ты в  розовых  очках,    что  к  58  ежеминутно
погибающим от голода они не причастны,  - в их смерти виноваты все живущие и
процветающие! И те 30 миллионов человек,  которые,  по подсчетам статистики,
должны погибнуть от голода на земном шаре в этом году,    -  тоже  на  вашей
совести, оптимисты в розовых очках!.."
   Даже не зная почерка Михаила,  только по слогу,  по стилю  я  безошибочно
догадался, что это написано Куницыным.  В своей стихии...  Проповедником ему
бы, а не врачом. Впрочем, и врачом-то он решил стать - в этом я убежден - из
сострадания к человечеству. Не к человеку, а к человечеству...
   Я перебросил пару страниц - незаметно от Наташи.
   "Вас,  оптимисты,  потрясают литературные шедевры,  вы готовы рыдать  над
сентиментальной историей несчастной любви,  так пусть же вас потрясут строки
мировой статистики! По данным ФАО и ЮНЕСКО, около половины населения земного
шара постоянно недоедает,  300 - 400 миллионов находятся на  грани  голодной
смерти!.."
   Для кого он писал это? На полях пометка: "Одна из главных задач,  стоящих
сейчас перед человечеством,  - борьба с голодом.  Голод - это реальность для
миллионов людей" (академик В. Энгельгардт).
   Я это чувствовал и раньше: глобальные цифры и идеи Куницына  завораживают
настолько, что он теряет всякую способность рассуждать здраво.  Вот тогда-то
он и выдает "истины" о том,  а от обезьяны ли произошел человек?  Трактат  о
голоде...  Все мы когда-то загорались  желанием  спасти  человечество  -  ни
больше,  ни меньше.  Медленно перелистывая тетрадь,  я дочитал  до  конца  -
теперь я,  по крайней мере,  знал,  чем же он заворожил Наташу.  Но вот  как
объяснить ей, Наташе, что все это - розовое детство, романтика...  И ведь не
откажешь в убежденности,  в страсти - действует!   "Увы,    при  всем  своем
могуществе и  совершенстве  человек  -  одно  из  самых  неудачных  творений
природы: чтобы поддержать свое существование,  он каждые два  месяца  должен
поглощать количество продуктов,  равное собственному весу.  Для  того  чтобы
добывать эти горы продуктов, человек сначала освоил хищнический образ жизни,
истребляя других животных,  потом изобрел сельское  хозяйство,    исковеркав
облик планеты,  уничтожив под пашню и луга сотни миллионов гектаров лесов  и
рощ и получив в награду за свои труды черные бури и пустыни.    Тысячелетняя
цивилизация пришла,  в  конце  концов,    к  парадоксальному  факту:  в  век
наивысшего расцвета науки и техники человечество из-за голода теряет  жизней
больше, чем на заре истории! 58 жизней ежеминутно, 84 тысячи ежесуточно,  30
миллионов в год...  Склоните же головы перед памятью обреченных вашей ленью,
вашей косностью, вашим равнодушием к их судьбе!.."
   Я вернулся к первой странице: дети  с  фотографии  глядели  с  тягостным,
мучительным недоумением. Черепа, обтянутые кожей...
   М-да... И не знаешь,  что сказать.  А сказать надо что-то такое,    чтобы
поверила - мне чтоб поверила!   И  у  меня  в  полном  соответствии  -  будь
проклято! - вырвалось: "Значит, вместе решили осчастливить человечество?"
   Наташа вспыхнула,   выхватила  у  меня  из  рук  тетрадь  и  ожгла  таким
взглядом... "Есть вещи,  над которыми не смеются".  И я понял: чужой.  Чужой
для нее...
   А потом я их встретил вместе - дня через два.   Нельзя  сказать,    чтобы
случайно, расписание Наташиной группы я знал на память, но ожидал ее увидеть
у аудитории, конечно, одну. "Привет, старик!" - хлопнул меня по плечу Михаил
с такой, как мне показалось, фальшивой радостью, что я поразился: что же она
в нем разглядела "самое талантливое"?    Одно  комедиантство...    А  Наташа
выглядела обычно,  словно ничего в ее жизни и не произошло,   и  взгляд  мой
встретила так спокойно,  открыто.  Я даже растерялся на мгновение.  А  потом
взял себя в руки,  поздравил  еще  раз  -  обоих,    и  Наташа  приняла  мои
поздравления как само собой разумеющееся.
   И расстались мы друзьями: "Старик, всегда будем рады. Правда, Натка?.."
   И вот  теперь,    почти  полтора  десятилетия  спустя,    Михаил  Куницын
по-прежнему - моя загадка.
   Два года после окончания института в первой горбольнице патологоанатомом,
однако в корне разошелся в своем заключении, на вскрытии трупа,  с диагнозом
лечащего врача,  а труп был высокопоставленный,    а  диагноз  поставил  сам
главврач больницы... Затем года полтора-два в онкологическом диспансере - на
этот раз гистологом,  в лаборатории,  однако и там не прижился,   опять  "по
собственному  желанию",    ушел  опять  "в  белую  степь",     в    Институт
эмбриогенеза... Там он,  пожалуй,  застрял дольше всего - почти четыре года,
уже  в  роли  иммунопатолога  (опять  все  сначала:  специалист  по  трупным
вскрытиям,  специалист по  клеточным  культурам,    специалист  по  защитным
реакциям организма...  Не много ли для молодого специалиста?..) И  там,    в
Институте эмбриогенеза, он, кажется,  в чем-то себя все же проявил: выдвинул
идею,  поговаривали - любопытную,    многообещающую,    что-то  связанное  с
направленным развитием иммунитета у зародышей и новорожденных, вроде бы даже
диссертацию накропал...  Лет семь назад,  помню,  когда  мы  толькотолько  с
простейших  организмов  перестраивались  на  экологию  человека,    пришлось
несколько раз побывать в Институте  эмбриогенеза  -  протолкнуть  туда  одну
темку по микрофлоре кишечника,  в порядке содружества.  Разговаривая с одним
"завлабом",  который оказался непосредственным  начальником  Куницына,    не
удержался,  спросил: "Ну и как  он  у  вас  двигает  науку?"  А  завлаб  так
выразительно вздохнул...  Месяца через три-четыре узнал,  что доктор Куницын
нашел наконец свое призвание на "скорой",  оттуда мы его  скоропалительно  и
перетянули к себе, врачом экипажа испытателей.
   Но для меня "загадка Куницына" не в этом.  Когда  я  засомневался  в  его
лабораторной технике, он так глянул на меня... Что он знает такое,  что дает
ему право глядеть вот так свысока? Нет,  не то слово: с чувством собственной
значимости, что ли?  Да,  вот что в нем необъяснимо: в нем словно два разных
человека.  Совершенно разных.  Один - все тот же медик-студиус,  с которым я
имел  неосторожность  (назовем   так)    познакомиться    (треп    во    имя
коммуникабельности,  театральные жесты,   глубокомысленное  умничанье),    а
второй... Вдруг глянет на тебя так, словно старше тебя на полвека, и изложит
мысль с - такой убийственной логикой и четкостью...  Смотришь на него во все
глаза: откуда эта глубина, точность, совершенно неожиданный поворот мысли? И
вдруг тут же выдаст такую "истину", хоть за голову хватайся, из разряда тех,
которые  биологи-юмористы  обозначают  кодовой  фразой:  "А  ты  родился  от
обезьяны?" И ведь с такой глубокой верой,  с  такой  убежденностью  начинает
доказывать,  что ты родился не от обезьяны,  а от медведя.  Со стороны  это,
конечно,  выглядит  дешевым  комедиантством,    а  вместе  с  тем  настолько
искренне... Однажды я не выдержал,  спросил его;  "Ты овладел аутогипнозом?"
Рассмеялся...

   Но  почему  настойчивое  предложение  Михаила  анализы  крови  делать   в
гермокамере встревожило и Таю? Ведь она его совсем не знает... Другое дело -
я.  Одна его вспышка  гнева  в  гермокамере,    когда  он  знакомился  с  ее
устройством, чего стоит!
   С устройством гермокамеры его знакомил Боданцев.
   - На  этот  раз  эксперимент  будет  проходить  с    имитацией    условий
космического полета - шторы на иллюминаторах задернем, - сказал Боданцев,  с
добродушно-обезоруживающей улыбкой задергивая перед  лицом  Михаила  плотные
черные шторы.
   - Да?  - несколько растерянно переспросил Михаил.  - А сколько же человек
жило здесь?
   - Около шести тысяч часов,  - ответил я на его  вопрошающий  взгляд,    и
Михаил,  кивнув,  с прежним изумленно-восторженным видом  стал  разглядывать
гермокамеру.  Я проследил за его взглядом: маленький столик,  складывающаяся
из толстой полиэтиленовой пленки раковина,  узкая деревянная  кровать,    на
которой змеей была укреплена резиновая трубка - датчик сна...
   - Знали ли хоть они, на что идут? - спрашивает Михаил, опять оборачиваясь
ко мне.
   - Кто? - удивляется Боданцев. - Испытатели? Конечно, знали! Это ведь наши
техники и лаборанты.  Не только знали,    но  и  сами  принимали  участие  в
разработке аппаратуры.
   Боданцев ушел  в  угол  гермокамеры,    поднял  с  пола  пучок  проводов,
оканчивавшихся штекером.
   - У камеры круглосуточно дежурил врач.  Когда испытатель  ложился  спать,
датчики частоты пульса,  артериального давления,  частоты и  ритма  дыхания,
расположенные у него на теле,   подключались  через  этот  штекер  к  кабелю
телеметрии. В любую секунду мы знали, как он себя чувствует. Ну и кроме того
радио,  телефон...  А если уж совсем приспичит,  - рассмеялся на всю  камеру
Боданцев,  - можно включить тифон.  - Боданцев указал на красный выключатель
на стене. - На пульте точно такой, дублирующий.
   Тифон, эта дикая сирена, как утверждает молва,  выпрошенный в тепловозном
депо лично Боданцевым,  года три назад  включался  лишь  однажды  -  техники
проверяли линию.  Но тогда меня не было,  мне лишь рассказывали,  что это за
дьявольская штука - истошный вой по всем этажам, мертвого на ноги поднимет!
   Провода со штекером Боданцев опустил на пол -  аккуратно,    не  дай  бог
повредить.  Сел на кушетку,   которую  собирался  заменить  диванчиком,    и
рассмеялся вновь - заразительно,  заполняя хохотом всю гермокамеру,   словно
шум водопада.
   - Александр Валерьевич готов  мне  голову  оторвать,    когда  телеметрия
барахлит. Каждый раз пишет докладные.  А начальник отдела что?  Лишает меня,
разумеется, премии. Если они вообще бывают... - Опять гулкий смех. - Какие у
нас премии?  Только по хоздоговорным  работам,    а  мы  ими  уже  давно  не
занимаемся - космос,  космос...  Но я не обижаюсь,   -  продолжал  Боданцев,
отсмеявшись.  - Он у нас сердечник,  Александр  Валерьевич.    Однажды,    с
усталости,  видать,  сам на себя посмотрел критически и говорит  мне:  "Один
испытатель - сорок спасателей".  Сорок  не  сорок,    но  своих  медиков  он
заставляет дежурить у гермокамеры круглосуточно - нам, технарям, не доверяет
даже контроль телеметрии.  Видели в зале диван?  Это для ночных дежурств - я
самолично поставил. Ох,  как он взвился на дыбы!  - Опять смех,  от которого
трясутся даже стены гермокамеры.  - На  меня  с  кулаками:  "Ночью  дежурные
должны сидеть у пульта,  а не отдыхать на диване!" А что им,  всей  бригаде,
всем сидеть у пульта? Не верит технике, и только. Сердечник!
   Отсмеявшись, Боданцев принял серьезный вид. Озабоченный.
   - У вас вопросы ко мне есть?  Михаил присел с ним  рядом,    на  кушетку.
Кушетка заскрипела - на двух явно не рассчитана.
   - А кто был первым?
   - Первым? - Боданцев наморщил лоб. - Не помню, много было. А ты, Саша, не
помнишь?
   Я пожал плечами.  В самом деле,  кто  был  первым?    Камера  тогда  была
маленькой - в два раза  меньше  этой.    Кто  же  перешагнул  порог  первым?
Перешагнул,  вдохнул пахнущий свежескошенным сеном воздух...    Такой  запах
воздуху придает хлорелла - сама немного газит.
   - Не помню. Можно посмотреть по "Историям болезни".
   - Если ко мне вопросов нет... График, что поделаешь. Ушел.
   - Ты мне хотел рассказать про симбиоз, - напомнил Михаил.
   - А... Разве?
   В памяти вдруг всплыли полузабытые  строки  из  стихотворения  Дмитриева;
стихи мы напечатали в стенгазете, посвященной двухмесячному эксперименту:

   Запирали их в сурдокамерах,
   В бесконечности немоты,
   Не железных людей, не каменных,
   А таких же, как я и ты...

   Мелодрама,  конечно,  но в общем-то верно.  Кушетка,  столик,   крошечная
кухня, две полки - с посудой и книгами, бортовой журнал, эспандеры...  Вот и
все. Час, второй,  третий...  "Как самочувствие?" - спрашивает дежурный врач
по связи. "Нормальное".
   А капнограф,    анализатор  концентрации  углекислого  газа  в  атмосфере
гермокамеры,  медленно поднимает кривую вверх - к полутора процентам.   "Как
самочувствие?" - "Нормальное".
   А приборы говорили: за сутки  из  гермокамеры  исчезали  двадцать  литров
кислорода.  Признаки  гипоксии  у  человека  начинают  проявляться  уже  при
семнадцати процентах содержания кислорода в атмосфере...  Значит,  человек с
хлореллой в гермокамере может прожить не более двадцати пяти дней.
   Но главное было даже не в этом - не в кислородном голодании. Эту проблему
мы в конце концов решили,  изменив рацион питания,  - уравняли дыхательный и
ассимиляционные коэффициенты человека и хлореллы.  Главное было в другом: мы
очень боялись ацидоза[4].  Из литературы знали: углекислый газ прежде  всего
насыщает кровь.  Но насколько это опасно?  Крайняя форма некомпенсированного
ацидоза - кома. В переводе с греческого "глубокий сон".  Настолько глубокий,
что вернуть человека к жизни порой бывает невозможно.
   Да, мы все время контролировали кровь.  Ее кислотность,  "паш".  Признаки
компенсированного ацидоза появились быстро - на второй,    кажется,    день.
"П-аш" крови на наших графиках медленно,  зеркально повторяя характер кривой
капнографа, поползла вниз. Пока это было не опасно - в пределах допустимого.
Стоит в гермокамере снизить концентрацию углекислоты - кривая  "п-аш"  крови
поползет вверх, ацидоз был пока управляемый. Но где-то, на каком-то участке,
мы ждали,  кривая  "п-аш"  должна  сделать  резкий  скачок  или  наоборот  -
площадку,  должна нарушить свое "зеркальное" повторение  кривой  капнографа.
Это и должно стать сигналом начала некомпенсированного  ацидоза.    Организм
испытателя  уже  не  в  состоянии  "переваривать"  излишки  углекислоты    -
начинается отравление. И мы ждали...
   Пятые, шестые сутки... "Как самочувствие?" - "Нормальное".
   А на седьмые сутки кривая "п-аш" вдруг пошла вверх.  Мы не  верили  своим
глазам: в чем дело? Все пальцы искололи испытателю,  Боданцев изошел злостью
- для анализа крови нужно руку просовывать наружу через специальный  манжет,
а значит,  нарушалась герметичность.   Все  верно:  кривая  "п-аш"  за  ночь
поднялась. А днем - опять упала. Так и пошло: днем кривая падает,  а ночью -
лезет вверх.
   Сколько было высказано гипотез и предположений - голова пухла!   А  потом
кто-то сопоставил кривые капнографа (Тая,  кажется)  с  нашими  злополучными
данными по кислотности крови, и мы поняли наконец, в чем дело.  Оказывается,
предсказанный когда-то "симбиоз Скорика" (баланс между хлорофиллом  растений
и гемоглобином высших животных) оправдался полностью. Конечно,  этот симбиоз
профессор Скорик,  наш шеф и бог,  рассчитал чисто теоретически,   для  всей
биосферы в целом, а мы получили его в микромодели биосферы,  но суть-то одна
и та же!  Вот в чем дело: концентрация углекислоты в гермокамере,  когда  мы
выровняли дыхательный  и  ассимиляционный  коэффициенты,    хлореллой  стала
поддерживаться переменной - в зависимости от того,  что  делает,    в  каком
состоянии находится человек.  Днем,  когда испытатель  работал  и  потреблял
кислорода больше,  а значит,  больше и выделял  метаболитов[5],    хлорелла,
получая  "усиленное  питание",    давала  больше  кислорода,     поддерживая
концентрацию углекислого газа около полутора процентов.  Зато ночью,   когда
испытатель спал, концентрация падала почти в два раза...
   - Но это же ясно еще до постановки опыта!   -  вскричал  и  заметался  по
гермокамере Михаил.  (Ясно?!  Как ему всегда ясно в  задаче,    которая  уже
решена...)  -  Исходная  позиция.    Поскольку  газовый  состав    атмосферы
поддерживается биосферой Земли в основном постоянным вот уже  миллионы  лет,
следствие первое: существует механизм обратной связи между ДК[6] животных  и
АК[7] хлореллы и остальных растений...
   - Действительно, открытие...
   Никакой реакции!  По-моему,  он не только моей иронии -  меня  самого  не
замечал! И такой менторский, такой поучающе лекторский тон при этом.
   - Наиболее исчерпывающее доказательство - от противного:  если  бы  этого
механизма обратной связи между животными и растениями в рамках  биосферы  не
существовало,  многомиллионнолетняя эволюция животных выработала  бы  в  них
приспособляемость  к  жизни  в  атмосфере  и  с  крайне  низким  содержанием
кислорода.
   Ну  и  доказательство!    Взять  за  постулат  то,    что  само   требует
доказательства, и на такой "основе" выводить следствия?..
   - Послушай, Михаил. Я понимаю: логически можно прийти к любому выводу. Но
ведь теория симбиоза биосферы профессора Скорика  отнюдь  не  догмат,    это
гипотеза на допущениях...
   Никакой реакции! Как будто сам с собой размышляет:
   - Таким образом, постулируя чисто программно, что зеленые растения должны
ощущать жизненный ритм животных,  мы должны сделать  следующий  вывод:  если
опыт в экстремальных условиях,  -  а  углекислая  атмосфера  и  должна  быть
отнесена к явно экстремальным условиям жизни, - поставить, заведомо исключив
механизм обратной связи,  то мы получим...  Да,  мы  получим  патологическое
отклонение в жизненном ритме растений. В данном случае - хлореллы.
   Давно уже никто меня не удивлял.  Да и удивлял - мягко сказано.  Два года
кропотливейшей работы,  два года сомнений  и  ошибок  привели  нас  в  конце
концов...  к тому же самому выводу!  Да и то ведь случайно: если бы  не  тот
эксперимент с масками в гермокамере...   А  тут  -  пришел,    услышал  -  и
пожалуйста... Но, может, его логика - дело случая?
   - Что ты имеешь в виду под  патологией  жизненного  ритма  хлореллы?    -
спросил я его неожиданно севшим голосом, сам не знаю почему.
   - Патология?  - замер посреди гермокамеры Михаил.  -  Определим  исходные
данные.  Первое: углекислая атмосфера стимулирует рост растений.   В  данном
случае - деление  клеток  хлореллы.    Второе:  регуляция  жизненных  ритмов
растений и животных взаимно двухканальная...
   И терминология-то какая...   "Взаимно  двухканальная!"  А  действительно:
обмен метаболитами идет ведь в двух направлениях: от растений к  животным...
Фу ты! Языком Куницына заговорил...
   - Вывод первый,  - продолжал размышлять Михаил:  -  Регуляция  по  каналу
"растения - животные" должна идти по линии...  Да,    по  линии  возбуждения
жизненного ритма: растения нуждаются в  притоке  свежих  порций  углекислого
газа.  По второму же каналу "животные - растения"...  То же самое: по  линии
возбуждения.
   То же самое?  Я ощутил в  себе  странный  зуд  -  какое-то  неуправляемое
нервное возбуждение,  словно охотник,  увидевший дичь: ага,   вот  тут  твоя
безупречная логика и завела тебя,  дорогой,  в тупик;  если следовать  твоей
логике,  то как объяснить тот поразительный эффект,  который мы наблюдали  в
культиваторе, когда человека заменили газовой маской?  Такая бешеная вспышка
роста...
   - Однако, - потер Михаил тыльной стороной ладони вспотевший лоб,  - мы на
наши  исходные  данные  забыли  наложить  ограничение:  газовый-то    состав
атмосферы стабилен.  - Зуд во мне разрастался,  я ничего не мог  поделать  с
собой.  Ну,  ну,  сейчас ты сам себя высечешь...  - Да.   Тупик,    -  вдруг
согласился (со мной?!) Михаил. - Попробуем  сформулировать  исходные  данные
вновь: двухканальная регуляция,  постоянство газового состава  в  нормальных
условиях, экстремум в виде углекислой атмосферы,  разрыв обратной связи - от
животных к растениям... Да,  в этом случае в эксперименте мы должны получить
патологию в виде неуправляемой вспышки клеточного деления.
   Я даже подался вперед - к Михаилу: вспышки?!. Не знаю,  что у меня было в
этот момент написано на физиономии, да он, к счастью, занятый своей логикой,
на меня и не смотрел, но в душе...  Если бы кто-нибудь мне сказал,  что есть
на свете человек,  который чисто умозрительно,  просто  так  даст  ответ  на
головоломную задачу;  над решением  которой  коллектив  научных  сотрудников
бился более двух лет... У Таи,  когда у нее отличное настроение,  ес