами  мировое  общественное
мнение.
     Саенко  на "допросах"  вонзал  шашку  на  сантиметр  в  тело полуголого
допрашиваемого  и  начинал  вращать  ее  в  ране,  при  чем  "допросы"  были
публичными в  присутствии начальника Особого  Отдела Якимовича и следователя
Любарского.   Увы,   это   не   средневековые    легенды,   не   воспаленные
"художественные"  вымыслы Сада и Гюисманса, это террор Дзержинского, это его
система, разбуженным в  народе дьяволом  охранить диктатуру коммунистической
партии. Недаром же, после  шашечных расправ  во дворе тюрьмы,  окровавленный
Саенко входил в  камеры, обращаясь к заключенным с "классовым"  обоснованием
своего террора: "Видите  эту кровь? То же  получит каждый, кто пойдет против
меня в рабоче-крестьянской власти!"
     По  занятии  Харькова  белыми, во дворе  харьковской  тюрьмы, в  бывшей
кухне, обращенной Саенко в застенок,  кроме  прочих  орудий  "допроса", были
найдены  пудовые  гири.  Пол  кухни был покрыт  соломой,  густо  пропитанной
кровью,  стены  испещрены пулевыми  выбоинами,  окруженными брызгами  крови,
частицами  мозга,  обрывками черепной  кожи с волосами. Вскрытие вырытых 107
трупов  обнаружило  переломы  ребер, перебитые  голени,  отрубленные головы,
прижигания  раскаленным  железом.  У  одного  из   трупов  голова  оказалась
сплющенной в плоский круг,  что, вероятно, было произведено пудовыми гирями,
а некоторые вырытые трупы были в таком виде, что харьковские врачи  не могли
понять, что с ними делал Саенко.
     Комендант чеки Саенко был бы прекрасным заплечным мастером времен дыб и
испанских  сапог.  Но патологический столяр  и  в двадцатом  веке пригодился
Дзержинскому,  хотя  после  того как этот щупленький человечек  с блестящими
белками и  подергивающимся  лицом от своих неистовств  сошел с  ума, чекисты
просто  "шлепнули" его: вывели в расход. Саенко сделал Дзержинскому дело. На
посту коменданта чеки его место занял новый, "здоровый" чиновник террора.
     Саенок   вовсе  не   так  мало  в  любом  обществе.   Дзержинский   при
коммунистической диктатуре имел их  в изобилии.  Не совсем схож, но не менее
звероподобен  Шульман,  комендант грузинской  чека, слывший  в  Тифлисе  под
прозвищем "коменданта смерти". О нем рассказал бывший чекист Думбадзе.
     Низкорослый, полный,  с  толстыми короткими  ногами и особенно толстыми
икрами,  на которые сапоги  налезали с трудом, с красным одутловатым  лицом,
опущенными  книзу  рыжими  усами  и  такими  же рыжими  свисающими  бровями,
"комендант смерти" Шульман обладал голубыми глазами. У себя в комендатуре, в
спокойном состоянии, его глаза поражали всякого своей безжизненностью. Но во
время казней  эти  глаза становились  ужасны тем, что  в них не было  ничего
человеческого, это были глаза бешеного зверя,  для которого не  было никаких
преград, ни моральных, ни физических.
     Шульман  был  страшен  не  только  заключенным,  но  даже и  чиновникам
террора.  Перед   казнями  чтоб  создать  в  себе  необходимое   кровожадное
настроение,  он наркотизировал себя всеми возможными способами. И,  дойдя до
полного умопомрачения, убивал обреченных.
     Вот   одно  из  описаний  расправы  Шульмана,  на   чекистском  жаргоне
называемой "шлепалкой":
     "В глухую  ночь в каменных коридорах подвальной тюрьмы, бряцая оружием,
появился комендант чека Шульман с нарядом красноармейцев. Они стали выводить
из камер обреченных. Жалкие, полуодетые, несчастные  автоматически исполняли
распоряжения палачей. Точно взвинчивая себя, Шульман обращался с осужденными
подчеркнуто грубо.  Вывели 118  человек, подлежащих  казни.  Всех повели  во
внутренний  двор ЧК, где  их  ждало несколько  грузовиков. Палачи привычно и
быстро снимали с  жертв остатки  одежды, связывали  им руки  и  вбрасывали в
грузовики. Грузовики тронулись... На месте казни, оцепленном чекистами, были
заранее  заготовлены ямы. Приговоренных  выстроили шеренгами.  Шульман и его
помощник с наганом в руках пошли вдоль шеренги, стреляя в лоб приговоренным,
время от времени  останавливаясь,  чтобы зарядить револьвер. Не все  покорно
подставляли  головы. Многие  бились,  пытались отступить,  плакали, кричали,
просили пощады. Иногда  пуля Шульмана только  ранила их,  раненых сейчас  же
добивали  чекисты выстрелами и  штыками, а тем  временем убитых сбрасывали в
яму. Вся эта сцена человеческой бойни продолжалась не менее трех часов".
     Меж коммунистами Дзержинским и Шульманом, конечно,  есть  разница. Но в
сущности  эта  разница  только "конституций". Разумеется,  лично,  физически
убивать людей так, как  убивал Шульман, Дзержинский не мог. Это подтверждает
характерный  для  состояния  нервной  системы председателя  ВЧК рассказ  его
бывшего помощника левого эс-эра Александровича.
     В 1918 году, когда  отряды чекистов  состояли  сплошь из матросов, один
такой  матрос  вошел в кабинет Дзержинского в  совершенно пьяном виде. Аскет
Дзержинский  сделал ему замечание, но  пьяный внезапно обложил Дзержинского,
вспомнив всех  его  родителей. Дзержинский затрясся от злобы,  не помня себя
выхватил  револьвер  и, выстрелив,  уложил матроса  на месте. Но  тут  же  с
Дзержинским случился припадок падучей.
     Для  непосредственного  убийства  Дзержинский  был,   конечно,  слишком
"ломок". Для  этого  необходимы те "рукастые"  коммунисты, которых  требовал
найти  для  защиты  своей  диктатуры  Ленин.  Их  то  и  возглавил "хрупкий"
Дзержинский в своем  лубянском кабинете  росчерком  пера  убивавший  десятки
тысяч людей.
     Не  слыхавший  о  Марксе Шульман  и  читавший  Маркса Дзержинский  были
механизмами  одного  и  того  же  террористического  конвейера,  на  который
диктатурой коммунистической партии был брошен русский народ.
     Трудно  сказать,   какой   тип  чиновников  террора   вызывает  большее
отвращение. Фактические ли убийцы, Эйдуки, Шульманы, Саенки, или верхушечная
"интеллигентская" головка ЧК.
     Для  кабинетного  окружения  Дзержинского  очень  типичен  председатель
петербургской ЧК  Моисей Урицкий, злобное трусливое  ничтожество, крохотный,
по-утиному  переваливающийся на кривых ножках человечек с кругленьким  лицом
без   растительности,    визгливым   голосом   и   глазами,   застывшими   в
тупо-ироническом  самодовольстве. Этот  уродец, мещанин города  Черкасс,  до
революции комиссионер  по  продаже  леса,  в  1918  году  стал  бесжалостным
поставщиком подвалов петербургской чеки.
     При Дзержинском состоял, а теперь у  Сталина дошел до высших чекистских
постов кровавейший следователь ВЧК Яков  Агранов, эпилептик с  бабьим лицом,
несвязанный с Россией  выходец из Царства Польского, ставший палачем русской
интеллигенции.  Он   убил   многих   известных   общественных   деятелей   и
замечательных  русских  ученых:  проф.  Тихвинского,  проф.  Волкова,  проф.
Лазаревского. Н.  Н.  Щепкина,  братьев Астровых,  К. К. Черносвитова, Н. А.
Огородникова  и  многих других.  Профессора В.  Н.  Таганцева, не  желавшего
давать показания,  он  пытал, заключив его в пробковую  камеру, и держал его
там 45 дней, пока путем пытки  и  провокации  не добился  нужных  показаний.
Агранов уничтожал цвет  русской  науки  и  общественности, посылая  людей на
расстрел за такие вины, как "по убеждениям сторонник демократического строя"
или  "враг  рабочих и  крестьян" (с  точки зрения  убийцы Агранова).  Это же
кровавое  ничтожество является фактическим  убийцей  замечательного русского
поэта Н. С. Гумилева.
     Среди головки ВЧК  знаменит и неудавшийся венгерский  Ленин, комивояжер
Бела Кун. Ему вместе с чекистами Фельдманом  и достойной особой  монографии,
фурией  коммунистического  террора  Р.   С.  Залкинд,   прославившейся   под
псевдонимом  "Землячка", Дзержинским была поручена террористическая расправа
в Крыму 1920 года.
     Здесь Бела  Кун выдумал  следующий способ  массовых казней. Под угрозой
расстрела   он   приказал   на  территории  Крыма   всем   военнослужащим  и
военнообязанным явиться  на  регистрацию. Эта регистрация по плану Бела Куна
была  регистрацией смерти.  По  составленным  полным  спискам,  вписаться  в
которые спешили все под страхом  расстрела, Бела Кун начал вести  расстрелы.
Бойня  шла  месяцами.  28-го ноября  "Известия  временного  севастопольского
ревкома" опубликовали первый  список  расстрелянных в  1634  человека, 30-го
ноября второй список в 1202 человека.  За неделю только  в Севастополе  Бела
Кун расстрелял более 8000  человек, а  такие  расстрелы шли по всему  Крыму,
пулеметы работали день и ночь.
     По  официальным   коммунистическим  данным  Бела   Кун   с  "Землячкой"
расстреляли  в  Крыму до  50.000  человек,  при  чем  столь  обильную  жатву
чекистского  бешенства остроумец  Бела Кун в печати весело  мотивировал тем,
что "товарищ  Троцкий сказал, что не приедет  в Крым до тех  пор, пока  хоть
один контр-революционер останется в Крыму".
     Поэт Максимилиан Волошин, в доме которого в Крыму жил Бела Кун, об этом
времени написал свои известные стихи о терроре:

     Правду выпытывали из-под ногтей,
     В шею вставляли фугасы,
     "Шили погоны", "кроили лампасы",
     "Делали однорогих чертей".

     По  уродству,  моральному идиотизму, изуверству,  патологии, уголовщине
армию чиновников террора, навербованных Дзержинским в социальной и моральной
преисподней, нет возможности описать.  Здесь  и "усмиритель  Одессы"  грузин
Саджая,    действовавший   под   псевдонимом   "доктора    Калиниченко",   о
террористических  "причудах"  которого  в  памяти одесситов  остались  были,
похожие  на  кровавые  небылицы.  Здесь  парижский  студент,  сыи буржуазной
еврейской семьи Вихман, до революции белорозовый "скромный, как барышня",  а
в  годы  революции,  из барышни  превратившийся  в  дикого председателя  ЧК,
которого за садистические казни невинных людей впоследствии расстреляли даже
сами  большевики.  Здесь   председатель  кунгурской  чеки  Гольдин,  открыто
заявлявший  "для расстрела  нам не нужно ни доказательств,  ни  допросов, ни
подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все!" Здесь - кончивший
жизнь самоубийством следователь  ВЧК Миндлин,  ведший  допрос не иначе,  как
наставляя в лицо обвиняемому наган.  Здесь и чекисты  бонвиваны-аристократы,
следователь Московской ЧК барон Пиляр фон Пильхау и ленинградской - правовед
Рончевский,   допрашивающий  арестованных   необычайно  галантно,   вставляя
французские mots и  отправляя людей к стенке с необычайным наплевательством,
но,  конечно, тоже  из жажды интегрального коммунизма. Здесь и алчный  тупой
подвальный палач ЧК, плечистый белесый детина Панкратов с озверелыми глазами
на красном от беспрерывного пьянства лице, перед "работой" получавший стакан
водки и комиссарский обед, а после работы в подвалах ЧК выбивавший из еще не
окоченевшего рта расстрелянных золотые коронки, в то время как тремя этажами
выше, у рычага  машины всероссийского убийства,  в своем  кабинете неустанно
работал  Феликс  Дзержинский,  белой нервной  рукой  подписывавший  смертные
приговоры.
     Знаток  женской  души  Мирабо,  когда-то говорил  эмиссарам  парижского
мятежа,  что "если женщины  не  вмешаются  в  дело,  то  из этого ничего  не
выйдет". В ВЧК  женщины густо вмешались. "Землячка"  -  в  Крыму.  Конкордия
Громова - в Екатеринославе. "Товарищ Роза" - в Киеве. Евгения Бош - в Пензе.
Яковлева  и  Елена  Стасова  -  в  Петербурге.  Бывшая  фельдшерица  Ревекка
Мейзель-Пластинина - в Архангельске. Надежда Островская - в Севастополе, эта
сухенькая учительница  с ничтожным лицом, писавшая о себе,  что "у  нее душа
сжимается,  как  мимоза,  от всякого  резкого  прикосновения",  была главным
персонажем  чеки в Севастополе, когда расстреливали и топили  в  Черном море
офицеров,   привязывая  тела  к  грузу.   Об  этих  казнях   известно,   что
опустившемуся на дно водолазу  показалось, что он -  на митинге мертвецов. В
Одессе  действовала также чекистка венгерка Ремовер, впоследствии признанная
душевно-больной  на почве половой извращенности, самовольно расстрелявшая 80
арестованных,  при чем  даже  большевистское правосудие установило,  что эта
чекистка лично расстреливала не только подозреваемых в контр-революции, но и
свидетелей,  вызванных  в  ЧК  и  имевших  несчастье  возбудить  ее  больную
чувственность. Но  стоит ли  говорить о  смерти  80 человек, тем доставивших
сексуальное удовлетворение коммунистке Ремовер? Совершается коммунистическая
революция и сам Ленин сказал - "лес рубят щепки летят".
     Московская   следовательница-чекистка   Брауде,   собственными   руками
растреливавшая "белогвардейскую  сволочь",  при обыске самолично раздевавшая
не только женщин,  но и мужчин. Побывавшие у нее на личном обыске социалисты
пишут:  "приходилось  недоумевать,  что  это?  особая  безду