долго. Но  через тридцать  без малого
лет,  революции было  угодно, чтобы террориста  и бывшего  военного министра
Савинкова в Париже в 1924  году  спровоцировали,  заманив в ловушку,  агенты
вождя тайной коммунистической полиции и чтобы именно Менжинский,  уже тяжело
больной, укутанный в пледы,  лежа на диване в своем инквизиторском кабинете,
допрашивал  схваченного  и привезенного на Лубянку,  нелегально  перешедшего
границу России, Савинкова.
     Того,  чего  хотел  Менжинский,  -  "известности"  -  он  достиг. Но из
юношеских мечтаний  о  путях  "знаменитости" у Менжинского ничего  не вышло.
Литературные       попытки      кончились       написанием      бесталанного
декадентски-эротического   романа,   в  котором  Менжинский   с   предельной
откровенностью  рассказал  историю  своего  собственного неудачного  брака и
разрыва с женой.
     Не  меньшее  фиаско  потерпел  Менжинский  и   в  карьере  "знаменитого
адвоката".  По  окончании университета  он поступил  помощником к известному
присяжному  поверенному  князю  Г.  Д.  Сидамон-Эристову,  но  не  обнаружил
решительно никаких  талантов.  И тогда  для "знаменитости", о  жажде которой
говорила только застенчивая улыбка робкого молодого человека,  осталась  еще
дорога - дорога революции.
     Трудно    понять,   почему    и    как    "декадентские    романы"    и
"болезненно-извращенная  поэзия"   в  молодом   Менжинском  переплетались  с
попытками революционной работы. Правда, эти попытки  были очень скромны.  Но
все  же  связи  с  революционными  кружками  и   революционным  подпольем  у
Менжинского начались.
     Фрейдисты,  вероятно,  усмотрели  бы  в пути  Менжинского  в  революцию
следствие тяжких душевных  комплексов,  отвели бы  должное  место разрыву  с
отцом и неудачному браку; может быть, они  были бы и правы. Во всяком случае
путь  дегенеративного  и очень странного юноши в революцию не  диктовался ни
чувством  классовой  борьбы, ни тем  более жаждой социальной справедливости.
Наоборот,   именно   Менжинскому   принадлежит   определение    масс,    как
"социалистической скотинки".
     Менжинский  был натурой  замкнутой, одиночной  и тяжело  больной.  Ясно
только, что  путь  в  революцию  наряду  с другими  "сложностями"  души  был
несомненно  обусловлен  и  непомерным  честолюбием, раскольниковской  жаждой
"выйти  из  своего  состояния  ничтожества",  что,  кстати,  подтверждает  и
Троцкий.
     И как бы  то ни было, революционная карьера открылась.  Она была  очень
бледна.  Как это ни парадоксально, у начальника  ГПУ биографии революционера
не было. Менжинский не знал ни тюрем, ни ссылок, ни  арестов.  Но перед 1905
годом он  вступил в социал-демократическую  партию и единственным бесспорным
этапом "революционной" карьеры  Менжинского  было  редактирование им  в 1905
году легальной  ярославской газеты, где молодой  редактор-эстет  в  довольно
невразумительных  статьях,  но  между прочим, трактовал и "о робеспьеровских
методах расправы с противником в момент революции".
     Тогда, дальше Ярославля  эти декадентско-робеспьеровские рассуждения не
ушли.  А вскоре при наступлении реакции, никогда не  стеснявшийся в деньгах,
ибо он жил на средства брата, богатого банковского дельца, Менжинский бросил
и Россию и бледно начатую революционную карьеру. Он уехал в Париж.
     Заграницей  Менжинский  занимался  "всем  понемногу",  он был  типичным
"ничто", бульвардьe "без дел", то он  решает стать лингвистом и  (начинает с
изучения  японского языка,  то  хочет стать художником и  берется  за кисть.
Может  быть, еще посейчас в старинных лавках Монмартра найдется какой-нибудь
плохенький  парижский  пейзаж или  "натюрморт"  с подписью Менжинского.  Для
музея революции такая художественная  находка, акварель начальника ГПУ, была
бы не менее ценна, чем поэма председателя ВЧК.
     Менжинский  был типичным  диллетантом,  неудачником.  Чем  он  только в
Париже ни занимался, религией, философией, марксизмом, "богостроительством",
"богоискательством"  и  всеми  "изломами"  и  "изгибами"  того декадентского
предвоенного  времени. В литературе его  любимым автором был Стриндберг, чьи
женоненавистнические идеи разделял утонченный Менжинский.
     Но  никакой  революционной вехи  заграницей Менжинский в свою биографию
так и не вписал. Он вел обеспеченную жизнь, появляясь изредка в эмигрантских
революционных кругах.  Встречавшийся с ним в марксистских  кружках  Ленин  к
этому  "неврастенику-декаденту" относился  со свойственной  ему  цинической,
грубо-исскрываемой насмешкой.  Может быть,  именно  эти  частые  насмешки  и
издевки  и заставили болезненно честолюбивого, по-раскольниковски мечтавшего
выйти   из  ничтожества  Менжинского  затаить  злобу  против  "революционной
вертихвостки", как он называл Ленина и обрушиться на него при первом случае.
     Этот случай, не лишенный  пикантности, представился  Менжинскому в 1909
году, когда заграницу прабрался некий маленький человечек,  скрывавшийся под
псевдонимом  Саша  Лбовец.  Саша был членом  экспроприаторской  организации,
оперировавшей  на  Урале  под атаманством некоего  рабочего  Лбова,  бывшего
унтер-офицера, ушедшего в революцию.
     В  те бурные дни Лбов с товарищами  ограбили на Каме не один пароход, а
на суше остановили не одну почтовую тройку. Организация располагала крупными
деньгами.  Но вот  из  этих-то  денег  через Сашу Лбовца  и выдал  уральский
экспроприатор Лбов главе большевицкого центра товарищу Ленину неплохую сумму
в 6.000 рублей - на покупку оружия.
     Деньги  Ленин  взял, но оружия  не купил и  куда  истратил  неизвестно.
Порбравшийся за границу Саша пожаловался об этом врагу Ленина - Менжинскому.
А  Менжинский,  дабы ударить по "революционной вертихвостке", составил  Саше
"открытое письмо" с обвинением  Ленина  в присвоении денег  и напечатал  это
письмо отдельным листком.
     "ОТКРЫТОЕ    ПИСЬМО   БОЛЬШЕВИЦКОМУ   ЦЕНТРУ    (расширенной   редакции
"Пролетарий")
     Товарищи! опять вы за старое, опять начинаете увиливать и тянуть; опять
не  хотите даже  вопроса  рассматривать,  был  ли  Большевицкий Центр должен
Лбовской  дружине  или нет,  а неизвестно, за что и  почему предлагаете  нам
целых 500 рублей.  Почему  не  меньше?  Почему не  больше? Что  это за цифра
такая?
     Оставьте! Вы достаточно вертели хвостом с июля 1907 года, когда взяли у
меня,  уполномоченного  Партизанского  Пермского Революционного  отряда (так
называемой лбовской дружины) 6000 рублей на покупку оружия.
     Вспомните, товарищи,  когда  мы  вынуждены  были бежать  из  Финляндии,
преследуемые  полицией,  как  травленые  волки,  и   когда  Мишка  Паршенков
обратился  к вам и просил дать хоть сколько-нибудь на ночевку и вы отказали.
Через  несколько  дней  после  удачного  сопротивления  на  14-ой  линии   и
неудачного  на Обводном,  его  взяли  на  улице, скитавшегося  без  денег  и
ночевки. Смертью своей заплатил он за свое доверие к вам.
     Но  почему  же  вы отказали?  Может быть,  вы считали, что вы ничего не
должны? Я не думаю, ибо через несколько дней вы предложили мне  300 рублей с
тем, чтобы я уничтожил расписку. Неужели вы думали что  за 300 рублей я, как
Иуда  Искариот,  под  влиянием  нужды и  безработицы продам вам товарищеские
деньги?
     Вспомните, товарищи, как  впоследствии через другого члена вашего  ЦК и
БЦ вы официально обещали мне к 18 марту 1908 года выплатить 3000 рублей и не
платили. Наконец, когда я обратился в  Париже к вам, вы  через члена тех  же
высоких  учреждений, товарища  Красина,  предлагали мне  в  расчете  на  мое
безвыходное  положение 200  франков,  а  теперь  вы  даете,  как  на  торгах
отступного, 500 рублей с тем, чтоб я отдал вам вашу расписку.
     Товарищи,  бросьте эту  игру, которая тянется два  года. И так  вы  нам
много навредили: обязались за деньги достать оружие и  оставили  безоружными
против  солдатских  винтовок   в  самую  решительную   минуту,  а  теперь  в
"Пролетарии"  попрекаете Лбова, что он  оказался не таким  страшным, как его
малевали. К чему это издевательство?
     Деньги вы взяли, заключили договор, как с равными, письменный, за всеми
подписями   на   бланке   ЦК.   Все   гарантии!  А  затем  распустили   свою
военно-техническую  группу,  не  дав нам револьверишка поганого.  И  все эти
годы, когда лбовцев вылавливали одного за  другим, когда они сидели голодные
и оборванные, месяцами ожидая то помощи, то смерти, когда у них чистой смены
не было, в  чем  выйти на  казнь,  вы, товарищи из  БЦ,  пользовались нашими
деньгами. Неужели вы ждете, когда всех нас переловят и повесят, когда некому
будет требовать уплаты, ждете, что неприятный вам долг  будет задушен  рукою
палача?
     Неужели можно вести  так революционное дело? Выжать людей, как лимон, и
бросить на дорогу: "пусть топчут, а мы не при чем".
     Товарищи,  не   может   этого   быть,   чтобы   рабочие  снесли   такую
несправедливость, да и как же революцию делать, если надувать друг друга, да
еще на оружии.
     У вас не вооружение народа  выходит, а  барышничество, афера. Что купец
банкрот,  что вы. Деньги забрал, шубу вывернул  и опять торгуй сначала. Так,
ведь,  здесь  не торговля,  а  жизнь человеческая.  Да  и  купец  не  всякий
виселицами спекулировать станет, а мы с вами революционеры.
     Обращаюсь к вам, товарищи рабочие! Помогите!
     Саша".
     В эмигрантских кругах  авторство Менжинского  в письме Саши Лбовца было
секретом полишинеля и, естественно, что у  Ленина оно не прибавило дружеских
чувств к изучавшему "двенадцать языков" снобу Менжинскому.
     Вокруг неврастеника-сибарита,  жившего "не у дел" и  "без  дел",  цвела
насмешка и  ирония  ленинцев.  Грязная  подпольная склока и  перепалка  этих
будущих  вельмож,  но  пока еще  голодных эмигрантов,  особенно обострилась,
когда  ко всей  этой грызне  прибавилась "декадентская  любовная  история" с
похищением Менжинским  одной из большевицких жен. Густой,  бесовский  аромат
шел  от  этого  эмигрантского  букета,  сложенного вокруг  самого  махрового
цветка, Ленина.
     Но  с "великим учителем" Менжинский  продолжал  сводить  свои счеты. Во
второй  раз он ударил  по Ленину  двумя статьями "Мертвые  души"  и "Ленин",
напечатанными в эс-эровском журнале "Наше эхо".
     В первой статье, описывая большевицкие нравы, Менжинский не без остроты
сравнивал  Ленина с Чичиковым, а его  окружение  с прочими гeрoями  "Мертвых
душ":  - "Если  Чичикова "ослепило  имущество",  то их (большевиков) цель  -
власть,  влияние,  желание  оседлать  пролетариат.  Им  вообще пригодился  в
практических делах его (Чичикова) метод: подлог.
     Прием оказался очень  удобен, и им пользовались в  течение десятка лет.
Благодаря ему  Троцкий и Ко могут превратить мертвые  души  в живой капитал.
Сколько бы  они  ни  уверяли, что дают честное слово и им надо верить,  мало
будет веры в их  революционность. Зная наши партийные нравы, где  ни  одного
собрания  не  проходит без  Коробочки, где ни одни  выборы не  обходятся без
Хлестакова, Ноздрева,  Держиморды  - и  это  еще не самое худшее, что гложет
партию - смешно думать, что эти самые  люди могут возрождать интернационал и
вести пролетариат к политической диктатуре".
     Во  второй   статье  "Ленин"   Менжинскому  не   откажешь  в   меткости
характеристики вождя октября и даже в буквальном даре пророчесхва.
     "Если Ленин бы на деле, а не  в одном воображении своем получил власть,
он  накуралесил  бы не хуже Павла  I-го  на престоле.  Начудить  сможет  это
нелегальное  дитя  русского  самодержавия.  Ленин  считает  себя  не  только
естественным  приемником  русского  престола,   когда  он  очистится,  но  и
единственным  наследником Интернационала.  Чего стоит его план  восстановить
свой интернационал, свой международный орден и стать его гроссмейстером!
     Важным политическим  фактом являемся выступление Ленина  в  роли самого
крайнего из  социалистов,  революционера из революционеров. Он объявил войну
монархам  везде  и всюду.  Их место  должны занять  -  где  социалисты,  где
демократическая  республика,   а  где  республика  tout  court.  Картина:  -
пролетариат,  проливающий свою кровь ради олигархии.  Нет, Ленин - не Павел,
тот  был полусумасшедшим  путаником,  а  не  политическим  шатуном.  Ленин -
политический иезуит, подгоняющий  долгими  годами марксизм  к своим минутным
целям и окончательно запутавшийся.
     Запахло революцией, и  Ленин  торопится  обскакать  всех конкурентов на
руководство  пролетариатом,  надеть  самый  яркий  маскарадный костюм. Ленин
призывает к гражданской войне,  а сам уже  сейчас готовит себе  лазейку  для
отступления  и  заранее  говорит:  не  выйдет -  опять займемся  нелегальной
работой  по  маленькой...  Его  лозунг  "гражданская  война"  -  самореклама
революционной  вертихвостки  и  больше ничего.  Конечно,  чем  дальше пойдет
революция,  тем больше  ленинцы будут выдвигаться на первый план и покрывать
своими завываниями  голос пролетариата. Ведь ленинцы даже не фракция, а клан
партийных  цыган,   с  зычным  голосом  и  любовью  махать  кнутом,  которые
вообразили, что их неотъемлемое право состоять в кучерах у рабочего класса".
     Но  гораздо интереснее то,  что  когда через тpи  года Ленин
действительно оседлал-таки пролетариат, в клане "ленинских цыган" оказался и
этот самый Менжинский, человек со "странностями в спинном мозгу".
     В  октябрьские  дни,  как  это  ни  нелепо,  "богостроителю"  и  автору
"болезненно-извращенных   стихов"  Менжинскому  совет   народных  Комиссаров
предоставил  портфель "министра финансов".  Известно, что  Ленин в отношении
своих "цыган" был  груб  и злопамятен,  но в  назначении  Менжинского,  надо
отдать   справедливость,  он   проявил   широту   и   полную   незлобивость,
руководствуясь  своей мудрой цинической  формулой:  -  "у нас  такое большое
хозяйство, что всякий мерзавец нужен".
     Никакого  активного  участия  в  октябрьском перевороте  Менжинский  не
принимал и по своему характеру принимать не маг. Но, как  передают, и у него
имеется своя октябрьская  заслуга. Когда во дворце Кшесинской шли еще первые
бурные заседания-битвы цекистов с Лениным, идти или не идти на переворот,  в
одной  из  дворцовых  зал  Менжинский  в  это  время  играл  вальсы  Шопена.
Рассказывают, что выбежавшие с заседания, сопротивлявшиеся Ленину, Каменев и
Зиновьев вошли именно в эту залу, где музицировал Менжинский,  и его  вальсы
так успокоительно  подействовали на сопротивлявшихся, что они, отдохнув тут,
согласились примкнуть к Ленину.
     Говорили  же, что  Наполеон  не  выиграл  Бородинского  сражения только
потому, что у него в этот  день был сильный насморк,  а Варфоломеевская ночь
произошла  от  расстроенного  желудка  Карла  IX? Отчего  же  и  октябрьской
революции не произойти от шопеновского вальса Менжинского?
     В свою  первую  министерскую должность  Менжинский вступил с помпой. По
улицам Петербурга во главе большевицкого полка, с оркестром музыки  впереди,
он шел под  бравурный марш занимать государственный  банк.  Весь  финансовый
гений Менжинского состоял в том, что, будучи эмигрантом, он некоторое  время
служил   в  частном  банке.   Для  октябрьского  министра  этого   оказалось
достаточно, и "знаменитость" началась.
     А  о  том,  как  этот  "министр финансов", подбирал своих  сотрудников,
имется прелестный по своей откровенности рассказ коммуниста С. Пестковского,
ставшего первым управляющим Государственного  Банка.  Однажды  вскоре  после
октябрьского   переворота   этот  самый  ничем   незамечательный   коммунист
Пестковский зашел в Смольный. "Я открыл  дверь в комнату, находящуюся против
кабинета Ильича и вошел туда", - пишет Пестковский, - "На диване полулежал с
утомленным видом т. Менжинский.  Над диваном  красовалась  надпись "Народный
комиссар финансов". Я уселся  около Менжинского и вступил  с ним в беседу. С
самым  невинным видом  т.  Менжинский расспрашивал  меня  о  моем  прошлом и
полюбопытствовал,  чему я учился. Я ответил ему, между прочим, что учился  в
лондонском  университете, где в числе  других наук штудировал  и  финансовую
науку.  Менжинский  вдруг  приподнялся,  впился  в  меня  глазами  и  заявил
категорически:  "В таком  случае  мы вас сделаем управляющим государственным
банком!" Через некоторое время он вернулся с бумагой, в которой за  подписью
Ильича удостоверялось, что я и есть управляющий госбанком".
     Тут комментарии излишни.
     Но  во  главе  финансов  российского   государства  неудачник-писатель,
неудачник-адвокат,   неудачник-художник,  неудачник-ученый,   при  ближайшем
рассмотрении все ж оказался чересчур уж негоден. И данный  ему в октябрьской
сутолоке портфель "министра" Менжинский вскоре же утерял, ибо первые же шаги
"тени  человека"  обнаруживали ее  полную несостоятельность.  Тогда, сняв  с
поста министра, этого "цыгана" совнарком пустил по пути дипломатии.
     Замкнутый,  нелюдимый, больной брюнет  с отсутствующим  взглядом, тихим
покашливанием, невнятной речью и вкрадчивой полуулыбкой, Менжинский поехал в
Берлин на должность генерального консула Р.С.Ф.С.Р.
     В столице  Германии, помимо консульства Менжинский  пробовал заниматься
кое-чем  другим: шпионажем,  разведкой,  революционной пропагандой.  А кроме
того, совместно с Бухариным, Красиным, Лариным, бывший  юрист принял участие
в переговорах по дополнительным статьям к Брест-Литовскому договору. И когда
по  окончании  этих работ один  немецкий  профессор на  прощанье  "дружески"
сказал новым дипломатам:
     - А  все-таки  я  уверен, господа,  что русский народ  когда-нибудь  да
оторвет вам головы!
     Из   всех  присутствующих  только   будущий  начальник  ГПУ  Менжинский
бесстрастно проговорил:
     -- До сих пор не оторвал и не оторвет.
     Но и  на посту генерального консула  человек "со странностями в спинном
мозгу"  оставался  недолго.  Так  же,  как  потерял  он  портфель  "министра
финансов",  потерял  он  и  этот  "портфель" после  того, как немцы  вскрыли
дипломатический  ящик,  пришедший на  имя  Менжинского,  и  в  нем оказалась
литература   на   немецком   языке   с   призывами   к   революции.   Судьба
коммунистических дипломатов была решена, немцы выбросили их из Берлина.
     И снова, как  всю жизнь, ничтожная, но жуткая "тень человека", несмотря
на ум, образованность, культурность, в Москве оказалась не у дел.
     Но  здесь  к тихому,  переминавшемуся  с ноги на  ногу, покашливающему,
вкрадчивому  Менжинскому  стал приглядываться  вождь  ВЧК. Дзержинский  умел
разбираться в людях, особенно в  годных и нужных для его  дела террора. И он
предложил  Менжинскому  самую трудную, самую  страшную  и кровавую  работу в
своем  ведомстве - эаведывание Особым Отделом ВЧК. Тихо, с той же вкрадчивой
улыбкой, с  теми  же воспитанными манерами  эстет, парадоксалист,  полиглот,
сибарит Менжинский принял кровавейший пост в ВЧК.
     Малознавшие  Менжинского  сановники  удивлялись  появлению  его на этом
посту. Но  Дзержинский знал,  что делал. На  посту начальника Особого Отдела
этот  человек  с  вкрадчивой  улыбкой  оказался  не  только  подходящим,  но
незаменимым. Диллетант во всем, тут, в инквизиции, оказался как раз на своем
месте: больная "тень" воплотилась в беспощадного и страшного человека.
     На  посту  в  ЧК  Менжинский  был  и  трудоспособен  и  виртуозен.  Его
психологическая тонкость, болезненная интуиция, схематичность мышления нашли
блестящее применение.
     К тому  же  бесовская жажда  выйти  из  состояния ничтожества  получила
неслыханное   удовлетворение.    Поэта    ненапечатанных   стихов,   оратора
непроизнесенных  речей и художника ненаписанных  полотен, Менжинского теперь
узнала вся Россия. Больше того, узнал целый мир!
     Автор  определения трудящихся,  как  "социалистической  скотинки"  стад
вождем   "рабоче-крестьянского"   террора.   Так    же,   как   Дзержинский,
ночи-напролет,  безвыходно он  работ