- Какое там самочувствие! Праздник. Как сказал Пушкин - мороз и солнце...
Да нет, зарапортовался - какой там мороз!
   - Экклезиаст сказал лучше: "Сладок свет и приятно для глаз видеть солнце".
   Я тоже лицедействовал - в тон ему.
   - Правильно. Молодец твой Экклезиаст.
   - Все. Выполняйте программу. Время для связи я исчерпал.
   - Какая к черту программа! У нас праздник - загораем! Понесло!
   - Ладно, ладно. О программе все же не забывай.
   И у нас был праздник.  Биохимический анализ крови,   переданный  Михаилом
через шлюз (ох,  и ругался же Боданцев,  когда  я  настоял  вскрыть  шлюз!),
показал: "п-аш" крови у  всех  трех  испытателей  почти  в  норме.    Ацидоз
компенсировался. По этому поводу Тая наконец согласилась поехать в загс.
   Мы поехали днем - подали заявление.  Потом зашли в  ресторан  и  отметили
наше первое семейное торжество бутылкой шампанского.  Но шампанское  на  Таю
подействовало плохо - на нее опять напали хандра и сомнения:  а  тот  ли  я,
каким она меня знает? А тот ли, каким я знаю себя...
   Что я мог ей на это сказать?  "О себе узнаешь после  смерти,    -  сказал
однажды профессор Скорик.  - Из уст окруживших твой гроб.  И тогда  поймешь,
сколь справедливо утверждение: смерть страшна, но еще страшнее сознание, что
ты никогда не умрешь".  Что он этим хотел сказать?  Так обожал двусмысленные
мудрости!..
   И вдруг;
   - Почему же ты все-таки так плохо относишься к Хлебникову?
   - Что? Я? С чего ты взяла? Такой поворот темы!
   - Да ты ему завидуешь - теперь я в этом почти не сомневаюсь.    Завидуешь
его работоспособности, его инициативе, его преданности делу...
   - Да,  конечно,  дело у него превыше всего...   За  спиной  у  профессора
Скорика.  А профессор умер - за спиной его имени...  Думаешь,  ему жаль было
Сварога?  Хлебникова не потрясет даже собственная смерть.  Он и на  смертном
одре будет командовать.
   - Какой же ты, однако...
   В ее голосе обида,  осуждение;  я понимал,  что зарвался,  но...  "Ты ему
завидуешь".  Никто не говорил мне большей гадости.  Завидовать  Хлебникову?!
Даже при его работоспособности, инициативе, преданности делу... Да, конечно,
дело, дело! Все под ноги ради этого самого дела.
   - Ты не прав, Саша, - пыталась она остановить меня. - Вспомни,  он месяца
два ходил по институту потерянный...
   - Вот именно. Потерянный. - Я с трудом удерживал себя, чтобы не сорваться
на крик.  - Потерял щит в лице профессора Скорика,  который прикрывал его от
всяких бед и критики;  потерял таран в лице  профессора  Скорика,    которым
взламывал кабинеты президиума академии;   потерял  электронно-вычислительную
машину,  которая ему всегда,  в любой момент выдавала точное решение.    Все
потерял.  А выжил.  Выкарабкался.  Ать-два!  Левой-правой!   "Как  нас  учил
глубокоуважаемый Андрей Михайлович..."
   - Как ты его ненавидишь!
   Такая тоска в голосе! А я... Не могу. Прорвало.
   - Кого?  Хлебникова?  Нет.  Не то слово...  У тебя никогда  не  возникало
такого чувства,  что тебя  обстругивают?    Нет,    наверное,    -  ты  ведь
непосредственного контакта с Хлебниковым не имеешь.  А я - каждый день.  Иду
по вызову и уже знаю: сейчас я проведу в его кабинете минут двадцать и выйду
облегченным. На грамм.  Может,  и на миллиграмм,  но облегченным - точно.  И
никак не могу понять,  что же я теряю в хлебниковском кабинете.  Но ощущение
именно такое: состругивают.  Глаже я становлюсь,   отполированный  какой-то.
Вот, бывают моменты, когда в тебе все против!  нет,  нельзя так!  Внутри все
бунтует, кипит, прости - материться хочется, а...  Гладкий,  отполированный.
Качусь, куда приказано. И понимаешь, ничего, абсолютно ничего не могу с этим
поделать.  Раньше хоть с Боданцевым,  с Руфиной  цапался  -  может,    и  по
пустякам,  но огрызался!  А теперь вот...  Даже Руфина жалеть стала -  такой
я... обструганный.
   - Саша...
   Тая смотрит на меня с испугом, умоляюще - прекрати!..
   - Что - Саша? Не такой тебе нужен - да?  Герой,  инициативный,  преданный
делу...
   - Саша...
   - Тебе хочется знать, какой я на самом деле? Там,  внутри?  Имеешь полное
право - понимаю.   Три  ответа  на  выбор:  среднестатистический  неудачник,
образцово-показательный исполнитель... Знаешь,  на титульных листах отчетов:
"Руководитель  темы",    "Исполнитель".    Или  просто  -  бильярдный   шар.
Интеллигентный бильярдный шар.  Как там любил философствовать  твой  любимый
Андрей Михайлович?   "Интеллект  и  интеллигентность - отнюдь  не  синонимы.
Интеллект говорит, что есть, а интеллигентность - что надо..." Это он, между
прочим, обо мне так говорил...
   - Саша!
   - Так кто ты такой,  "мой друг Стишов"?  Среднеинтегральная  закругленная
личность... Поднялся чуть выше среднеинтеллектуального уровня,  но далеко не
дотянул  до  ценза  "интеллект";    дотянулся  до   уровня    средненаучного
руководящего состава - начальник лаборатории все же!  но,  увы,  - головой о
потолок... Так что же тебе, "мой друг Стишов",  не хватило,  чтобы настоящим
ученым стать?  Это ты хочешь знать?  Да?  Я скажу.  Честолюбия?    Возможно.
Самодисциплины? Вполне согласен. Воли? Почти в точку.  А все вместе взятое -
по "не хватило", по отсутствующим данным...  - это и есть Хлебников,  верно?
Дело, дело, и только дело. Так, Таюша? Разве я не прав?
   Тая молчала. Поникшая.  На секунду во мне шевельнулась жалость,   я  даже
рукой дернулся - приласкать ее, но... Такой жест в ответ... Сжалась. А, будь
все... Разговор по душам, называется. Но надо же когда-то, хоть раз сказать,
что есть на самом деле, что...
   - Знаешь, Таюша, меня часто мучает стыд, неловкость, за многое мучает.  А
ты видела когда-нибудь, чтобы Хлебникова мучило что-нибудь подобное? Хотя ты
его плохо знаешь. А я - знаю.   И  смею  тебя  заверить:  никогда  Хлебников
подобных чувств не испытывал. Он не знает,  что это такое.  Впрочем,  и твой
Андрей Михайлович - тоже...
   Тая вдруг уронила голову на руки.    Это  уж  совсем  нелепо:  плакать  в
ресторане, на собственной помолвке.
   - Как ты его ненавидишь!
   - Кого? Хлебникова? Но ведь я тебе объяснил...
   - Андрея Михайловича... - сквозь слезы.
   - Господи, с чего ты взяла? Вот уж чепуха! Я выдохся, словно выжатый.
   - Не надо, Таюша,  - дотронулся до ее лица.  - Возьми себя в руки.  Пусть
Хлебников будет лучше меня - согласен.   В  конце  концов,    он  свое  дело
выполняет отлично: Андрей Михайлович знал,  кого взять себе в преемники.   И
знаешь, иногда,  когда я сижу с Хлебниковым в его кабинете,  слушаю,  как он
отдает распоряжения, как разговаривает с людьми - так точно, так экономно!..
Понимаю: только так и можно добиться чего-нибудь значительного.  Не  тратить
время на пустяки,  на всякие там нюансы...  Дело!  Дело  требует  решения  -
ясного, твердого решения. Да, это тоже талант, и еще какой! Согласен с тобой
полностью. Но вот когда я слышу, как он разговаривает с людьми,  и со мной в
том числе, мне кажется, что я слышу голос самого Андрея Михайловича:
   "Да, слушаю. Выкладывайте.  Быстро.  Берегите время не только свое,  но и
мое". Разве не так?
   Тая усмехнулась сквозь слезы.
   - Ты так копируешь... Правда, как Андрей Михайлович.  - Мы помирились.  Я
это понял по тону... Своей жены!  Странно.  Моя жена...  Пять лет я ее знаю,
даже больше,  - что изменилось?  Но вот сказал,  даже про себя  сказал  "моя
жена", а что-то дрогнуло... В сердце, там дрогнуло, что ли?
   - Пойдем, Таюша.  Хватит обедать,  верно?  Мы вышли,  я ей помог одеться.
Пальто.  Десятки раз держал в руках это пальто.  Брал в руки,  вешал.    Или
наоборот: снимал с вешалки и помогал одеться.  Ждал,  когда  она  застегнет,
поправит воротник...  И - ничего.  Пальто как  пальто.    Волновало  другое:
ложбинка под щекой, мочки - такие маленькие, шелковистые.  А вот сейчас взял
у швейцара пальто,  и опять что-то дрогнуло в сердце:  старенькое  пальто  у
моей жены...
   - Ты,  конечно,  хочешь заглянуть в институт?   -  спросила  она  с  едва
уловимым вздохом.
   - Увы,  Таюша,  должен.  Хочу выяснить,  чем кончился  праздник  у  наших
подопечных. Налопались зелени...  Как там у Чуковского?  У бегемотиков болят
животики-

   Опасения мои не оправдались: у "бегемотиков" все было в норме. И животики
в том числе. Ну и отлично.
   Было около пяти, рабочий день кончался, но неловко уходить до времени.  А
дома ждет Тая. Супруга... Нелепое слово, так и слышится "подпруга".
   Я решил на  минутку  заглянуть  к  себе  -  там  Аллочка-красивые  глазки
обрабатывала графики самописцев - сводила в суточные кривые.  Чтой-то там  у
нее вырисовывается?
   Аллочка огорошила меня от порога:
   - Александр Валерьевич,  вам уже три раза звонила какая-то женщина.    Из
школы, Из школы? Загадка...
   - Я телефон записала на календаре,  Александр Валерьевич,   -  продолжала
щебетать Аллочка. - Очень просила позвонить, как придете.
   Не раздеваясь  прошел  к  столу,    нашел  под  ворохом  лент  самописцев
календарь.  Куницына.  О боже!  Зачем я ей понадобился?  Через  четырнадцать
лет... А, Михаил! Конечно, ее интересует ее благоверный.
   Я набрал номер. Мне ответили;
   - Школа. Вам кого?
   - Наталью Гавриловну Куницыну.
   Секундная пауза.  Аллочка-красивые глазки,  забыв о графиках,  смотрит на
меня, не считая даже нужным хотя бы маскировать свое любопытство.
   - Это жена нового врача, Александр Валерьевич?
   Я отмахнулся: занимайся своим делом.
   - Мне Куницыну, пожалуйста, - повторил я, чувствуя, что у телефона кто-то
есть, слушает меня.
   - Это я, Саша... Не узнал мой голос?
   В самом деле...  Никогда не слышал ее голос по телефону.  Или слышал,  но
так давно... Никогда не задумывался, какой у нее голос. А оказалось - низкое
контральто.
   - Здравствуй, Наташа. Ты искала меня?
   - Да. - Теперь ее голос стал звучать чуть выше,  теперь я уже узнавал ее.
Этот сумасшедший... - Она запнулась. Он у вас теперь работает? Даже телефона
не оставил - кое-как нашла. Ты его видел?
   - Да, конечно. - Где он?
   - Как где?
   Я не знал, что говорить: неужели Михаил не сказал ей про гермокамеру! Вот
это новость!
   - Он мне заявил, что месяц проведет на каких-то испытаниях. Но ведь можно
письмо прислать?  Или по телефону позвонить...   Неужели  у  вас  там  такие
секреты?
   - Да никаких секретов, Наташа. Какие могут быть секреты, когда мы об этих
испытаниях докладывали  на  Международном  астронавтическом  конгрессе.    В
Аргентине.  Помнишь,  может быть,  у нас на факультете командовал Комсомолом
Хлебников? Вот он с докладом и ездил.
   - Да,  Миша мне что-то говорил.  Но я ничего не поняла.  Так он что,    -
сообразила она наконец, - сам в этой гермокамере? - Она,  видно,  испугалась
своей догадки. - Скажи, это правда?
   Черт побери - вот положение!
   - Знаешь, это разговор не для телефона.
   - Я сейчас приеду, - быстро ответила она. - Куда ехать? В институт?
   - Да, но... Я не имею права.
   - Почему? С ним что-то случилось?  Скажи,  что?  Ну я тебя умоляю,  Ты не
можешь мне соврать - я знаю. Ты самый честный... И ты ведь друг ему, правда?
   - Послушай, Наташа... С ним ничего не случилось! Я только что видел его -
жив, здоров. Сегодня у них праздник.
   - Какой праздник, Саша? Ты с ума сошел.  Какой может быть праздник в этой
вашей тюремной камере?  Ты что-то скрываешь.  Я должна его увидеть.  Я с ума
схожу... Это чудовищно, Саша!
   - Но это невозможно, пойми...
   - Почему? Его уже нет в живых?
   - Да жив он, здоров, Наташа.
   - Тогда почему я не  могу  его  увидеть?    Да  объясни  ты  мне  наконец
по-человечески. Почему я не могу его увидеть?
   - Да потому что я видел его по видеоканалу.
   - По какому каналу?
   - По телевизору.
   - О боже... Ничего не понимаю. Его показывали по телевизору?
   Я почувствовал, что взмок.  И еще эта Аллочка...  Каждое слово впитывает,
словно губка. Ну, пойдет теперь треп по институту!
   - Аллочка, - прикрыл я микрофон ладонью, - у вас когда дежурство?
   - С восьми.
   - Идите отдыхайте.  Вам ночь не спать - идите.  Еще три  часа  -  поспите
где-нибудь. Или домой езжайте.
   С какой неохотой вышла Аллочка! Вот бог наградил глазками... Прожекторы!
   - Наташа, извини... Я тут.  В общем,  с Михаилом все в порядке,  он жив и
здоров.
   - Я тебе не верю.  - В голосе слезы.  - Ты всегда мне говорил правду.   А
теперь... Я должна его увидеть... Я с ума схожу от вашей секретности!
   - Да какая там секретность!..
   - Ну - неизвестности.  Я должна его увидеть,  Саша.  Должна!  Как  ты  не
понимаешь?
   Я понял: заскок.  Тут уж ничего не поделаешь - заскок.  Но  о  чем  думал
Михаил?  Не мог подготовить,  растяпа.  И что же делать теперь?  Показать ей
Михаила на экране видеоконтроля не проблема - ничего не случится. Но как она
попадет к нам? Пропуск выдает только Хлебников.  Да он меня самого упрячет в
камеру, если узнает, что я решил Михаилу устроить свидание с его сумасшедшей
женой! "Никаких побочных эмоций, никаких психологических накладок.  Помните:
мы имитируем космический полет.   Члены  экипажа  находятся  в  сурдокамере:
особый режим,  никакой  связи  с  "землей",    кроме  расписания,    никаких
посторонних разговоров - только медикобиологическая информация.  Я выражаюсь
ясно?" М-да, положение...
   - Ладно, Наташа. Приезжай. Корпус экологии человека.  В глубине парка,  Я
тебя встречу. У входа. Приезжай.
   Я надеялся обойтись без объяснений.  Бывает,  придешь к нему,   попросишь
пропуск,  скажешь,  откуда товарищ,  подпишет  и  даст  пустой  бланк:  "Сам
заполни". Но не тут-то было!
   - Кому пропуск?
   Уставился квадратными очками.
   - Наталья Гавриловна...
   Смотрит, ждет.
   - Куницына.
   Ручка в сторону.
   - Жена?
   - Жена.
   Пропуск в стол. Все ясно. Можно поворачиваться и уходить.
   - Послушай, Григорий Васильевич. Бывают обстоятельства...
   - Меня обстоятельства не интересуют.
   - Да,  тебя обстоятельства не интересуют  -  знаю.    Но  психологическое
состояние  испытателей  тебя  должно  интересовать? - Молчит.        Смотрит
непонимающе. - Этот растяпа Куницын даже не объяснил ей, что уходит на месяц
в гермокамеру. И она бог знает, что вообразила. Ревет.
   - Ну и что?
   - Куницын об этом, думаешь, не догадывается?
   Уставился на меня...  Сейчас ляпнет: "С каких это ты пор,  Стишов,   стал
поклонником телепатии?"
   - Послушай,  Гриша,  ну что случится,  если  она  посмотрит  на  него  по
видеоканалу?  Увидит,  что жив,  здоров,  смеется,  разговаривает...  У  них
сегодня такой праздник - фитотрон подключили!  Редиску,  салат  ели...    До
смерти им,  видно,  надоели эти лиофилы - консервы и есть консервы.  Да  еще
засушенные.
   Я понимал, что несу чепуху, лицедействую похлеще Михаила. Но как, чем его
пронять?  Ни на шаг от программы,  железная дисциплина,  эксперимент "должен
быть доведен до конца чисто и безукоризненно...  Что ему до Наташиных  слез?
Шелуха...
   - У тебя все?
   Будь ты... Чурбан.
   - Скажи,  я к тебе когда-нибудь обращался с личной просьбой?   -  У  меня
иссякли все аргументы,  я не знаю,  как его убедить,  но я знаю,  что Наташе
Михаила показать надо - я не помню ее такой - на  грани  истерики.    -  Мне
неприятно, поверь,  страшно неприятно обращаться к тебе с личной просьбой...
- Я как мог нажимал на слово "личной" - неужели не проймет?  Неужели  в  нем
ничего не осталось человеческого? Дело, дело и еще раз только дело...
   Смотрит удивленно.  Откинулся на спинку стула.  Думает.  А может,    ищет
удобную форму - как выяснить,  почему эта просьба о пропуске  жене  Куницына
носит у Стишова личный характер. Во всяком случае, что-то треснуло.  Но если
все же спросит...  Что ж,  отвечу.  Ничего позорного я в этом не вижу.  Друг
юности, полюбила другого...
   - Ладно. - На столе опять синий бланк пропуска.  -  Только  видеоканал  -
никаких разговоров. Под твою личную ответственность.
   Ладно. Личная просьба под личную ответственность.
   Я спустился вниз, отдал пропуск вахтеру,  вернулся к себе наверх.  Сел за
стол,  взял в руки не законченный Аллочкой график дыхания испытателей.    Но
ничего не лезло в голову...
   Представил: сходит с трамвая, озирается - она же у нас никогда не бывала!
"Не скажете,  где Экологический?" Сколько же я ее не видел?    Сколько  лет,
сколько зим... Но почему Михаил не сказал ей, что идет в гермокамеру? Боялся
испугать? Чепуха какая-то. А может... стыдно? Так крестил наш метод, а тут -
сам испытывает!  "Вы идете неверным путем.  Циолковский,  - вы его  толкуете
слишком однобоко - когда говорил о возможности симбиоза человека и  растений
в кабине космического корабля,  имел в виду не только то,    что  вы  сейчас
делаете.  Сколько вы денег тратите на эти исследования?  Если бы эти  деньги
повернуть на исследования более широкого  плана,    на  создание  подлинного
симбиоза,    который  бы  позволил  человечеству  вообще  освободиться    от
необходимости иметь дело с техникой..." - "Что ты имеешь в виду?" - "Я  хочу
сказать,  что вы решаете задачу узко - это лишь выход из положения,    а  не
решение проблемы.  Общее решение в другом:  не  к  человеку  приспосабливать
механику - всю эту  систему  жизнеобеспечения  космического  корабля,    как
делаете вы,  а самого человека приспосабливать для существования в космосе -
вот что имел в виду Циолковский".  - "Но это же  фантастика!"  -  "Так,    к
сожалению,  думают многие.  Но не все.  Ты знаком с идеями  Вернадского?"  -
"Относительно". - "Понимаешь,  вы,  биологи,  идете каким-то неандертальским
путем.  Медицина те же задачи решает совсем иначе.  Сейчас на повестке дня -
замена внутренних органов, трансплантация.  Мы скоро будем менять изношенные
сердца,  почки,  печень,    легкие...    Почки  уже  меняем,    сердца  тоже
пересаживаются.  А вы?" - "Не понимаю.  Что,  систему  жизнеобеспечения  нам
нужно вживлять в тело космонавта?  Эта система  в  два  раза  больше  самого
человека!  Да и зачем?" - "Как мне тебе объяснить?  В космосе человек должен
есть, пить, дышать кислородом так же,  как на Земле.  Вы бьетесь над задачей
обратить отходы жизнедеятельности человека - мочу,  фекальные массы,    пот,
выдыхаемый воздух - в воду,  пищу,  кислород.  Так?  И решаете  эту  задачу,
копируя механизм превращения отходов в полезные продукты,   которые  природа
выработала на Земле. При помощи микроводорослей и бактерий.  Но ведь в самом
человеке,  в его организме уже заложены природой все  эти  восстановительные
функции!  Эволюция их,  конечно,  приглушила..." - "Очень  уж  ты  гигантски
мыслишь".  - "Не гигантски,  а  правильно.    В  организме  человека  многое
сохраняется  с  древнейших  клеток.    Только  все,    что  было    в    нем
микроводорослевого и бактериального,  изменилось до неузнаваемости.   Но  не
исчезло совсем!.." - "Оригинально, впервые слышу..."
   Теперь он мою иронию заметил,  но странная  реакция:  не  обиделся,    не
разозлился, а уставился на меня, словно я с Луны свалился.
   "Ах да, ты ведь специалист по эмбриогенезу..."
   И опять моя ирония мимо - глупо так,  ужасно глупо.   Вместо  того  чтобы
вспылить,  кивнул: да,  я специалист по эмбриогенезу...  А ведь  его  бывший
завлаб, с которым я тогда разговорился, тот самый завлаб, который в ответ на
мой вопрос - а как там у них  двигает  науку  мой  приятель  Куницын,    так
выразительно вздохнул - вслед за вздохом сказал: "А  мог  бы  стать  крупным
специалистом.  Но редкая способность: самого себя вышучивать.  Такая голова,
такой нетривиальный метод анализа задачи,  и вот на  тебе!.."  Действительно
сам себя вышучивает - метко замечено!  А как иначе оценить весь этот бред  с
трансплантацией  регенераторов?    "Зачем  вам  пристраивать   к    человеку
культиватор с микроводорослями, с этой самой хлореллой, трубопроводы всякие,
когда все это в нем свое собственное. Понимаешь? На клеточном уровне". - "Не
понимаю".
   Я действительно его не понимал,  вернее - решил,  что он просто  неудачно
шутит.