ь строго по графику,  хотя и лиофилизированными,   то  есть
высушенными в  вакууме  продуктами  -  тут  мы  ничего  не  изобретали,    а
договорились с московским комбинатом,  чтобы нам выделили  те  же  продукты,
которыми кормят космонавтов, - это, однако, только с виду кажется просто.
   Чтобы облегчить себе задачу, мы через клинику, городскую, конечно,  своей
нет,  пропустили всех потенциальных кандидатов в испытатели - и парней,    и
девушек.  Нескольких из них пришлось после этих  обследований  направить  на
лечение - даже не подозревали, что носят в себе патогенные микробы и скрытые
болезни.  Затем все прошедшие обследования в городской клинике и выдержавшие
тесты психоневрологов поступили в спортивнофизкультурный  диспансер  -  тоже
была проблема! Если в городскую больницу наших испытателей не берут,  потому
что они здоровы,  то в этот диспансер - потому что они  не  спортсмены,    а
обыкновенные смертные. Но тут у нас было безвыходное положение: исследования
на велоэргометре,  исследования основного обмена  веществ  под  нагрузкой  и
прочие эксперименты с сердцем мы могли провести только  в  этом  диспансере,
ибо только там была нужная аппаратура.
   И вот когда, наконец,  кандидаты - а их вначале было около сорока человек
- прошли все этапы медико-биологических пыток,  как они выражались,    и  мы
разобрались с их материалами,  оказалось,  что более или менее  уверенно  мы
можем располагать контингентом  испытателей  всего  в  шестнадцать  человек,
причем девять из них - девушки.  Все остальные отсеялись по разным причинам.
Конечно,  список "золотого фонда" мы периодически  обновляли  -  каждые  три
месяца всех кандидатов прогоняли по новому,   несколько  облегченному  кругу
исследований, некоторых,  особенно девушек,  приходилось из "золотого фонда"
исключать потому,  что выходили замуж и становились матерями,  двоих парней,
несмотря на героические усилия  Хлебникова,    призвали  в  армию  -  вот  и
приходилось список обновлять.  Однако больше  твердых  десяти  кандидатов  в
испытатели - ребят и девушек соответственно - мы не имели никогда.
   Нет,  это только с виду кажется - чего особенного?  Кормят  -  нормально,
зарплата - "вредная",  с доплатой,  литературы с собой можно  брать  сколько
угодно (Вера Тонченко,  например,  умудрилась в гермокамере подготовиться  к
сессии - все сдала на пятерки). А замечаем: устают ребята от гермокамеры,  с
каждым разом (а некоторые,  Гена Старцев например,  "отсидели" по пять-шесть
раз) идут труднее, заставляют себя - надо... Моральный стимул тоже, конечно,
играет свою роль - слава. Безымянная пока, но в душе, я думаю,  у каждого из
них теплится: поставят систему на  орбитальную  станцию  или  на  корабль  -
вспомнят и о тех, кто ее испытывал. На себе испытывал. Недаром же они так не
любят слово "испытуемый": "Кролики мы, что ли?"
   Лидером у нас среди испытателей - Старцев. 24 года,  холост,  член ВЛКСМ,
профессия, - техник-приборист, лаборатория экологических систем,  клинически
здоров,  вес 68 килограммов...  В гермокамере провел в общей сложности около
трех месяцев.  На испытания  идет  с  большой  охотой,    у  психоневрологов
регулярно получает высший балл.  К сожалению,  часто болеет: грипп,  ангина,
катары.  Еще год назад мы ему настойчиво советовали удалить  гланды.    Гена
долго не решался, а я случайно, из разговоров лаборанток, узнал, что он, наш
лидер,  панически боится крови.  И вообще всего,    что  касается  медицины.
Удивительно, каким надо обладать мужеством, чтобы регулярно сдавать кровь на
анализы, зондироваться,  глотать всякую пакость и при этом у психоневрологов
получать отличные аттестации!  Правда,  все,   кто  работает  со  Старцевым,
говорят  о  его  дружелюбном,    мягком  характере;    о  его    необычайной
уравновешенности - да это  все  мы  знаем  и  сами,    из  его  "отсидок"  в
гермокамере.
   Гланды Гена все же удалил - можно представить,    чего  это  ему  стоило.
Настойчиво занимается спортом, бегом, лыжами, плаваньем. Каждое утро, как он
уверяет,  принимает холодный душ.  И - регулярно болеет.  Правда,  болеет он
главным образом весной и осенью. А сейчас февраль.
   И еще одна странность у нашего лидера: не выносит карантинного бокса.   В
гермокамере может находиться месяцами,  но в боксе,  в довольно  просторной,
раза в два больше по  размерам,    чем  гермокамера,    комнате  -  светлой,
солнечной, обставленной с максимальным комфортом - не может высидеть и суток.
   Однажды он нам устроил изрядный переполох.  "Отсидев" в гермокамере шесть
недель  -  это  было  весной  прошлого  года,    -  Гена  со  всеми   мерами
предосторожности был переведен на акклиматизацию в бокс.  Там ему,   пока  у
него  не  установится  нормальный  микробиологический  баланс,    предстояло
провести дня три-четыре.  Если же его  выпустить  "в  мир"  сразу  же,    из
гермокамеры,  Гена,  как,  впрочем,  и любой другой,   неизбежно  чем-нибудь
заразится: после стерильной гермокамеры,   где  вся  микрофлора  исчисляется
пятью-шестью безвредными микробами,  даже воздух  в  нашем  дендрарии  может
оказаться инфекционным - организм  испытателя  постоянный  иммунитет  теряет
довольно быстро.  И вдруг примерно через час после того,   как  Старцев  был
переведен в бокс, мне сообщают, что он исчез.
   Мы сбились с ног - обшарили весь огромный парк.  Никому  и  в  голову  не
приходило, что Старцев истосковался по городскому шуму и запахам. Как был, в
стерильном спортивном костюме,  Гена,  крадучись,    прячась  за  деревнями,
пробрался к выходу из парка  и  пошел  по  улице,    жадно  приглядываясь  и
принюхиваясь.  Позже,  когда беглец был водворен в бокс,    он  с  восторгом
рассказывал,  как у него кружилась голова от всех этих  дурманящих  запахов:
автомобили,    оттаявшая,    прогревшаяся  на  солнце  земля,    тополя    с
проклюнувшимися почками... Он так и свалился, сел, как говорит,  на землю от
этих запахов и слабости в ногах.  Так,  сидящим на земле,    его  и  увидели
сотрудники института, по костюму догадались, что испытатель, и привели к нам
в отдел.
   Влетело Гене за  тот  побег  крепко.    Да  и  попереживали  мы  за  него
основательно.  Но обошлось: день был теплый,   солнечный  и  безветренный  -
это-то,   очевидно,    и  спасло  нашего  лидера  от  пневмонии.    И  когда
комплектовался первый экипаж (три человека - это уже экипаж!),  Гена Старцев
был кандидатом "номер один": тут ведь учитывалось не только здоровье,  но  и
профессия, специальность испытателя. А Гена - мастер на все руки...
   Да, о Старцеве я могу судить совершенно уверенно: энтузиаст. Думаю, что в
глубине души,  никому не признаваясь,  он идет в гермокамеру,  как на тренаж
перед космическим полетом.  Здоровьем его бог,   конечно,    не  наградил  -
родители,  точнее: типичный астеник,  огромным усилием воли и самодисциплины
сумевший не только нарастить мышцы,  но и развить сердце и легкие.  Отличный
специалист своего дела, душа человек, любит стихи... Наверное этим,  любовью
к стихам, он многих и подкупил. Но нет,  есть в нем что-то и другое - помимо
лирики: цельность натуры,  я бы сказал.  Это ведь не шутка - в течение  пяти
лет, изо дня в день по часу, по два заниматься спортом. И не ради укрепления
своего драгоценного здоровья, а чтобы при очередной диспансеризации врачи не
могли исключить тебя из списка испытателей.  Уже  одно  это  чего-то  стоит.
Может, и будет когда-нибудь летать в настоящем космосе - кто его знает! Воли
во всяком случае для этого у него хватает.
   А вот Хотунков для меня загадка. Тихий, почти незаметный в отделе человек
- биолог с двумя вузовскими курсами за  плечами  (агрономический,    правда,
незаконченный,  факультет в сельхозе и биофак в университете),    он  как-то
неприметно, непостижимо для других очень быстро стал ведущим специалистом по
космическому растениеводству,  защитил (тоже тихо,  без шума)  кандидатскую,
самый молодой руководитель группы... И в отряд испытателей попал так же тихо
и незаметно,  к вящему удивлению окружающих.  У Хлебникова было  одно  время
настроение исключить  его  из  "золотого  фонда"  -  уж  больно  незаменимый
специалист по фитотрону и фотосинтезу хлореллы,  нечего  такому  отдыхать  в
гермокамере.  Но и тут Хотунков как-то очень тихо  уладил  конфликт:  сходил
поговорил с Хлебниковым по сугубо личному делу,    а  через  неделю  ушел  в
гермокамеру - испытателем.
   Если судить о человеке только по делам - аттестация самая высшая.  А  вот
если по словам...  Немногие счастливчики удостаивались чести перемолвиться с
Хотунковым за день двумятремя словами - не по делу.    И  тем  не  менее  на
исследованиях у психоневрологов Хотунков получил один из высших баллов.    И
это когда один из тестов,  я знал это точно,  как раз и  заключался  в  том,
чтобы при помощи речи максимально быстро установить  нужный  психологический
контакт  с  совершенно  незнакомым  человеком.    Тест  называется  "речевой
коммуникабельностью".  К нашему изумлению,    психологи  поставили  по  нему
Хотункову "отлично".  История настолько не" вероятная,  что я не  поленился,
съездил в диспансер и встретился с одним из  врачей.    "Действительно,    -
подтвердил врач,  - уникальный случай,  особенно  в  наш,    можно  сказать,
болтливый век: в контакт с любым реципиентом вступал в минимальный срок - ни
одного лишнего слова".  Поскольку в роли реципиентов  выступали  сами  члены
комиссии - сомневаться не приходилось: случай и в самом деле редкий...
   - Как самочувствие?
   На экране вижу: сидят переговариваются, Михаил парням чтото рассказывает,
Старцев даже жестикулирует - очевидно, речь идет о космонавтике.
   Взгляд на монитор, на тебя, кажется, легкая улыбка... Ответил Старцев:
   - Отлично, Александр Валерьевич. Поднимайте быстрее!
   Через два часа мы добрались до двух с половиной процентов.
   - "Площадка".  Пять минут отдыха.  Кто чувствует удушье - можете подышать
чистым кислородом.  Но не злоупотребляйте - потом будет трудно переходить на
углекислую смесь. Как самочувствие?
   - Нормальное.
   Ответил Михаил. Кислородными масками не воспользовался никто. Это хорошо.
Ибо чувствуют они себя там сейчас,  судя по приборам,  невесело:  увеличился
пульс, частое дыхание, повышенная электропроводимость кожи... Потеют.
   - Миша,  как выглядят члены экипажа?  Подробно.   Я  включил  магнитофон;
рассказ Михаила очень важен - ни видеоконтроль,    ни  телеметрия  не  могли
передать и "увидеть" того, что мог и должен был заметить опытный врач.
   Секундная пауза.
   - Легкая краснота. Дышим,  кажется,  чаще.  Жарко.  На лицах ребят мелкий
пот... (А температуру в гермокамере снизили уже до девятнадцати градусов). -
В висках легкое покалывание...
   - У всех?
   - Нет, кажется. Но я чувствую.
   - Так. Что еще? Опять секундная пауза.
   - Ощущение тяжести. Такое впечатление, что работаем, несем тяжесть. Или -
бежим. Вот, кажется, все ощущения.
   Все как по расписанию:  все  это  мы  ожидали  -  знали  по  литературным
источникам и собственным опытам. Пока все нормально.
   - Это пройдет. Организм адаптируется. Сейчас последний "подъем".
   В течение часа закончилась адаптация: прошли  головная  боль,    ощущение
тяжести,  пульс установился на восьмидесяти -  у  всех,    но  дыхание  было
по-прежнему частым и глубоким - частота понизится, знали об этом,  не скоро.
Никаких пока осложнений, никаких отклонений от программы. Ребята "подъем" на
три процента перенесли отлично.
   - Молодцы,  - благодарю я их по связи.  - Адаптация закончилась.   Можете
отстыковаться и приступать к выполнению программы.
   Я почувствовал, что сзади, за моим креслом дежурного врача, кто-то стоит.
Оглянулся - Хлебников.
   - Разреши,  я им скажу пару слов.  Я уступил кресло.   Он  сел,    удобно
устроился, подвинул микрофон поближе.
   - Проголодались, товарищи?
   На экране мелькнула чья-то белозубая улыбка.  Потом кто-то ответил  -  не
Михаил:
   - Еще как, Григорий Васильевич!
   - Я вам хочу еще раз напомнить о важности эксперимента. По программе, как
вы знаете,  вам запланирована имитация космического полета.  Да у вас и пища
небесная - космонавты питались такими  же  лиофилизированными  продуктами  -
гордитесь!
   Из динамика:
   - Гордимся!
   - Это последний вольный разговор с "землей",  - продолжал Хлебников.  - С
этой минуты вы должны перейти на связь по режиму.  Я понимаю,  трудно  будет
вам. Но мы будем за вами следить беспрерывно. Мы с вами, друзья. Счастливого
вам завершения эксперимента. Счастливого возвращения на "землю"!
   - Спасибо.
   Это сказал кто-то из парней. Михаил,  я видел на экране,  готовился брать
кровь на анализы.
   - Все, - сказал Хлебников, поднимаясь. - Кто дежурный врач?
   - До восьми на пульте я. Потом - Сонина.
   - Желаю успехов.
   Хлебников с широкой,  щедрой улыбкой подал мне руку,  кивнул остальным  -
"Работайте!" - и ушел. И Боданцев ушел с ним.  Теперь в зале осталась только
"спасательная команда".
   Странный все-таки человек Хлебников. Радуется,  А чему?  Что благополучно
прошел "подъем"?  Все ведь еще впереди.  Мне даже страшно подумать: вдруг  у
парней начнется некомпенсированный ацидоз.  Конечно,  Михаил - опытный врач,
кислородные маски наготове, но кто толком знает, как надо с ним бороться,  с
некомпенсированным ацидозом?  В  какой  дозе  можно  давать  в  этом  случае
кислород? Боданцев прав: одна надежда - на симбиоз. Авось матушка-природа не
откажет благословить союз хлореллы с человеком и на  этот  раз  -  при  трех
процентах углекислоты.  Будем надеяться Кто,  говорят,  не рискует,  тот  не
знает,  что такое счастье.  Да,  когда рискуешь собой - ладно,  можно узнать
вкус счастья. А вот когда другими...
   - Александр Валерьевич, я посижу?
   Тая. Смотрит настороженно - боится нарваться на отказ.  Она  за  эти  два
последних дня подготовки к эксперименту тоже сдала: глаза запали, черты лица
заострились, ресницы не крашены - некогда.
   - Я хочу дождаться анализов крови, Таюша. Ты сама-то пообедала?
   Кивнула. Усмехнулась, И тихо-тихо, чтобы не услышали техники:
   - Я тебе пирожков принесла. Поешь? У меня в кармане.
   - Поем,  - рассмеялся и я,  тоже тихо-тихо.  И забрался к  ней  в  карман
халата, почувствовал при этом, как она вздрогнула и напряглась.
   - Спасибо, Таюша. Так бы и просидел до восьми голодный.
   Тая, не сказав ни слова, отошла к самописцам.
   - Как там - все в порядке? - жуя пирожок, спросил я у нее.
   - Все в порядке,  Александр Валерьевич,  - ответила Аллочка Любезнова  по
прозванию "красивые глазки". - Параметры не меняются.
   Через полчаса Михаил сообщил мне данные анализов крови. Все в норме. Пока
в норме.

   Глава вторая Надежды и сомнения

   Симбиоз в гермокамере наступил лишь на пятые сутки.
   Все эти четыре дня мы,  врачи и биологи,  члены  "спасательной  команды",
прожили в страшном напряжении.    Сотни  анализов  крови,    сотни  графиков
самописцев,  бактериологических мазков - все это надо осмыслить,  держать  в
голове и перед глазами,  и все это бумажное море упрямо твердило об одном  и
том же: прогрессирующий ацидоз. А мы никак не могли нащупать точку симбиоза:
меняли рацион испытателей,  меняли подкормку хлореллы...   Нет,    никак  не
совпадают эти чертовы коэффициенты!
   А  ведь  явления  симбиоза - я  уже  рассказывал  Михаилу  -  мы  открыли
неожиданно, даже не предполагая о его существовании. Не в биосфере, конечно,
- там такой симбиоз наш шеф, профессор Скорик, нашел чисто теоретически, "на
кончике пера", - а в лабораторной модели, в нашей гермокамере...
   Вариант "А" системы биологической системы жизнеобеспечения мы  отработали
быстро (что-то около полугода) и без всяких  осложнений  -  наши  испытатели
один процент углекислого газа в атмосфере почти не ощущали.  Немного душно -
вот и все.  Так примерно,  как в плохо проветриваемом кинотеатре.  Сложность
была в другом: хлорелла должна  была  выдавать  в  гермокамеру  для  дыхания
человека столько же кислорода,  сколько человек выдыхает  углекислого  газа.
Циолковский был мудрым мужем  -  все  предусмотрел:  "Растений  должно  быть
столько, чтобы их корни, листья и плоды давали столько же кислорода, сколько
его поглощают обитатели жилья.  Если последние поглощают  более,    то  люди
задыхаются и ослабляются, а растения оживляются от избытка углекислого газа;
если меньше,  то людям  дышится  легко,    но  растения  не  имеют  довольно
углекислого газа и слабеют". Одним словом, речь шла о полной гармонии. Между
человеком и хлореллой.  А у нас в варианте  "А"  наблюдался  первый  случай:
избыток углекислого газа и недостаток кислорода.  Да и в "Б" - почти  то  же
самое.
   Вся эта арифметика с газовым балансом человека (шестьсот литров кислорода
в сутки - поглощение и пятьсот сорок литров углекислого  газа  -  выделение)
была нам, конечно,  известна и раньше.  Думали мы и над этими коэффициентами
ДК и АК.  - чем же,    какими  способами  создать  равенство  между  ними  -
дыхательным коэффициентом человека и ассимиляционным - хлореллы, а вот когда
дело дошло до гермокамеры...  Не получалась у нас эта  самая  гармония  -  и
баста.  А должна была получиться,  должна  была  существовать  в  природе!..
Теория профессора Скорика о том,    что  животные  и  растения  на  Земле  -
сожители-симбионанты,  и его знаменитая формула о том,    что  жизнь  дерева
биологически эквивалентна жизни человека,  крона березы,  мол,  дает в сутки
столько кислорода,  сколько нужно для одного индивида - известны широко.  Он
много об этом писал.  Но это были все общие рассуждения  с  небольшой  дозой
математических расчетов. Скорее, агитация за спасение биосферы, чем исходные
данные для получения симбиоза в гермокамере.  Да он,  признаться,    никогда
камерой всерьез и не занимался. Так, выслушивал, кое-что советовал...
   Решение мы нашли сами - опытным путем.  Сейчас уже в деталях и не  помню,
что мы делали... Вернее, чего только не делали!  Но главным образом пытались
изменять массу хлореллы: чуть меньше,  чуть больше.   Как  в  детской  игре:
горячо - холодно...  Только потратив уйму сил и времени,  поняли,   что  это
совершенно  бессмысленная  затея:  хлорелла,    поглощая  углекислый    газ,
размножается, ее масса все время изменяется. Головоломка,  одним словом.  Но
все же нам эти чертовы коэффициенты - ДК и  АК  -  почти  удалось  уравнять.
Почти...  Однако разница между ними всего в несколько сотых  долей  процента
все равно приводила к тому,  что за сутки из камеры исчезало двадцать литров
кислорода.  Недодавала хлорелла.  Чего только мы с ней не дела ли -  с  этой
дрянной  микроводорослью:  меняли  режим  освещения,    меняли  подкормку...
Безрезультатно. Хоть тресни.
   И вот когда мы  уже  потеряли  надежду  выровнять  эти  самые  ДК  и  АК,
установить в гермокамере ту самую гармонию,  о которой в  свое  время  писал
Циолковский,  кому-то пришла в голову идея: а почему мы,  собственно,    все
время пытаемся повлиять только на хлореллу?  А дыхательный коэффициент?   От
чего он зависит?  Неужели тоже жестко стабильный?  Все  сначала  -  основной
обмен, газоанализаторы... Теперь уже взялись за человека - за испытуемых.  И
выяснилось,  что ДК у людей - весьма лабильная  константа.    Да  какая  там
константа!  Стоит человеку чуть изменить рацион питания,  как  ДК  сразу  же
понижается или, наоборот,  повышается.  Ну а когда выяснили главное - дальше
дело пошло быстрее:  подтвердилось  (об  этом  говорилось  и  в  медицинских
книгах, но мы, увы, с запозданием туда заглянули),  что жиры ДК понижают,  а
углеводы - повышают.  Другими словами,  вопреки нашим расчетам  и  ожиданиям
именно  хлорелла  оказалась  в   газовом    балансе    задающим    элементом
регулирования,  ее АК оказался константой,  а не ДК человека - как мы думали
раньше - и как это,  собственно,  вытекало  из  теории  симбиоза  профессора
Скорика - для биосферы в целом. Или же, что более вероя