не
годилось, даже высшее. И сейчас еще не  все  точки  над  "i"  расставлены.
Непонятно, например, почему отдельные индивидуумы,  вступив  в  контакт  с
"этими", умирают. Но это побочный вопрос. Над ним можно подумать потом, на
досуге.
   А будет ли у него досуг?  Впрочем,  какое  ему  дело  до  джентльменов,
которым он предложит  ампулу  с  препаратом.  Половины  ее  хватит,  чтобы
уничтожить население планеты. А если господа не поверят,  пусть  попробуют
хоть на себе. Они болтают о "чистой" бомбе. Вот она  лежит  рядом  с  ним:
махайте, господа, угрожайте коммунистам,  бросайте  их  на  колени.  А  он
оставит себе Бергсона. Этот хоть и продажен, но  хороший  организатор.  Он
поможет Хенгенау приобрести новую  лабораторию.  И  он  привезет  ему  дар
всемогущего Случая.
   Сорок миль для вертолета - пустяк. Даже подумать ни о чем  как  следует
не успеешь.  Увидев  внизу  очертания  пирамиды,  Хенгенау  стал  медленно
снижаться. Посадив машину в трехстах метрах от храма, он закрыл  ее  и  не
спеша пошел по тропинке, петлявшей между деревьями.
   Около входа, прислонившись к горельефу с кошкочеловеком,  его  поджидал
индеец. Он услышал шум вертолета и прибежал, чтобы получить  порцию  коки.
Хенгенау медленно подходил к нему, сунув руку в карман. Индеец  улыбнулся,
обнажив черные зубы, и протянул смуглую ладонь. Хенгенау быстрым движением
выдернул пистолет. Хлопнул выстрел. Индеец мягко осел на траву.
   - Приносящий жертву уподобляется богу, - прошептал Хенгенау, оттаскивая
труп в сторону леса. - Ты больше  не  нужен,  милейший.  Ты  в  этом  мире
лишний.
   И Хенгенау, наклонив голову, вошел в храм...
   Он не скучал в одиночестве. Захватил с собой портативную рацию и  с  ее
помощью поддерживал одностороннюю связь с миром. За целость  вертолета  он
не опасался. Сельва в окрестностях храма была пустынна. Дикие звери в счет
не шли. Резкий запах бензина -  запах  цивилизации,  непонятный  и  потому
опасный, - отпугивал обитателей сельвы. А к "этим" Хенгенау  не  питал  ни
отвращения, ни страха. Они были порождением его ума. А какой  изобретатель
боится своего детища? Опасен ведь только непосредственный контакт.
   Старик устроился в одном из приделов храма, где раньше  жил  убитый  им
индеец. Здесь было достаточно воздуха и не очень сыро. Хитроумно сделанная
дверь позволяла ему прочно отгораживаться на ночь от внешнего мира.  Да  и
днем он редко совершал экскурсии. Проверка вертолета,  короткая  прогулка,
завтрак. Так начинался день. Кончался он  у  костра,  с  помощью  которого
Хенгенау поддерживал относительно ровный "климат" в своей  каморке-пещере.
Дым от костра уходил в небольшое  отверстие,  расположенное  под  потолком
помещения.
   Спал он мало. Вместо постели  бросил  на  пол  легкую  надувную  лодку,
прихваченную на всякий случай.  Перед  тем  как  заснуть,  подолгу  лежал,
устремив неподвижный взгляд в догорающие угли, и думал.
   Будущее его не тревожило. Все, что было возможно  сделать,  для  своего
будущего, он сделал. Предстоящий торг с джентльменами  его  не  беспокоил.
Они не дураки, эти джентльмены. Получив деньги, Хенгенау выйдет  из  игры,
дождется  Бергсона  и  займется  наконец  этой  странной  штукой  -  даром
всемогущего Случая.
   "Приносящий жертву уподобляется богу".  Какую  мысль  вкладывал  в  эти
слова первобытный индеец? О жертве Хенгенау имел  представление.  А  какое
понятие вложено в слово "бог"? "И звезды меняют свои пути". Нет, a  priori
[до опыта (лат.)] этого не  постичь.  Нужен  Бергсон,  нужна  лаборатория.
"Маугли" где-то в окрестностях тайны. Организм как  воск.  Из  него  можно
лепить что угодно. Фокус удался. Но почему "Маугли" повторяет один  и  тот
же фокус? Почему он, Хенгенау,  как  провинциальный  маг,  вытаскивает  из
цилиндра только голубя? А зрители требуют, чтобы он вытащил кошку.  Теперь
он свернул "Маугли", сумев создать только обезьян. А  разве  он  не  хотел
этого? Когда много лет назад он задумывал "Маугли", это было  именно  так.
Сначала он шел ощупью. Сначала он, насколько это было возможно, изолировал
организм  от  внешнего  воздействия.  Ему  был   нужен   экспериментальный
материал. И  он  получил  его.  Жалкие  существа  восемь  лет  ползали  по
террариуму, пока ему удалось поставить их на ноги.
   Потом эта сыворотка, разящая, как  расплавленный  металл.  Он  выполнил
обещание, данное Гитлеру. Он доказал, что эволюция обратима.  И  можно  бы
успокоиться на этом. Но вот побочные  явления?..  Они  не  укладывались  в
схему...  Что-то  стояло  за  "этими",  выглядывало  из  их  опустошенного
мозга... И однажды даже прорвалось наружу.
   Охранники  поймали  индейца,  бродившего  в  окрестностях  лаборатории.
Хенгенау принял его за шпиона и бросил в террариум. А  на  другой  день  с
изумлением убедился, что индеец обладает непонятным иммунитетом к  "этим".
Он ввел ему сыворотку. Индеец ухмыльнулся и попросил коки. Затем  началось
странное. Он стал болтать про "приносящего жертву", в молитвенном  экстазе
воздевая руки кверху, и  все  говорил  о  каком-то  храме,  где  царствует
ушастый бог...
   Хенгенау не думал в тот день, что в образе этого индейца к нему  пришел
сам великий Случай. Болтовне индейца он не придал  значения.  Просто  этот
индивидуум заинтриговал его своей стойкостью к сыворотке. Это  был  первый
побочный фактор, и профессор не мог не считаться с ним. Он подверг индейца
всестороннему  исследованию,  но  не  нашел  в   его   организме   никаких
существенных отклонений от нормы. Тогда ему пришло в  голову  испытать  на
индейце поле, в котором сыворотка обретала свои качества...
   Как хорошо, что Зигфрид, испугавшись, машинально  включил  киноаппарат.
Так появился  кусок  пленки,  который  Хенгенау  демонстрировал  Бергсону.
Остальная часть  ленты  оказалась  безнадежно  испорченной.  Но  в  памяти
Хенгенау увиденное отпечаталось прочно.
   Индеец не выразил никаких  чувств,  когда  Хенгенау  приказал  Зигфриду
повторить опыт. Сунув индейцу пачку коки, они втолкнули  его  в  камеру  и
плотно  задвинули  защитный  экран.  Хенгенау  нажал  кнопку   на   панели
управления и приник к окну из свинцового стекла...  Индейца  не  было.  Из
камеры  внимательным  взглядом  смотрело  ушастое  существо,  напоминающее
человека и в то же время резко отличающееся от него. Ушастый держал в руке
жезл, словно протягивал его  кому-то  невидимому.  Через  секунду  картина
изменилась. Ушастый уже выглядывал из высокой  травы,  которая  колыхалась
под ветром, и, казалось, что-то говорил. В это время  за  спиной  Хенгенау
охнул  Зигфрид.  Старик  вздрогнул  и  увидел,  что  защитный  экран  стал
подниматься. Он немедленно выключил прибор. Индеец как ни в чем не  бывало
стоял посреди камеры. Его челюсти ритмично шевелились, перекатывая жвачку.
Зигфрид, пятясь, выбирался из лаборатории. Хенгенау не остановил  его.  Он
выпустил индейца и стал его расспрашивать. И  опять  услышал  молитву  про
"приносящего жертву"...
   С большим трудом ему удалось добиться от индейца  связного  рассказа  о
дороге к храму. Потом, увидев статую, лишенную жезла, Хенгенау стал кое  о
чем догадываться. Он пожелал еще раз проделать опыт с индейцем. Но  что-то
не получилось. Случай, давший ему возможность приподнять уголок занавеса и
заглянуть на сцену, где готовился интересный спектакль, не повторился.
   Бергсон в России. Оставалось только ждать.
   Старик подбросил веток в  костер.  И  вдруг  почувствовал,  что  сильно
проголодался. Ему захотелось сварить кофе. Он протянул руку к  канистре  с
водой. Она  была  удивительно  легка.  Тогда  Хенгенау  вспомнил,  что  не
наполнил ее днем. Ручей протекал неподалеку. Но на сельву спустилась ночь.
Старик задумался. Потом решительно поднялся и, захватив канистру, шагнул в
темноту.
   Когда его шаги смолкли, в глубине центрального зала пирамиды  мелькнула
тень. Темное тело бесшумно скользнуло вдоль стены и исчезло в той стороне,
откуда только что вышел старик.
   Всемогущий Случай, теперь уже в лице одного  из  его  бывших  питомцев,
снова вышел навстречу Хенгенау.  И  это  была  его  последняя  встреча  со
Случаем. Фиолетовые обезьяны бегали действительно быстро.


   - Я боюсь их... Уберите поле, господин профессор. Там же  смерть.  Ради
создателя, уберите поле...  Не  надо...  Зачем  здесь  индеец?  Коричневая
тварь... Почему у меня двоится в глазах?  Отто?  Я  тебя  предал,  Отто...
Простишь ли ты мне когда-нибудь?.. Они сожрут тебя, Отто.  Нет,  я  обману
их,  я  скажу  тебе...  Ха-ха-ха!  Хенгенау  хотел  меня  отравить...  Как
цветных... А я ушел... Тысячу песо за тайну. Хенгенау давно надо  убить...
Тысячу песо за выстрел... Отчего я такой трус?.. По песочку бежит кошка...
Море и трава... Кошки в траве... Да уберите же их!  Слишком  много...  Они
живые... И их много... Отто, не верь  документам.  Тот  человек  сбежал...
Всем на все наплевать... Хенгенау верит, что ты ему  служишь...  И  они  -
тоже... Идиоты... Чужой труп кремировали, а он сбежал... Слишком поздно  я
понял все... Но я устрою... Опять  гудит  эта  проклятая  штука...  Тысячу
песо... Изумруды валяются под ногами... Откуда  тут  изумруды?..  Взять?..
Ха-ха-ха... Я всегда ненавидел кошек... Кошки лгут... Отто, гони их прочь.
Всех...
   Зигфрид Вернер метался в бреду. Чернявый, которого в этом квартале  Рио
контрабандисты звали Хозе Марчелло, а проститутки -  попросту  "Свинцовым"
за серый цвет лица, исполнял несвойственные ему  обязанности  сиделки.  Он
заботливо  поправлял  простыни,  подносил  к  губам  Зигфрида   стакан   с
апельсиновым соком и вообще вел себя так, что хозяйка его квартиры  только
изумленно таращила выпуклые, как у овцы, глаза и шептала соседкам, что  не
иначе ее квартирант рехнулся, заразившись от того  сумасшедшего,  которого
он приволок под ее кров.
   Но Марчелло знал, что делал. Он показал Зигфрида знакомому  врачу.  Тот
обнадежил, что болезнь немца пройдет сама собой. "Покой, покой, покой",  -
сказал врач. Он произнес еще какое-то мудреное словечко, которого Хозе  не
запомнил. Да это ему и не нужно было. Покой немцу он мог обеспечить. Покой
не модный курорт.  Он  показал  хозяйке  кулак  и  щедрой  рукой  отсчитал
несколько засаленных бумажек на провизию. Хозяйка проблеяла, что дон  Хозе
может быть уверен, и на первый случай  принесла  фруктов  и  рыбы.  Фрукты
Марчелло взял, а рыбу бросил ей в подол. Хозяйка догадалась: через час  на
столике у кровати Зигфрида дымилась чашка бульона. Марчелло удовлетворенно
заворчал и приступил к делу: разжал немцу зубы и влил ему в рот содержимое
чашки. Хозяйку он выгнал из комнаты, опасаясь, как бы  она  не  подслушала
бред Зигфрида. Этот немец был его находкой. Только его!
   Немец болтал про изумруды. За изумруды Хозе готов был  держать  его  на
полном пансионе хоть целый год. "Свинцового"  смущало  только  то,  что  в
бреду немец к словам о драгоценных  камнях  примешивал  болтовню  о  толпе
привидений,  которые  будто  бы  охраняют  россыпи.  Мало  ли  что   можно
наговорить в бреду. Но когда Хозе раздевал немца в  первый  вечер,  из-под
подкладки его пиджака выкатился камень в несколько десятков карат. И  этот
изумруд отнюдь не был привидением.
   Когда через несколько дней Зигфрид впервые  пришел  в  себя  и,  обведя
глазами комнату, остановил вполне осмысленный взгляд на человеке,  сидящем
у его кровати, Хозе ухмыльнулся: врач не обманул. Теперь надо  было  умело
поговорить с немцем. И  к  этому  Марчелло  был  подготовлен.  Недаром  он
столько времени потратил на неусыпное наблюдение за больным.
   - Где я? - спросил Зигфрид.
   Хозе помолчал с минуту, потом медленно произнес:
   - Вы хотели бы видеть своего брата?
   Немец вздрогнул,  по  лицу  пробежала  гримаса  страдания.  Наконец  он
неуверенно сказал:
   - Мой брат умер. Кто вы такой? Кто вам дал право допрашивать меня?
   Хозе усмехнулся и подумал, что на этот  раз  он  попал  в  точку.  Нет,
недаром он так внимательно прислушивался к бреду сумасшедшего.
   - Меня зовут Хозе, - сказал он  спокойно.  -  Это  имя  вам  ничего  не
говорит, правда? Я мог бы рассказать вам свою биографию. Но к чему?  Зачем
Зигфриду Вернеру знать, что Хозе Марчелло в юности был пеоном на  гасиенде
одного богатого дурака, потом служил в "Юнайтед фрут" рядовым матросом,  а
теперь вот живет в Рио и даже имеет некоторые сбережения, часть которых он
потратил на то, чтобы сохранить жизнь  вышеупомянутому  Вернеру?  Зигфриду
Вернеру незачем это знать.  Важно  другое:  Хозе  Марчелло  ознакомился  с
некоторыми подробностями биографии  Зигфрида  Вернера.  Если  Хозе  сейчас
встанет и выйдет на улицу, то в четырех кварталах отсюда он найдет  внешне
ничем не примечательное здание, в котором размещается редакция одной особо
любознательной газеты. Обезьяны нынче у всех на устах...  Зигфриду  просто
повезло, что он наткнулся на Хозе...
   - Что вы от меня хотите? - прохрипел Зигфрид.
   "Свинцовый" разъяснил, чего он хочет. А потом предложил немцу  спокойно
выспаться и обдумать свое положение. Времени на разговоры у них хватит.
   - Я убежден, - сказал Хозе, уходя, - вы не будете требовать, чтобы вашу
голову поскорее сунули в петлю.
   На другой день Хозе, оглядев Зигфрида,  впервые  вставшего  с  постели,
заметил, что выглядит  он  очень  неважно  и  что  потребуется  время  для
основательной поправки здоровья. Немец поморщился. Хозе сказал:
   - Так вот, к вопросу о вашем брате. Его зовут Отто. Я не ошибся?  Вы  в
свое время сообщили мне, что он жив и здравствует под именем...
   - Молчите! - закричал немец. - Ради всего святого, молчите!
   - Вы поздно вспомнили о святости, - сухо бросил Марчелло.  -  Вам  надо
было подумать о ней тогда, когда вы продавали свою душу и  тело  господину
Хенгенау.
   - О! - простонал немец.
   - Я бы мог помочь вам, - произнес Марчелло. - Но  дело  в  том,  что  я
ничего не делаю даром.
   Немец хмуро взглянул на Марчелло. Тогда тот вынул из кармана  и  бросил
на стол изумруд.
   - Это откуда у вас? - спросил он.
   Зигфрид поднял брови, подумал и, покачав головой, сказал:
   -  Не  помню.  Я  ведь  ничего  не  помню  с  тех  пор,   как   покинул
лабораторию... Может быть... Может быть, по дороге сюда?..
   - Попытайтесь вспомнить, - жестко  сказал  Хозе.  -  Или  мне  придется
возмещать затраты, произведенные на вас, каким-либо  иным  способом.  И  я
опасаюсь, что способ этот будет вам не по вкусу.


   Ромашов Диомидову понравился. Усики капитана Семушкина вызвали  на  его
лице мимолетную улыбку.
   Перебрасываясь незначительными фразами, все трое подошли  к  небольшому
домику, сложенному из белых камней. Капитан Семушкин отпер  посеревшую  от
времени входную дверь, снял  печати.  Милиционер,  сидевший  на  крылечке,
молча проводил взглядом Диомидова.  За  первой  дверью  оказалась  вторая:
свежеокрашенная. Щелкнул английский замок. Диомидов,  Семушкин  и  Ромашов
прошли в небольшую прихожую. Отсюда вели три двери: в спальню, гостиную  и
на кухню. Была еще витая лесенка  на  мансарду.  Ромашов  повел  Диомидова
через гостиную в кабинет Беклемишева.
   Дом пустовал после поспешного отъезда Тужилиных.  Анна  Павловна  гордо
продолжала отказываться от наследства. Кто-то, по-видимому все та же Дарья
Заметнова, пустил слух, что дом самоубийцы  околдован  и  что  сам  старик
Беклемишев приходит туда по ночам.
   - Темные люди, - заметил капитан Семушкин по  этому  поводу.  -  Просто
удивительно, что в наше время могут быть такие темные люди.
   - Вот именно,  -  откликнулся  Диомидов,  рассматривая  Диану-охотницу,
точенного из кости слона и раковину-пепельницу. - Вы,  капитан,  попали  в
самую точку.
   Капитан потрогал усики.
   - Баллистическую экспертизу, - сказал он, - я провел аккуратно. Вот так
сидел труп. Смотрите. - Он сел как сидел тогда Беклемишев.  -  А  вот  тут
лежало оружие.
   И капитан стал объяснять, какие факты привели его к мысли  о  том,  что
налицо рядовое самоубийство.
   Диомидов выслушал его, не перебивая, а потом взглянул на Ромашова.  Тот
пожал  плечами.  Блестящие  познания  капитана  в  области  баллистических
экспертиз были ему известны в достаточной степени. Тем  не  менее  Ромашов
продолжал кое в  чем  сомневаться.  Полковнику  он  свои  соображения  уже
высказал. Добавить нечего.
   Диомидов стал просматривать беклемишевские  бумаги.  Ромашов  отошел  и
присел на подоконник. Капитан Семушкин ковырнул ногтем бронзовую богиню  и
зевнул, прикрыв рот рукой. Минут двадцать в кабинете  слышны  были  только
вздохи Семушкина и шелест бумаги.
   - Вы правы, - сказал наконец Диомидов.  -  Здесь  действительно  ничего
интересного нет. - Эту фразу он адресовал Ромашову. Капитан же отнес ее на
свой счет и счел долгом откликнуться.
   - Научная методика, - сказал он, торжествующе взглянув на  Ромашова,  -
позволяет нам сделать такой вывод.
   Диомидов пристально поглядел на капитана, пытаясь постичь  смысл  столь
высокохудожественной фразы, потом кивнул головой.
   - Да, - одобрительно отозвался он.  -  У  меня  был  знакомый,  который
считал, что каждое время года имеет свои плюсы и минусы. Летом,  например,
тепло. Это хорошо. Но летом нужно часто мыть ноги. И это уже плохо.  Зимой
холодно. Это плохо. Но ноги можно мыть  реже.  Это  хорошо.  Такие  выводы
позволяла ему делать научная методика.
   Ромашов  отвернулся.  Его  плечи  подозрительно   затряслись.   Капитан
Семушкин потрогал усы и надул  щеки.  Он  не  знал,  нужно  обижаться  или
следует сделать вид, что ничего особенного не произошло.  Поразмыслив,  он
решил сделать вид и натянуто  засмеялся.  Шутки  старших  товарищей,  даже
обидные, капитан Семушкин  умел  воспринимать  подобающим  образом.  Но  в
данном случае полковник пренебрежительно отнесся не к нему, капитану, а  к
научным методам,  которыми  он,  капитан,  руководствовался  при  изучении
обстоятельств дела. Поэтому, посмеявшись в меру, капитан снова надул щеки.
   Смена настроений на лице  капитана  не  ускользнула  от  Диомидова.  Он
пожалел о неосторожно брошенных словах и мысленно обругал себя.  Недалекий
капитан с его безапелляционной уверенностью не  мог  служить  мишенью  для
острот. Правда, эта уверенность раздражала. Но ведь не настолько же, чтобы
кидаться на человека. Почему "хладнокровный,  как  бревно",  по  выражению
майора Беркутова, Диомидов вдруг ни с того ни с сего вышел из себя? Почему
соскочила пружинка? Ромашов? Да, пожалуй. Не  будь  в  Сосенске  Ромашова,
капитан Семушкин спокойно перекрестил бы  дело,  и  никогда  Диомидову  не
узнать бы о связи беклемишевского дела с тем, что произошло в подмосковном
лесу. О том, что кончик из клубка, который он начал разматывать,  прячется
в этом дачном городке, в этом  домике,  в  этом  кабинете  с  полированным
письменным столом на гнутых старомодных ножках и Дианой-охотницей на  нем.
И даже не в кабинете, а за его окнами, в саду, среди  кустов  смородины  и
малины.
   В саду, в полутора десятках  метров  от  окна,  возвышалась  соломенная
крыша погреба. Это был обыкновенный рядовой погреб для картошки. А рядом с
погребом, среди сочных зеленых  лопухов  темнело  большое  круглое  пятно.
Диомидов посмотрел на него, прищурившись, и повернулся к капитану.
   - Послушайте, - сказал он. - Вы в саду были?
   Капитан покачал головой.
   - Там нечего делать.
   - Ну да, - заметил Диомидов. - Я просто забыл про вашу версию.
   - Там нечего делать, - упрямо заявил  капитан  Семушкин.  -  Окно  было
закрыто на шпингалеты. А убийства в закрытых помещениях случаются только в
романах.
   - Это верно, - подтвердил полковник.  -  Но  и  в  романах  им  находят
объяснение.
   - Баллистическая экспертиза, - сказал капитан веско.
   - Откройте окно, - попросил Диомидов.
   Семушкин с явной неохотой  повиновался.  Щелкнули  шпингалеты.  Капитан
толкнул раму. В комнату ворвался ветер.
   - Теперь смотрите сюда, -  сказал  Диомидов.  Он  протиснулся  к  окну,
сдвинул створки  и  резко