командует,  когда,  казалось бы,  все
должно быть наоборот Старцев этот пояс с датчиками не  только  сам  на  себе
застегивал не менее полусотни раз - сам конструировал!
   - Боря! Хотунков! - Тая схватила микрофон - все поняла: - Натяните кофту.
Быстро все симптомы!
   Хотунков перечисляет, не отрываясь от Михаила,  - слышно плохо: "Пульс...
Вялость... Сонливость..." Что он там делает - с Михаилом? Пульс считает?  А,
стаскивает с него майку...  Сколько можно стаскивать  эту  проклятую  майку?
Секунды, секунды...
   - На речь не реагирует?
   - Нет. Кажется, уснул.
   Тая прикрывает микрофон ладонью - про кнопку забыла:
   - Кома. Выводить надо.
   Значит, ацидоз. Вот тебе и обнадеживающие графики...  Вот тебе и симбиоз.
И надо же - у самого врача! Впрочем, этого и следовало ожидать: как-никак, а
остальные двое - Старцев и Хотунков  -  в  углекислой  атмосфере  уже  жили,
проверены. А вот Михаил... Чего теперь волосы рвать! Спасать надо.
   Огляделся: вся смена на месте, у приборов и пультов. Все четверо.  И все,
конечно,  уже поняли: произошло Несчастье.   Хорошо  хоть  не  знают,    что
эксперимент должен был начаться с испытаний членов экипажа на ацидоз  -  под
масками. Времени не хватило... Все этот "директивный график" Хлебникова.
   - Тая... - Впилась взглядом в экран видеоконтроля - следит,   что  делают
ребята. - Тая... Эго же три часа! Может...
   Тая одарила меня таким взглядом... Ясно.
   - Приготовиться к разгерметизации!
   Техники бросаются к пультам управления насосами и газовыми  магистралями.
Разгерметизация расписана до мелочей: что за чем,  кто  контролирует  состав
атмосферы, кто на телеметрии, кто на вентилях...  Все расписано и отработано
на тренировках до мелочей. И никто,  конечно,  на этих тренировках не думал,
что разгерметизацию придется делать по-аварийному.
   Наконец заработала телеметрия.   Оглядываю  один  самописец,    другой...
Заработал и второй кардиограф,  кто-то из техников "уговорил" его  все-таки;
этот кардиограф как раз и попал на канал датчиков Михаила...   Все  скверно.
Все ниже нормы. Гораздо ниже...
   А  ребята  ждут  команды - пора  делать  "первую  ступеньку",     снижать
концентрацию  углекислоты  в  гермокамере  на  полпроцента.    Им   осталось
переключить последние шланги - с баллонов углекислоты на азот. Торопятся,  а
когда торопишься - все не так, сорвали, кажется, резьбу на гайке.
   - Гена, - говорит Тая, - разыщи ампулу с кофеином. Шприц надо прокипятить.
   На  экране  мелькает  растерянное  лицо  Старцева:  не  умеет  он  делать
инъекции, не учили мы его этому искусству.  Да и кому могло прийти в голову,
что несчастье случится с врачом? Обязательно чтонибудь не предусмотришь.
   - Оба они не умеют обращаться со шприцем, - говорит Тая.  Мне говорит - с
отчаяньем.
   - Хотунков же биолог!  Учился  же  он  формалинить  животных...    Дай-ка
микрофон.
   Передала.
   - Хотунков, вы тоже не умеете обращаться со шприцем?
   - Я сделал однажды - у меня игла сломалась.
   - Ну и что? Вытащим!
   - С ума сошел, - шепчет Тая. - Попадет в вену, дойдет до сердца... Это же
смерть!
   Я вернул ей микрофон:
   - Командуй.
   Что можно предпринять?  И камеру не откроешь  -  это  как  с  водолазами:
вытаскивать их из глубины, из этой углекислой атмосферы,  надо осторожно и с
паузами. С "площадками". Часа три - не меньше. Иначе... Инвалид. Эх ты, "мой
друг Стишов": сдался,  не настоял на испытаниях на  ацидоз  -  там  бы  кома
выплыла обязательно, но выплыла бы не в гермокамере, а под масками! Вот твое
"пожалуйста"... Да что теперь жалеть о невозможном...
   - Может,  дать ему кислород?  - говорит  Тая,    и  не  столько  со  мной
советуется, сколько с самой собой - по тону вижу.
   - Я уже сам думал об этом.  Но что при этом произойдет?  В  его  крови  и
тканях сейчас столько углекислоты...   Если  бы  хоть  к  утру  произошло  -
насколько бы риск был меньше! А сейчас... Как он прореагирует на кислород? И
так кома...
   Тая морщит лоб: что у них там в аптечке? Есть ли сердечностимулирующие?
   А парни все никак не могут закрутить на баллоне с азотом проклятую  гайку
- конечно, сорвали резьбу. Вспотели даже... А секунды идут, идут...  И вдруг
я вспоминаю примечание к инструкции по разгерметизации: в случае  аварийного
вскрытия гермокамеры о случившемся немедленно,  в любое время суток доложить
руководителю программы. Хлебникову.
   Городской телефон в углу - на столике.  Номер хлебниковского телефона  я,
кажется, не забыл: 52-73-08.
   - Алло! Ответила жена.
   - Григория Васильевича. Побыстрее, будьте добры. Здороваться, а тем более
объясняться - нет времени.
   - Сейчас, Александр Валерьевич.
   Значит, узнала. Ладно, потом принесу извинения.
   - Что случилось?
   - Кома у Куницына. Некомпенсированный ацидоз. Эксперимент прекращаем.
   - Остальные?
   - Пока в норме. Но...
   - Что решили делать?
   О проклятье! Я же сказал...
   - Разгерметизируем камеру.
   - Ни в коем случае!
   - Да ты что... Что?!
   - Выводите Куницына через аварийный шлюз. Я выезжаю.
   Бросил трубку - короткие гудки.
   Аварийный шлюз?  Где он,  этот полиэтиленовый мешок?  Да пробовали ли его
хоть раз пристегивать к люку?
   - Александр Валерьевич, азот готов.
   Парни справились-таки с гайкой. Справились...
   - Отворачивайте баллоны с кислородом. К люку! Азот тоже.
   На лицах ребят недоумение. Да, я понимаю... Где же аварийный шлюз?
   Тая вцепилась в мой халат:
   - Ты с ума сошел!
   - Будем выводить через аварийный шлюз. Отпустила. Сообразила. Слава богу,
вот он, шлюз, сложен в ящике.
   - Ребята!
   На помощь бросаются все трое - только Тая у самописцев.
   - Быстрей, быстрей!
   - Шлюз к гермокамере крепится липкой лентой. Дурацкая конструкция, не мог
Боданцев придумать что-нибудь умнее...  Конечно,  если бы не спешка,   ленту
можно было бы клеить ровно...
   Техники подтащили баллоны с  азотом,    кислородом  и  углекислым  газом.
Смеситель встроен в шлюз,   нужно  только  шланги  привернуть  и  подключить
капнограф и газоанализаторы по кислороду и азоту.
   В последний момент я вспомнил,  что камера опечатана,  засунул  руку  под
пленку и фанерку с пластилиновой печатью сорвал.
   - Как дела, Тая?
   - Пульс падает.
   Пульс падает... А еще нужно приборы подстыковать.
   - Быстрей, парни, быстрей!
   Парни и так работали словно в лихорадке - дергались,  как бы опять резьбу
не сорвали.  А я чувствую,  всем существом чувствую,   как  течет,    уходит
проклятое время...
   - Азот готов!
   - Кислород тоже!  - слышу я в следующую секунду.    Подошел  к  пульту  -
подбежал, вернее сказать. Выхватил из Тайных рук микрофон.
   - Ребята: Камера! Мы подключили шлюз. Откройте люк и подтащите, насколько
возможно, к нему вентилятор - нужно выровнять газовый состав атмосферы.
   И сообразил: чтобы шлюз надулся, в камеру нужно дать избыточное давление.
А баллоны...
   - Углекислый газ подключен!
   - Приборы на месте!
   Придется накачивать газ прямо в шлюз - другого выхода нет,  А что уж туда
накачаем...
   - Как самочувствие Куницына? - Это я в микрофон, в гермокамеру.
   - Без изменений.
   Оглянулся: парни у шлюза стоят наготове. Можно начинать.
   - Пускайте газ. Три процента углекислого.
   Смеситель,  конечно,  что-то сделает -  приблизительно  создаст  в  шлюзе
нужную атмосферу.  Газоанализаторы работают медленно,   ждать  их  показаний
времени нет.
   - Вскрывайте люк!
   Это я приказал испытателям.
   Звякнул люк. Открыли. Я отошел, сколько позволял шнур микрофона,  вправо:
шлюз раздулся, словно пузырь, но как только люк отошел - мгновенно сморщился
и чуть не втянулся в гермокамеру.  Разве уравнительный  насос  способен  так
точно давление!
   В пленке,  разворачивая ее,  барахтался один из  испытателей.    Кажется,
Старцев.
   - Надо выносить, - требует Тая. - Я ему введу кофеин.
   - Как ты введешь?
   А! Через пленку...
   - Гена! Борис! Осторожно поднесите врача к люку.
   - А кабель телеметрии?
   Ах, кабель...
   - Сколько позволяет длина. Пока не отстыковывайте.
   А время идет,  я чувствую сердцем,  его ударами  чувствую,    считаю  эти
проклятые секунды, которые мы теряем из-за самонадеянности. Как же! Авария у
нас исключена - стоит ли ломать голову над аварийным снаряжением? Эх,  Толя,
некому намылить твою борцовскую шею за эти тяп-ляп: одна газовая магистраль,
телеметрии в шлюзе нет...
   - Шлюз развернулся!
   И тотчас захлюпал уравнительный  насос  -  сейчас  он  начнет  сбрасывать
давление в гермокамере, и шлюз опять сложится.
   - Отключите!
   Слава богу, сами сообразили: отключили насос, а не баллоны.
   Шлюз по форме сделан в виде телефонной будки.  Еще одна глупость:  как  в
летаргическом сне,  без сознания,  заставить человека стоять три часа?    Не
могли сообразить, что нужна не будка, а...
   Тая сообразила: подтащила к шлюзу кресло дежурного врача.  Молодец -  все
понимает без лишних слов, и шприц у нее уже наготове.
   - Отстыкуйте кабель и выносите!  - приказываю я парням  в  гермокамере  -
микрофон теперь не нужен.  - Усадите его в кресло и закатайте по локоть  оба
рукава кофты. Оба!
   Стрелки самописцев второго канала упали "по нулям": телеметрию от Михаила
отключили. Все. Больше видеоконтроль не нужен. Сейчас все внимание шлюзу.  И
газоанализаторам. Хоть бы работали быстрее!
   Подошел к шлюзу. Парни, шурша пленкой, усаживают Михаила в кресло. Пленка
трещит,  отклеивается,  конечно...  К счастью,  Аллочка  начеку:  заклеивает
лентой.
   Михаил выглядит странно: загорелое,  сухощавое лицо  спортсмена,    но  -
совершенно безжизненное. Словно маска.
   Тая,  сминая пленку,  пытается ухватить его обнаженную руку.   Ребята  ей
помогли. Пульс? Нет...
   - Шприц!
   Я оглядываюсь: шприц лежит на полу - на крышке стерилизатора.   Какая  уж
там стерилизация, сообразила хоть иглу ваткой закрыть. Спасти бы...
   - Все,  парни. Назад,  в гермокамеру.   Закрыть  люк,    -  приказываю  я
испытателям.
   Они все понимают,  смущенно,    натянуто  улыбаются,    кивают  -  то  ли
здороваясь, то ли прощаясь, и скрываются в гермокамере.  Скрипит поджимаемая
люком уплотнительная резина. Михаила можно начинать "спускать".
   Сколько же времени прошло с того мгновения,    как  я  па  пульте  увидел
красный сигнал?  С того момента,  как взревел  тифон?    Сейчас  одиннадцать
семнадцать.  С полчаса,  наверное,   провозились.    Если  бы  "спускали"  в
гермокамере... Ладно. Хоть так получилось, инъекции, по крайней мере,  можно
делать.
   Техники  все  операции  выполняют  теперь  без  дополнительных    команд:
отключают, выравнивают давление, газовый состав... По капнографу в шлюзе уже
два с половиной процента углекислого газа. Хватит пока.
   - Стоп по шлюзу. "Площадка".
   Тая смотрит на меня с укором: быстрей, что делаешь?
   - Нельзя. Сама ведь понимаешь, какой номер может выкинуть ацидоз.
   Уже выкинул. К сожалению, выкинул.
   Еще через пятнадцать минут Михаила "спустили" до  двух  процентов.    Это
недопустимо быстро,  совершенно очевидно,  что углекислота из крови  Михаила
уходить не успевает. Но тут уж не знаешь,  что хуже: пульс падает,  несмотря
на все новые и новые инъекции кофеина. Тая уже не встревожена,  а перепугана
- ничего не понимает. Да и я, откровенно говоря, не понимаю, что происходит:
такой сильный ацидоз, просто острое отравление...
   - Пульс около пятидесяти,  - доносится голос Таи.  И тут я услышал  голос
Хлебникова. Приехал. Расспрашивает,  как произошло.  Стоит сзади нас с Таей.
Разглядывает Михаила, а расспрашивает Аллочку. И вдруг:
   - Как ты себя чувствуешь,   Стишов?    Вопрос  этот  настолько  неожидан,
настолько нелеп... Мы оглядываемся оба - я и Тая. О чем он спрашивает?
   - Пульс - пятьдесят,  температура,  кажется,    высокая,    через  пленку
ощущается плохо, - говорит Тая о Михаиле. - Без сознания.
   Но Хлебников смотрит не на нее и не на Михаила, а на меня.
   - Ты меня спрашиваешь?
   - Да, тебя. Сможешь пойти в гермокамеру? Ты ведь дублер Куницына.
   Вот он о чем! Поразительный ты человек, Хлебников...
   - Если мы сейчас не  введем  в  гермокамеру  третье-го  члена  экипажа  -
нарушим состояние симбиоза,  - объясняет свой вопрос Хлебников.   -  Нарушим
эксперимент.
   - Сейчас мы никого туда не введем,  - неожиданно резким тоном  перебивает
его Тая. - Пока не "спустим" Куницына.
   - Да,  разумеется,  - несколько стушевывается Хлебников.   Стоит  секунды
две-три позади нее, а потом бесшумно отходит к пульту. Но еще через минуту я
слышу его твердый, властный голос - разговаривает по телефону с Мардер:
   - Я все прекрасно понимаю,  Руфина Карловна...  Не возражайте: нет у  нас
двух суток. Максимум два часа. Да, только два часа.  Все.  Больше ни минуты.
Вы должны немедленно выехать в институт...  Откуда я  знаю  как?    Вызовите
такси...  Как зачем?  За эти два часа вы  должны  подготовить  к  запуску  в
гермокамеру дублера. Да, Стишова. Сделать все, что положено...  Не знаю как.
Это вы должны знать - за это вам  платят  ставку  начальника  лаборатории...
Что? Куницын? Выводят. Как чувствует? Плохо, естественно,  раз выводят...  С
чего вы взяли,  что ацидоз?  Это еще надо разобраться...   Все,    выезжайте
немедленно.

   Тая считает пульс. Фонендоскопом. Увидела меня, вытащила трубки из ушей.
   - С сердцем лучше. - Вымученная улыбка. - Кажется, миновало.
   - Ты уверена?  -  Я  присел  на  соседнюю  кровать  -  напротив  Михаила.
Землисто-серое лицо...  - Надо срочно сделать биохимический анализ.  Можно у
него взять кровь из вены?
   - Погоди немного.  Пульс пока слабый.  И кто будет делать анализы?  - Тая
смотрит на меня встревоженно.  - Саша,  он с ума сошел.  Разве можно  сейчас
кого-нибудь отправлять в гермокамеру?
   "Он" - это Хлебников, А меня она опять называет Сашей...
   Я пожимаю плечами: это ли сейчас главное?
   - Попробую поговорить о ним - доставить лаборанток. Домашние адреса...
   Домашние адреса, вспоминаю, у меня на стенке шкафа.
   - Пусть он сам за ними съездит, - говорит она с ожесточением.
   "Сам" - опять Хлебников.
   На секунду до меня все же доходит смысл ее вопроса: "Разве  можно  сейчас
кого-нибудь  отправлять  в  гермокамеру?"  Когонибудь...    "Как  ты    себя
чувствуешь,  Стишов?" И прав ведь - вот в чем дело: если  в  гермокамеру  не
направить,  причем в ближайшие час-два,  третьего человека,    нарушится  не
только симбиоз,  но и вообще  эксперимент  придется  прекращать  немедленно:
культиватор  системы  "А"  с  трехпроцентной  углекислой  атмосферой   может
работать только на трех человек. Если же оставить на двух,  может возникнуть
такой дисбаланс... Лучше не надо.  Однажды у нас хлорелла уже "взбрыкнула" -
вышла из-под контроля...
   - Да, наверное... - с запозданием отвечаю я Тае.  Но какая у него серость
на лице... Не бледность, а именно... И температурит,  а такое землисто-серое
лицо. - Пусть сам объедет по адресам, А может, все-таки вызвать "скорую"?
   Тая неопределенно пожимает плечами.  Понятно: что может сделать "скорая",
если мы не знаем, что произошло с ним? Хотя почему не знаем: ацидоз.
   - Шестьдесят четыре.  - Тая считает пульс - на этот раз пальцами.   -  Но
температура...  От чего у него температура?  Неужели в  гермокамеру  занесли
инфекцию?
   Я и сам не понимаю, от чего у него эта странная температура. При ацидозе,
даже при коме, температура вроде не должна так подниматься.
   - Ты не должен идти в гермокамеру, - быстрым шепотом говорит Тая; о нашей
ссоре-объяснении она словно уже забыла: сама пришла - сама ушла... - Пока не
разберемся, что случилось с Куницыным. Если это вирус, то... Понимаешь?
   Да, я все это понимаю.  Но я понимаю и другое: попробуй только заикнись я
или она, что мне в гермокамеру нельзя... Хлебников все знает.  Знает о наших
с ней отношениях.  Реакцию его на этот счет  можно  представить,    даже  не
обладая богатой фантазией: "Трусишь,  Стишов?  В постели,    конечно,    без
риска..." Да и не это сейчас главное: анализы...
   Хлебникова я нашел за пультом. Мрачный филин. Понять его, конечно, можно:
столько сил,  столько волнений,  столько,  наконец,  денег...  Все коту  под
хвост. Станешь тут филином!
   - Григорий Васильевич, мне нужны лаборантки.
   Я перечислил, кто мне нужен, сказал, где адреса,  он выслушал,  посмотрел
на меня...  Никогда я не видел такого затравленного  взгляда  у  Хлебникова!
После смерти профессора Скорика, во всяком случае... Боится ответственности?
Да нет, тут чтото другое. Не видит выхода - вот в чем дело.
   - Зачем тебе лаборантки?
   - Анализ крови Куницына.  Надо выяснить,  в какой стадии у  него  ацидоз.
Быстро выяснить.
   Молчит. Это он все понял уже давно.  Но не это,  видимо,  для него сейчас
главное. Как спасти эксперимент? Да, так, видно.
   На помощь мне неожиданно пришла Мардер - только что приехала:
   - Мы должны иметь  точное  заболевание  Куницына.    Если  в  заболевании
инфекция - тогда эксперимент кончать без условий. Я настаиваю.
   - Хорошо, - согласился Хлебников. - Лаборантки будут.
   Когда я вернулся в карантинный бокс,   Тая  с  помощью  Аллочки  брала  у
Михаила кровь из вены.  Подняла голову,   посмотрела  на  меня  неузнавающим
взглядом...
   - Приходит в сознание - я ввела ему глюкозу и каразол.
   Аллочка уходит со шприцем,  задрав иглу вверх,  а Тая просит меня  жестом
сесть на освободившуюся табуретку. Рядом с ней.
   - Что с сердцем? Хуже?
   - Понимаешь, Саша... Симптоматика какая-то... Может, антибиотики ввести?
   В голосе Таи неуверенность. Врач-то она, скорее, конечно, теоретический -
с больными имела дело только на практике да на стажировке.  Но  симптоматика
действительно странная: при такой глубокой коме и такая температура...  Но и
вводить сейчас ему антибиотики, когда мы не знаем точно, что же случилось...
   - Ему лучше? - Я заметил, что веки у Михаила стали подрагивать. - Выходит
из комы?
   - Похоже. Если бы не температура,  можно было  бы  применить  согревающие
компрессы, а так...
   - Давай с антибиотиками погодим,  С  полчаса.    Иди  подготовь  все  для
анализов, на "п-аш". Хлебников сейчас привезет лаборанток.
   На меня вдруг наваливается смертельная усталость. Разрядка.  Послешоковое
состояние.  Да так,  в сущности,  и было - все эти два часа,   пока  мы  его
вытаскивали из гермокамеры...  Машинальный взгляд на часы: без двадцати час.
И мысли как гудрон... Пока Хлебников разыщет лаборанток, пока те развернутся
- тоже ведь сонные,  из постелей...  Какая-то очень важная  мысль,    словно
увязнув в гудроне, продирается... ускользает... Наташа!  "Он что-то задумал,
Саша,  страшное задумал..." Я словно просыпаюсь -  от  толчка  под  сердцем:
Михаил смотрит на меня вполне осознанно, осмысленно, и... такая счастливая у
него улыбка!  Я тоже,  видно,  улыбаюсь во весь рот - пронесло,  слава богу,
ожил,  а его взгляд зовет,  притягивает к себе...  Хочет что-то сказать?   Я
наклоняюсь почти к самому лицу...  Что?    Так  шумит  кровь  в  ушах  -  от
усталости... Что, что? По движению губ:
   "Митоз[20] пошел..."
   Митоз? Какой ми...
   Меня словно подбрасывает с табуретки: "Два условия...    На  лабораторных
животных феномен Бэрнета - Феннера уже проверен... Два условия..."
   Опомнился в зале с гермокамерой: "Митоз пошел..."
   - Тая!
   На пульте одни технари.  Смотрят с удивлением...  "Два условия..."  Какая
счастливая улыбка!  На землисто-сером,  бескровном лице  и  такая  улыбка...
Микрофон.
   - Связь в порядке?
   Это я технарям. Чего таращат на меня глаза? А, отбой давно...  Все равно:
придется будить. Да я вряд ли они спят...
   - Хотунков, Старцев! - один из техников, поняв, что мне нужно, производит
переключение и протягивает телефонную трубку. - "Хотунков на связи", - слышу.
   - Быстро. Вспоминайте. Что делал Куницын начиная с момента,  как фитотрон
соединили с гермокамерой? Точно, по минутам. Когда он снял кофту? Время?  Ну
хотя бы прибли