ляющее... Меня.
   И все же... Во мне что-то бунтовало, сопротивлялось!
   Скажи, пожалуйста, как это он легко - "да"! Любые средства...
   - Но ведь это же бесчеловечно!
   - Да?  А углекислая атмосфера - это,    выходит,    гуманная  перестройка
организма,  его физиологии?  - Прямо-таки издевка в голосе.  - Кто  и  когда
нашел  метод  количественной  оценки   гуманности?        Как    мы    любим
приспосабливаться...  прикрываться чужим мнением,  авторитетом,  приказом...
Знаешь,  как однажды выразился Ганди?  "Я знаю одного тирана -  тихий  голос
совести..."
   Бывают минуты, когда вырываются слова, после которых уже не только нечего
говорить, но даже быть с человеком, которому эти слова сказаны, невозможно.
   Посидев с полминуты, Михаил, по-прежнему на меня не глядя,  хмурый,  даже
сгорбившийся,  осторожно положил на столик "Антиномии" Скорика и,  так и  не
сказав больше ни слова, вышел в прихожую.  Как он одевался,  я не слышал,  и
дверь закрыл за собой почти без звука.
   Но ведь Наташа не найдет дорогу к нашему корпусу!    Рабочий  день  давно
закончился,  все разошлись,  пустой парк...  И ты ведь обещал ее  встретить,
осел!
   Я почти бежал. Сложность заключалась в том,    что  к  нашему  корпусу  в
глубине парка от входа ведет много дорожек. По какой она пошла?
   Я побежал по центральному проезду  до  входного  павильона  к  трамвайной
остановке. Один трамвай,  второй,  третий...  Уже шесть с четвертью.  Где ее
школа?  Не может быть,  чтобы она добиралась целый час,  где-то разминулись.
Опять разминулись...
   Она ждала меня у входа в корпус.  Маленькая,  в  темнокоричневом  пальто,
иззябшая. А в глазах!  Думал,  забыл этот взгляд - вопрошающее ожидание.  Не
забыл. Так она на меня смотрела, когда мы были еще...  Когда я еще на что-то
надеялся.
   - Прости, Наташа. Думал, встречу у трамвая. Документ какойнибудь есть?
   Раскрыла сумочку, порылась, подала паспорт.
   - Пойдем.
   Я не стал подниматься к себе в комнату - разделся в общем гардеробе,    в
фойе.  Наташа была бледна и взволнована - ничего вокруг не замечала.  Только
вопрошающее ожидание в глазах.
   Подошли к залу с гермокамерой.
   - Погоди, Наташа, халат принесу.
   Халат она надела чисто машинально.  Поразительно,  никогда не думал,  что
она способна так волноваться. За него, конечно, Михаила, волнуется.  Но ведь
с ним все в порядке!
   - Там?  - спросила Наташа,  не сводя взгляда с  темно-серой,    обтянутой
полиэтиленовой оболочкой камеры.
   - Там.
   Подвел ее к экрану видеоконтроля.  Рабочий столик  с  бортовым  журналом,
один из парней возился на кухоньке - был виден со спины,   еще  чьи-то  ноги
свисали с верхней полки-кушетки... Тоже не Михаил.
   - Садись, Наташа, - подвинул я ей стул. Но она, казалось, не расслышала -
так и осталась стоять, прикованная к телевизионному экрану.
   - Как дела? - спросил я у дежурного врача.
   - Все в норме,  Александр Валерьевич.  Готовятся к ужину.   Через  десять
минут связь.
   Глянул на Наташу.  Она стояла,  чуть подавшись к экрану,  все  в  той  же
напряженной позе.  Лицо чуть порозовело,  но страх не проходил  в  ее  серых
глазах.
   Я нажал на кнопку микрофона:
   - Куницын, доложите о самочувствии экипажа. Не надо, наверное, было этого
делать. Но я не Мог спокойно видеть эти страдающие Наташины глаза.  Пусть уж
увидит побыстрее.
   - Он в фитотроне, Александр Валерьевич,  - ответил один из парней - никак
не научусь различать их по голосам. - Сейчас позовем.
   Я заметил, как Наташа еще больше подалась к экрану. Замерла. Ждет.
   Михаил появился довольно быстро.  Прошел близко от  монитора  -  огромная
тень на пол-экрана,  сел за столик,  взял бортовой журнал.   Теперь  он  был
хорошо виден в профиль. Выждал еще с секунду, открыл журнал,  глянул на свои
часы - тень удивления пробежала по его лицу,  не вовремя вызвал  -  и  начал
докладывать:
   - Самочувствие у всех членов экипажа нормальное, Анализы...
   Дальше посыпались  цифры:  количество  лейкоцитов,    кислотность  и  все
остальное.
   - Вопросы есть?
   Он по-прежнему смотрел перед собой в микрофон,  и на экране был  виден  в
профиль. Я глянул на Наташу: отошла, кажется. Улыбается.
   - Да, - нажал я на кнопку микрофона. - Как прогр...
   - Миша! Я...
   Вот дьявол! Не выдержали нервы у нее все же - сорвалось.  А предупреждал,
обещала!
   Михаил мгновенно развернулся лицом к монитору, Что он там пытался увидеть
- в черной стеклянной линзе объектива? Но Наташа, увидев,  что он смотрит на
нее в упор,  смотрит с изумлением и бог знает с чем и как,  опять побледнела
как снег.
   Я решил разрядить атмосферу.  Переключил  "громкую"  на  телефон  и  взял
трубку с аппарата внутренней связи - с гермокамерой.
   - Михаил, здесь Наташа. Что передать? Время истекает.
   Михаил,  по-прежнему глядя в упор на  объектив  телевизионного  монитора,
зашевелил губами. В трубке я услышал: "Дай ей телефон".
   Я покосился на Наташу: что с ней творится!..  Под сердцем закололо  вдруг
так, что пришлось пригнуться к пульту. Наташа, Наташа...
   - Дай ей телефон, - повторил Михаил. Что он - видит,  что ли,  что с ней?
Хлебников,  конечно,  все видит и все  слышит  -  у  него  "Норма"  включена
постоянно. Не миновать мне разноса.
   - Ладно, только одно слово.
   - Три, - потребовал Михаил.
   - Ладно, - сдался я. - Но не больше.  Время истекло.  Протянул телефонную
трубку Наташе, та схватила ее судорожным движением.
   - Миша?
   По видеоканалу вижу: говорит.  Три слова...  Встал,  круто  повернулся  и
исчез из поля зрения монитора. Очевидно, ушел в фитотрон. Я выключил связь.
   - Пойдем, Наташа.
   Она отдала мне трубку,  расстегнула и сняла халат,  а я ничего не мог  ей
сказать,  хотя это было новым нарушением правил: в зале с гермокамерой можно
было находиться только в халате. Взял у нее халат, и она вышла,  не проронив
ни слова и ни на кого не глядя, Даже "до свиданья" не сказала.
   Отнес халат лаборанткам, догнал ее у гардероба, помог одеться, сам оделся
- все молча. На нее я избегал смотреть.
   Проводил ее до входного павильона.
   - Спасибо, - улыбнулась она грустно. - Когда он вернется?
   И у нее, выходит, эксперимент ассоциируется с полетом в космос?..
   - Еще три недели.
   - Извини,  Саша.  У меня что-то с нервами не в порядке.  Последние  ночи.
Плохо спала.  Даже не сказал,  что...  Ничего не сказал.  Записка:  "Вернусь
через месяц", - Не хотел, наверно, тебя волновать.
   - И сделал, как всегда, хуже.  Ты бы вот на его месте так не поступил - я
знаю. А он... Как ты живешь?
   - Да так же. Покажись врачам. У тебя и вправду вид больной.
   - Больной?  Я-то что...  Вот он что-то от меня скрывает.  Проснусь  среди
ночи,  лежит с открытыми глазами.  Спрашиваю: "Что  с  тобой?"  -  "Да  вот,
мерещится всякое..." - Наташа помолчала. - Помнишь ту фотографию, Саша?
   Странно, но я мгновенно сообразил, что она имеет в виду: тетрадь в черном
ледерине.  "Каждую минуту на земном шаре умирает  от  голода  58  человек  -
прислушайтесь к их стонам..." А на первой  странице  газетный  фотоснимок  -
изможденные ребятишки. Живые скелеты...
   - Вот,  понимаешь,  Саша...  Наверно,  эти ребятишки ему и  мерещатся  по
ночам. Я почему-то уверена...  Иногда просто боялась за его рассудок.  Вдруг
просыпаюсь, а он стонет... Он что-то задумал. Страшное задумал. Саша,  я это
чувствую. Иначе он бы мне рассказал все, понимаешь?
   - Это у тебя, наверное, от нервов. Тебе надо обязательно показаться врачу.
   - Да,  может,  ты и прав.  Может,  просто не хотел огорчать меня  этой...
вашей камерой.  Глупо все,  да,   Саша?    Ворвалась  истеричка,    наделала
переполоху...
   - Ну что ты! Какой уж там переполох.
   - Спасибо. - Наташа прикоснулась к моему пальто.  - Ты  хороший,    Саша.
Спасибо тебе, А я вот...
   Закусила губу, повернулась и убежала к трамвайной остановке.
   А я... Четырнадцать лет, быльем поросло, а вот поди ты: увидел - и...  Да
нет, ерунда, о чем это я? Больной у нее вид, нервы, конечно...

   Глава пятая Извечный свет

   Зачем я вернулся в институт? Нечего мне там делать. Но и домой...  "С ним
что-то случилось?.. Ну я тебя умоляю..." У нее и в самом деле в голосе в тот
момент была такая мольба...  Никогда как-то в голову не приходило...   Такое
чувство! И когда он ей сказал по телефону...  "Только одно слово".  - "Три".
Что он ей сказал? Ведь она буквально окаменела,  когда услышала его голос из
гермокамеры.  Три слова...  "Я тебя люблю"?  Не слышал ни звука,   но  почти
уверен: именно эти слова. По движению губ...  Подошла ко мне...  Да и видела
ли она в тот момент меня?  Сняла халат,    протянула,    словно  на  вешалку
повесила.  Столько людей в зале,  все ведь поняли - кто она,  все следили за
каждым ее жестом, словом, а она... Даже меня не видела. "И ты ведь друг ему,
правда?" С таким отчаяньем она это выкрикнула...
   Что привело меня в зал с гермокамерой?   Как  я  вообще  здесь  очутился?
Пульт,  видеоканал...  Пустой экран.  Телефон...  "Только одно  слово..."  -
"Три"...
   Из транса меня вывела Аллочка-красивые глазки: "Вас разыскивает  Григорий
Васильевич". Да? Придется идти.
   Разнос от Хлебникова я принял как вполне заслуженный.  Редкий случай,  но
мне этот нагоняй даже удовольствие доставил -  все  правильно:  нельзя  было
Наташу пускать в зал в таком состоянии. Нельзя.  Однако,  если бы она была в
другом состоянии,  разве я бы стал добиваться пропуска?  Так что все  верно,
все справедливо - разнос вполне заслуженный.
   Но вот к другому разносу - от Таи - я не был готов совершенно.   Впрочем,
"разнос" в данном случае - совсем не то слово.  И не ссора,    а...    некое
подведение итогов, что ли. Но это я понял уже потом - задним числом.
   Она,  видимо,  ждала меня.  Я вообще не понимаю,  почему она оказалась  в
институте. Домой ведь пошла - отдыхать. И вдруг открываю свою комнату, а она
- там.  Стоит в своей обычной позе у окна - сложив руки на груди,  словно ей
холодно.
   - Тая? Ты здесь?
   Подошел к ней, обнял за плечи. Она высвободилась из моих рук.
   - Что с тобой, Таюша?
   Молчит. Так многозначительно молчит! А,  понял я: девицы ей уже доложили.
А может, и сама все видела, когда я был с Наташей... Какая разница!
   Я попробовал еще раз успокоить ее,  приласкать.  С прежним результатом  -
даже на шаг отошла, в глубь комнаты. Ну что ж: ничего, видно, не поделаешь -
придется объясняться.
   - Ты права,  Тая.  Между нами ничего не должно быть...  лишнего.  (Ну как
повернулся язык сказать это слово?  Это Наташа-то  лишняя?..)  С  Наташей  у
меня... Ничего у меня с ней не было. Тая. Да и давно это было - четырнадцать
лет назад. Четырнадцать, представляешь? Целая жизнь. Что тебе еще сказать?
   - А ты еще ничего не сказал, - откликнулась она с горечью.
   - Не надо выдумывать больше, чем есть на самом деле.
   - Да, разумеется. - Она круто повернулась ко мне. - Я подозревала, что ты
лицемер. Но чтобы до такой степени!..
   - До какой? Ты хоть думаешь...
   - Ты ее любишь?  - быстрым шепотом перебила она меня.  - Посмотри  мне  в
глаза.
   Я посмотрел: бедная моя женушка,  невеселое у нас с тобой начало семейной
жизни...
   - Ты хочешь сказать - любил? Возможно. Но четырнадцать лет, Тая...  Она -
жена моего друга,  у них все хорошо...   Видела  бы  ты,    как  она  с  ним
разговаривала! Знаешь, что он ей сказал?
   - Знаю, - оборвала она меня. Подумала, нахмурившись, и спросила: - Ты был
бы с ней счастлив?
   - Ну зачем об этом говорить, Таюша? Я бы хотел быть с тобой счастлив.
   Я сделал шаг к ней, но она опять отодвинулась. Не верит? Да, не верит...
   - Ты хочешь знать все?
   - Да, я хочу знать о тебе абсолютно все.  Таким непререкаемым тоном!..  У
меня вырвался непроизвольный вздох: вот так начало семейной жизни...
   Пожалуйста!
   - Это, конечно, твое право.
   И я ей рассказал все,  что она еще не знала: как я познакомился с Наташей
(банальная история -  в  "читалке"  университета,    помог  подготовиться  к
коллоквиуму по химии), о Михаиле... Об их свадьбе... Что еще? Все, кажется.
   Тая молчала - никакой реакции.  Я отошел к своему столу,  выдвинул  стул,
сел. Я чувствовал себя опустошенным: ни чувств, ни желаний.
   - Так вот что тебя всю жизнь мучает: почему ты оказался лишним.  -  В  ее
голосе горечь; такое ощущение, словно все,  что я ей сейчас рассказывал,  ей
было уже известно.  - Почему...  А ведь Андрей Михайлович  тебя,    пожалуй,
правильно определил: пустое множество...
   - Что?!
   - Да. Это было после того,  как он раскритиковал твою статью.   Я  хорошо
запомнила. Я его спросила:
   "Интересную статью написал Стишов?" А он с досадой;
   "Пустое множество".
   Как громом... Что хоть это означает - "пустое множество"? И так отчетливо
- на всю жизнь  врезалось:  машинописные  листки  рассыпались  по  щелястому
грязному полу, отшвырнул даже... Вот он, значит, как меня:
   "Пустое множество".
   - И тебя все еще удивляет,  почему выбрали  не  тебя,    а  твоего  друга
Куницына? Да потому же, дорогой мой,  почему Андрей Михайлович выбрал в свои
ученики Хлебникова. А не тебя.  Хлебников хоть и толстокож и черств,  как ты
любишь о нем выражаться, но ведь он болеет за дело, живет этим.
   Помолчала. Усмехнулась горько, покачав головой.
   - Какое  ты  себе  красивое  выбрал    определение:    бильярдный    шар.
Интеллигентный бильярдный шар.    Красивый  символ.    А  вот  что  за  этой
красивостью...  Ты хоть  знаешь,    какое  тебе  прозвище  дали  лаборантки?
"Товарищ, пожалуйста".
   Ого - ничего себе... Лаборантки? Эти могут придумать прозвище и похлеще.
   Тая скользнула по мне быстрым, изучающим взглядом. Снова усмехнулась:
   - Даже прозвище тебя не затронуло. Все равно. Что хотите - то и говорите,
что хотите - то и делайте...  Оставьте меня в покое.  Не  желаете  проводить
испытания  на  ацидоз?    Пожалуйста!    Не  желаете  проводить  тесты    на
психологическую совместимость? Пожалуйста!  Все пожалуйста - только оставьте
меня в покое. Да? Да,  мой дорогой,  да.  И даже если в гермокамере случится
отрицательный результат, как ты выражаешься, все равно... пожалуйста.
   Странно: она говорила мне такие вещи...  А  я...    как  будто  о  ком-то
третьем. Тупая усталость и даже что-то вроде удовлетворения: так тебя,  "мой
друг Стишов", так. Но опять же - словно о ком-то третьем. И Тая, видимо, это
почувствовала.
   - Почему, да? Я совсем не знаю Куницына,  но что касается тебя...  Андрей
Михайлович как-то сказала "Вот  уж  за  что  могу  головой  ручаться  -  мой
"суворовец" поле брани не покинет..." А ты...  Нет,  ты науку тоже любишь  -
это я знаю. Да и что иначе тебя бы здесь держало? Но вот как ты ее любишь...
   Договорились, нечего сказать.
   Она вздохнула, покачала головой.
   - Не знаю,  может,  ты Наташу и в самом деле любил...   Но  что  касается
меня... Не хочу. Один дым. Извини.
   И выскочила из комнаты.

   Сколько я просидел в тупом оцепенении? Час? Два?  Ни мыслей,  ни чувств -
одна лишь усталость. Спать хочется.  И все это наше с ней объяснение...  Вот
уж действительно - вспыхнула, как порох, и понесло... Хорошо хоть у меня ума
хватило - не наговорить ей  гадостей.    Конечно,    и  бессонные  ночи  тут
сказались,  и напряжение всех этих суток.    Но  от  сути-то  все  равно  не
отмахнешься, не так ли, "мой друг Стишов"? Как говорится, нет дыма без огня.
Услышал о себе некие истины. А в душе действительно... пустое множество.
   Надо работать. Если и есть лекарство от хандры - так работа.  Такой ворох
бумаг на столе... Значит, "суворовец" поле брани не покинет? Да,  пожалуй...
"Товарищ, пожалуйста"? Ну и стервы!.. "Работа,  - говорил Сварог,  - главный
отличительный признак ученого.  Даже если он только носит большой портфель".
Как он обожал двусмысленные шуточки!..
   Часа два я работал - разбирал скопившиеся  на  столе  бумаги,    составил
графики пульса,  дыхания,  кислотности крови.  Хорошо  поработал.    Славно.
Расчистил авгиевы конюшни.  Но еще большее удовлетворение от самих графиков:
симбиоз налицо, все идет "в норме". Отлично.
   Около одиннадцати я расчистил стол окончательно и решил спуститься в  зал
- там сейчас должна идти подготовка к отбою.  Обычно в эти  минуты,    когда
включаются самописцы,  рук у  дежурных  не  хватает.    Моя  пара  наверняка
пригодится. Да и Таю повидать... Отошла уже? Сменила гнев на милость или все
еще...
   Тая встретила меня холодно и отчужденно. Сама неприступность.
   - Тая...
   Окинула взглядом... Ну а злись.
   Я обошел приборы: все включены,  вся телеметрия  под  током,    только  у
второго кардиографа заело ленту.  Через пять минут отбой.  Ладно,  пусть эти
"красивые глазки" еще пару минут помучаются - надо же когда-нибудь научиться
работать быстро и без ошибок.
   - Александр Валерьевич,  - умоляюще глянула на  меня  Аллочка.    -  Рвет
перфорацию, помогите, пожалуйста.
   А не ты ли,  дорогая,  придумала это - "товарищ,  пожалуйста"?    Можешь,
язычок у тебя подвешен...
   - Ладно, иди на пульт. Сам "сделаю. Сейчас связь начнется.
   Я освободил валик с лентой,  оборвал кусок с рваной перфорацией,  вставил
на место... Не идет. Где отвертка?
   - Аллочка!
   Аллочка не откликнулась.  Она же должна быть здесь,  в зале!  Обернулся к
пульту... Красная лампа. Что такое? И Аллочка...
   - Александр Валерьевич...
   В руке у Аллочки телефонная трубка - связь с гермокамерой,  и у нее такое
выражение - у нашей Аллочки красивые глазки...  Не успел перехватить трубку,
как взревел тифон.
   Я никогда не слышал,  как он ревет - вой по всему зданию.   От  истошного
этого воя у меня совершенно вылетело из головы - как он,   проклятый  тифон,
выключается.
   - Алло!  Алло!  - надрывался я в телефон.  Бесполезно.  Очевидно,   тифон
оглушил даже испытателей - не слышат. Или это я не слышу? - Алло!..
   Тифон выключил техник-связист - прибежал из зала культиватора. И тогда на
весь зал:
   - ...вывести из камеры!
   Вот почему меня не слышали!  Перепуганная Аллочка  переключила  связь  на
"громкую". - Аллочка!
   На Аллочке лица нет: очевидно,  в гермокамере и в  самом  деле  стряслось
что-то неладное. Но что? Неужели ацидоз...  Проклятье!  Я наконец сообразил,
что надо делать - нащупал нужный тумблер и переключил - связь на телефон.
   - Алло! Что у вас там?
   - Плохо с Михаилом Ивановичем. Наверное, его надо вынести из гермокамеры.
   "Вынести"?!  Говорил кто-то из ребят - никак не могу научиться  различать
их по голосам.  Только  теперь  я  вспомнил  про  видеоконтроль:  на  экране
какая-то неразбериха - мелькали руки, испуганные лица...
   - Что с ним?
   А сам шарю взглядом по приборам: может,  уже подключили телеметрию?  Нет,
приборы пишут "по нулям".
   - Не могу понять, Александр Валерьевич.  - Теперь я узнал,  кто говорит -
Гена Старцев - Пульс слабый,  холодный пот,  а сам вроде горячий...  Похоже,
обморок.
   - Подключите телеметрию. Быстро!
   - Подключаем.
   Теперь я уже разобрался,  что они делают: уложили  Михаила  на  диванчик,
стаскивают с него майку... Почему он в майке,  а не в костюме?  В кофту ведь
встроены датчики со штекером - специально на случай такого вот рода,   чтобы
не возиться. Всегда так: когда пожар, оказывается, огнетушители разряжены...
А сейчас эти драгоценные  минуты,    которые  они  потратят  на  закрепление
датчиков - не врачи ведь,  - могут стоить...  Не хочется думать,  чем  может
обернуться эта дурацкая история с телеметрией. Может,  посоветовать натянуть
на него кофту с датчиками?  Все быстрее...  Нет,    не  надо  сбивать  их  -
запутаются.  Почему он оказался без кофты.  Загорал в фитотроне,    что  ли?
Проклятье! Где же Тая?
   Тая уже здесь. Я включаю "громкую" - параллельного телефона нет, да и что
скрывать теперь? От кого? Слышно,  как Хотунков подсказывает Старцеву,  куда
крепить датчики: "Левей,  левей,  под соском...   Нет,    это  пятый  канал,
дыхание..." Тоже странность?  Хотунков