знайте, почти невидимыми (быть может, и совсем невидимыми) существами
полно все". Затем следует очень трезвый призыв и математический расчет:
   "Вспомните  исчезновение  экспедиции  Птака.   Погибло   двадцать   три
человека. Призраков было столько же".
   Уже и выводы - скоропалительные, лишенные основы.  Ученый  должен  быть
серьезнее. Вот цифры - это совсем иное дело. Двадцать  три  призрака  -  и
двадцать три человека (среди них Федосеич).
   Над этим стоит подумать. Итак, что мы знаем?.. Я знаю?..
   Я знаю только одно - тогда, в подземных  галереях,  проделанных  лавой,
мы,  двое,  одновременно   (это   очень,   очень   важно)   видели   нечто
полупрозрачное, малоосязаемое, пронизанное непонятно сильными токами. Я не
знаю, одно ли это существо или скопление множества существ, земное оно или
занесено из космоса.
   Не знаю, где стояли мы с Каплиным?.. На пороге открытия?..
   Нет, знаю! Это не самовнушение: я видел и осязал. Я должен, должен быть
там и снова все увидеть. Я хочу этого! Хочу! Хочу! Входит Зиночка.
   - Как чувствуете себя, папаша? - спрашивает она.
   - Лучше всех, - бодрюсь я.
   Зиночка - девушка очень румяная и веселая.  Она  в  пахнущем  свежестью
халатике. Ей бы в театр, на бал, а она нянчит меня, а я стыжусь ее. Вот  и
сейчас.
   Зиночка бесцеремонно ворочает меня с бока на бок,  трет  спиртом  кожу,
меняет простыни, взбивает подушку.
   Потом вооружается шприцем и начиняет лекарствами мое тело.
   ...Хорошо бы не зависеть  от  него,  от  больного  сердца,  как  Черные
Призраки. Мне хочется быть там, в кратере. Тем более что я вижу его  -  из
окна - вулканическую гору и лагерь вулканологов.
   Интереснейшая цифра - двадцать три!..
   Но что это, что  я  вижу!  Мне  кивает,  меня  зовет  Федосеич,  тихоня
Федосеич, милый, славный человек.
   Иду, иду...


   "Ужас! Просто страшно! Это случилось в час инъекций. Профессор бредил и
говорил непонятное. При этом быстро чернел и стал совсем как головешка.  Я
почему-то решила дать ему нашатырный спирт. А как же! Когда  я  вбежала  с
пузырьком обратно, в комнате был черный дым. Он вылезал в  форточку.  Кто?
Профессор?.. Может быть...
   Ничего, ничего я не поняла, только испугалась: профессора в  палате  не
было. Тогда я так закричала, что прибежала Нина Трофимовна"  (из  рассказа
медсестры Зины Караваевой).



   Аскольд Якубовский.
   На далекой планете

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Купол Галактики".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Крик пронесся - тревожный. Он не оставил эха, укатился без него по этой
сумасшедшей, на другие непохожей планете.
   Эхо... Где оно?.. Старик склонил голову набок. Лицо его,  сморщенное  и
бородатое, держало  на  себе  гримасу  напряженного  вслушиванья,  которое
бывает у глухих людей, позабывших дома слуховой аппарат.
   Старик был очень старый, и память его путалась. Потому  и  казался  ему
голос то знакомым, то чужим.
   Голос крикнул:
   - Я жду-у-у...
   И это  последнее  воющее  "у-у-у..."  прозвучало  тоскливо  и  особенно
протяжно. А вот первые три звука голос шептал совсем тихо. Зато последний,
начавшись с шепота, вырос, будто голос запускаемого ракетного двигателя.
   Он оглушил его. Но... старик не был уверен, что слышал хоть что-нибудь,
такая уж это была планета.
   Старик был высокий и очень худой, с опустившимися плечами  и  повисшими
руками. Борода его выросла за последние дни, высохшие губы запали - он  не
носил зубов, а держал их в кармане.
   Такой это был глубокий старик, что могло удивить, как  он  оказался  на
одинокой и пустой, совсем безлюдной планете.
   Здесь и службы спасения не было.
   На старике был синий легкий комбинезон, его шляпу  и  вещи,  палатку  и
надувное кресло нес многолапый робот-паук.
   Он навьючил все на выпуклую спину.
   Старик остановился. Он стоял долго и хмуро  ждал  голос  с  бесконечным
терпением глубоких стариков.
   Остановился и робот...
   Старик хотел услышать голос снова. Хотя молодое любопытство,  что  жгло
его раньше и гоняло по планетам, покинуло старика. Он ждал,  и  глаза  его
спокойно щурились на все, что было, летало и росло вокруг.
   Да, Андронников Иван был прав, другой такой планеты  не  увидишь  и  во
сне. А... хорошая планета. Здесь тихо и  солнечно,  тепло,  да  не  жарко.
Сколько он видел разных солнц и солнечных дней, но не  таких,  нет.  Здесь
все было странным и непохожим.
   Вот, скажем, этот солнечный свет.
   Он голубой, но разбитый на  крупинки.  Это  световой  песок!  Он  щедро
сеялся вниз.
   Светящиеся голубые пылинки лились вниз  водопадом,  они  плескались  на
деревьях и стекали вниз по стволам. А если подставить руку, то текут и  по
ней.
   Так делают вода, волны, потоки, но чтобы свет...
   Он щедро облеплял все.
   Казалось, он потопит все - а неуловимо рассеивался теплом.
   Облепляя, он согревал и эти странно чужие деревья, и фитахов.  А  затем
исчезал, не оставляя тени.
   Такой милый свет. Старик подставил горсть - и она наполнилась светом, и
вот он сыпался вниз, оставляя в ладони горячее тепло.
   Что ж, значит, так и надо. Старик, потирая ладонь  о  ладонь,  смотрел,
как свет сыплется на шляпы до ночи  спящих  грибов.  Иван  говорил,  будто
ночью они просыпаются и шляются повсюду.  Ну,  если  им  нравится,  он  не
возражает. Стерпели бы они его здесь, потому что больше нигде ему быть  не
хочется.
   Только здесь.
   Он дал слово промолчать о планете, а рассказал. "Почему ты рассказал  о
ней?" - спросит его Андронников. Если встретится.
   А как бы иначе он попал сюда? И пусть узнают о ней все старики.
   Надо было говорить?.. Старик задумался, почему ее засекретил  Всесовет.
Он думал, а глаза его щурились и наблюдали. Он видел, что из-за  сыпучести
света здесь почти нет теней. Раньше  он  просто  отмечал:  "Нет  теней..."
Теперь он думал, это хорошо, что свет добрый и не слишком  горячий,  иначе
он бы сжег планету, этот свет.


   Солнечный дождь сыпался на  землю,  на  шляпы  грибов,  которые  ходят.
Старик наклонился и увидел их корневые ноги, острыми и  длинными  пальцами
впивавшиеся в землю. Он рассматривал белые ниточки временных  корней,  что
сосали жирную землю.
   Грибы эти говорят? Хорошо, если бы говорили, все стало бы ясно.
   Ведь, кроме них, еще  спящих,  никто  не  мог  крикнуть  так  громко  и
страшно. Но откуда они узнали его язык? Грибы, если  и  разговаривали,  не
могли узнать его. В конце концов они только грибы,  живые,  допустим.  Или
один проснулся и крикнул?
   А может быть, это командор применил какой-нибудь радиофокус? Пошутил  и
пугнул его?.. Ему казалось, что маской и таблетками акридина он провел их,
а они раскусили его и шалят?
   Корабль далеко. Тогда они  должны  были  сбросить  какой-нибудь  прибор
перед вылетом. Где он?  Старик  поискал  прибор  дальнозоркими  глазами  -
пусто.
   В небе абсолютная пустота, полдневная, даже кибриков он не увидел.  Что
его выдало командору? Маска? Но она была сделана отлично.  Старик  пощупал
лицо. Маску он сразу снял и бросил,  но  не  мешало  бы  побриться.  Какой
сегодня  день...  А  вдруг  эта  крикнувшая  штука  в  роботе?  Старик   с
подозрением уставился на него. Он вынул очки и просмотрел все его заклепки
и сварочные швы. Все в порядке. И тут старику пришла одна мысль.
   Если звук был, то робот должен услышать его.
   В самом деле, это живая штука, он все слышит, все видит.
   Может, робот услышал крик и засек все параметры - вибрацию,  колебания,
резонанс.  Тогда  он  скажет.  Он  было  уже  сказал,  но  проверяет  все.
Робот-охранитель  подозрителен  и  проверяет  световые  волны,  звуки,   и
слышимые, и те, что остаются тайной для него самого.
   - Ты что-нибудь слышал?
   - Нет.
   Снова крик!.. Старик поежился. И подумал, лучше спросить прямо.  Роботы
не лгут, этого за ними не водится.
   - Ты услышал крик?
   - Нет.
   - Ты услышал?
   - Что я должен слышать? - спросил робот.
   - Крики. Меня позвали. Кто мог кричать?
   - Я не слышал, - ответил  робот.  Но  встревожился,  крутнул  башенкой.
Теперь все, что в радиусе добрых пятидесяти километров, было проверено  на
возможность окрика старику.  И  не  моргнул  индикатор,  робот  не  сказал
ничего.
   Старик ухмыльнулся: робот не услышал крика. Раз он не  слышал  его,  то
никто и не кричал. С собой-то можно  быть  откровенным,  не  хотелось  ему
слышать этот крик и призыв. Начал он слышать его давно,  лет  пять  назад.
Слышал то раз в год, то два или три раза в день. И  не  хотел  ни  слышать
его, ни помнить о нем.
   Робот этого не поймет.
   - Ты мне веришь, робот? - спросил он. - А ты не верь,  я  очень  хитрый
старик, я всех обманул.
   - Когда мы пойдем? - спросил робот.
   И голубой свет осыпался с его клешней, с глазчатой башенки, а ноги  его
заторопились на месте.
   Это был очень беспокойный  робот,  он  не  мог  стоять,  все  вертелся,
оглядывался. Поглядев на его солнечные батареи, на раскачивающуюся антенну
с полированной чашкой направленного отражателя, старик  подробно  вспомнил
"Фрам".
   Где-то он сейчас?.. Пока старик приземлялся и робот устраивал ему здесь
все хозяйство, тот улетел на тысячу парсеков. На обратном пути он вернется
за стариком. Там и не догадались о его хитрости.  Все  было  проделано  на
хорошем уровне - и командировка, и так осточертевшее резиновое  лицо.  Под
ним чесалась и зудела кожа, проступал пот. Он даже без благодарности, а  с
злобным чувством швырнул маску в первый же разведенный им костер.
   На корабле ему было оскорбительно носить маску молодого  человека.  Она
была хорошо подогнана, но полет был долог. Постепенно под нею  становились
другими его черты.  А  посчитать  накладные  плечи,  бицепсы,  трицепсы  и
прочее. Все сняв, он даже не узнал себя, потому что за время полета привык
к своему исправленному образу, был терпеливый старик. А все дело он затеял
еще на Земле. Парень, что должен был лететь сюда, на планету  Странностей,
ботаником, был обманут им, заключен в силовое поле,  которое  распахнулось
только сейчас. Странно, но он почти забыл...
   Ничего, его робот заботится о нем, еды много. Парень, конечно, бесится.
А вот он вопреки всему оказался здесь. И старика охватило  торжество  -  и
ушло. Он подумал, что если бы молодым одержал верх  над  столькими  умными
людьми, то у него билось бы сердце и озноб ходил по коже. А сейчас  ничего
такого не было, просто эти люди на Земле и корабле,  целями  которых  были
полеты в космос, жизнь, любовь, друзья, столкнулись  с  ним,  многоопытным
стариком, имевшим только одну цель. Да, пока они разбрасывали  свою  жизнь
на полеты к чужим солнцам, на семьи, любовь и т.д., он стремился  к  одной
великой цели. И потому у него хватило сил все  сделать.  Что  же,  он  был
старик, жил достаточно долго, он имел право на большую цель.
   Пусть молодой друг бесится. Сейчас он уже выпущен на свободу, мчится  в
астропорт. Это он, между прочим, рассказал о планете  фитахов  -  на  свою
голову.
   Что-де летит на нее.
   Ничего, молодых волнение только бодрит, а поражение учит.


   Все хорошо.
   Он,  старик,  бредет  заповедной,  даже  тайной,  планетой.   (Всесовет
скрывает ее), а ботаник учится терпеть поражение.
   Он, старик, одолел барьер,  который  поставил  Всесовет  до  точнейшего
выяснения особых свойств этой планеты. Теперь пусть  изучают  хоть  тысячу
лет - ему все равно, он уже здесь.
   И старик усмехнулся горькой улыбкой старости, добившейся  превосходства
над сильными и молодыми.
   Добился. На какое время? Навечно! Эти растения обновляются,  они  вечно
родят другие, и есть что-то в них, что переходит из одного в другое и тоже
живет вечно.  Вечная  жизнь,  вечные  воскрешения...  Старик  почувствовал
усталость. Отяжелели ноги и руки, особенно их кисти.
   - Я отдохну, - сказал старик. - Вначале я отдохну.
   - Но ты не должен был устать,  -  возразил  робот.  -  Это  твой  самый
удачный день.
   - Да что ты! - усмехнулся старик.
   - По всем показателям удачный день. Вот и влажность  81,5  процента,  и
температура двадцать, а давление семьдесят пять.
   - Пусть давление, - возразил ему старик, - но я устал.
   - Это самые лучшие условия выведения фитахов. Идем!
   - Твоя правда, - согласился старик. - Идем  изучать  фитахов,  это  моя
основная ботаническая задача.
   Они пошли. Начав разговаривать, старик уже не мог остановить себя.
   - Конечно, я хитрый, но все равно фитахи - наша с тобой главная задача,
это" помни и проследи. А про отдых молчи, ведь я не молоденький, я  всегда
усталый. У меня не руки, так ноги устали, и так всегда. Или суставы ломит.
Я очень, очень пожилой, одинокий старик, у меня  только  язык  никогда  не
устает говорить. Их у меня два, один во рту болтается, а другой в  голове.
Я все говорю, говорю, говорю с собой. Иногда это надоедает.
   - Тогда у тебя замедлен альфа-ритм и возникают перебои в сердце.
   - Верно, - согласился старик.
   - И зубцы твоей кардиограммы становятся ниже, а это нехорошо.
   - А я давно не чувствую себя  хорошо,  лет  сто,  наверное,  -  отвечал
старик. - И чего это мы с тобой разболтались, нам надо работать. Зря  нас,
что ли, везли сюда, тратили амазоний. Шагай, шагай...
   Старик шел, выбирая дорогу поприятней. Робот же ходил  так,  как  ходит
очень хорошая охотничья собака на серьезной охоте, челноком.
   Этот стальной паук неутомимо перекатывался.  Он  выкапывал  растения  и
совал их  в  гербарную  сумку.  Но  прежде  он  не  забывал  каждое  снять
стереоаппаратом и даже произвести простейший спектральный анализ.
   А еще паук бормотал подробные признаки растений, чтобы их слышал старик
и записал электронный мозг, что вертелся на спутнике вокруг планеты.
   Ему же передавал стереоскопические изображения.
   Такой работящий и  умный.  Старик  приглядывался  к  нему  прищуренными
глазами и удивлялся, почему сейчас считается ботаником человек, а  не  его
универсальный робот, прошедший часовой курс подготовки.
   Несправедливо!
   Старик устал. Он шел, придерживая грудь и то и дело возникавшую  в  ней
пустоту.
   Такая странность - пустота, которую нужно держать. Много  он  собрал  в
себе разных странностей: его поступок с ботаником, заключенным  в  силовое
поле, его решение скоротать свой век на этой странной планете.
   Пустоту в груди заполняло нажатие кулаком. И старик, прижав грудь, брел
и щурился на немыслимое буйство этого мира, где  свет  -  песок,  растения
живые, а грибы ходят.  И  есть  фитах,  ради  тайны  которого  межзвездные
корабли летят сюда. Не зря, наверное, планета носит женское имя Лада.  Она
непонятна, а земля ее странная.
   Взять почву Земли, что в медальоне. Она  черно-серая,  сыпучая.  Предки
старика были русскими крестьянами, и на рисунках  в  книгах  он  видел  их
фигуры, склонившиеся над плугом.
   Для любителей и сейчас была черно-серая сыпучая земля, плуги и манекены
лошадей, отмахивающие хвостом мух.
   А здесь вот земля отчего-то оранжевая. Должно быть, в ней много железа.
Но она жирная и под ногами такая рыхлая, словно ее перепахали. И  идти  по
ней трудно. Каблуки мягко и тяжело входят в землю,  уплотняют  ее  до  тех
пор, пока она  не  станет  достаточно  твердой  для  опоры  шага,  каждого
следующего шага.
   Он чувствовал шаг - зависанье ноги, ее вхождение в упругость  земли.  И
наконец, упор подошвы.
   А вокруг растения, предельно странные. Они живые, они смотрят  на  него
широкими травяными глазами, они шевелят зелеными усиками.
   Но они-то зеленые, все зеленые. Да,  от  этого,  как  ты  ни  шевелись,
никуда не денешься, в растении должен быть хлорофилл! Есть  постоянное  во
всех мирах. Всюду солнце,  похолоднее  или  пожарче,  всюду  почва,  всюду
хлорофилл.
   А растения цепляются за его  руки.  Они,  будто  стеклодувы,  прямо  на
глазах выдувают роскошные цветы. И те уже отцвели, морщатся,  темнеют,  на
глазах высыпают семена, похожие, черт бы их  побрал,  на  микрочеловечков.
Ворочая руками и ногами, они бойко вкапываются в  оранжевую  землю,  лезут
вниз головой.
   Такого он еще не видывал. Быть может, в этом глубокий смысл? Нет,  нет,
не спешить с выводом, а подождать, подумать. Как следует думать вечером, у
костра, который он прикажет развести. Жаль, что здесь только  растительная
жизнь и никто живой не идет к их огню. Разве что грибы.
   Он будет вечером глядеть в огонь и думать.
   Огонь помогает думать. Почему? Это родственные процессы. Что ни говори,
а мыслью и огнем держится вселенная.
   ...Старик размышлял, а семена вкопались, выпустили  ростки,  толстые  и
белые, неприятно хрустящие под ногами. А идти надо, их не перешагнуть, лег
их сплошной шевелящийся ковер, густо переплетенный.
   И все это уже  тянется  вверх  и  тихо  скворчит.  Будто  кузнечики  на
оставленной Земле.
   Старик снова услышал голос, но теперь ласково шепчущий. Он  прошелестел
ему манящие слова. Так говорят женщины: "Иди же, иди ко мне...  милый.  Ты
долго бродил чужими мирами, но лучше меня не нашел. Так приди же  ко  мне,
успокойся. Отдохни, я сделаю все, чтобы ты отдохнул наконец..." И в  самом
деле, сколько усталости... Хотелось лечь и заснуть... Но старик знал,  это
голос его смерти. А он не хотел  ее.  Он  всегда  равно  боялся  смерти  и
женского успокоения. И всегда  уходил  от  них,  оттого  и  одинок.  И  он
заторопился, больше не глядел под ноги. Хотя в  нем  шептало:  "Ты  прожил
двести хороших лет, пора кончить, уступить место".
   - Ни за что!
   И вдруг налетел на большое и мягкое.
   - Ай! - вскрикнуло над головой.
   Старик опомнился. Он стоял, а перед ним, надломленный,  запрокидывался,
и падал, и  моргал  глазищами  толстый  живогриб.  Старик  подхватил  его.
Дернувшись в руках, живогриб замер. Старик опустил его и стер его слизь  с
рук. Гриб умер. Рот его был широко распахнут, руки он выдернул  из  земли,
оборвав белые нити, когда искал ими вокруг.
   И так пахнет грибной прелью!
   - Простите, я не  заметил,  -  забормотал  старик.  И  -  опомнился.  С
пристальным вниманием глядел он на мертвый гриб, лежащий на  земле.  Рыжая
его шляпа смялась. Гриб умер, но едва ли он это сознавал.  Смерть...  Надо
избегать ее.
   - Избегну, - решил старик. - Я очень, очень  хитрый,  я  попробую  жить
вечно. Я не буду горстью пепла, что посылают родственникам. А кто  из  них
жив?.. Не помню...


   Все растущее кинулось на сбитый  гриб.  Должно  быть,  он  был  сытной,
хорошей едой для корней и отростков, что вонзились в тело гриба. А они уже
густо оплетали его, и не  было  гриба,  а  только  приподнимался  зеленый,
скворчащий, шевелящийся холмик.
   Зеленая куча стала разбухать и вздрагивать,  будто  в  ней  шла  борьба
между этими корнями.
   И вдруг сверкнуло - робот встал над  кучей.  Он  разгребал  ее,  что-то
вылавливал и совал в банки. Другое прятал в гербарную корзину: несло жаром
от его инфрасушилки. А растения сплетались в  тугой  зеленый  ком,  в  нем
происходило судорожное сокращение.
   Старик понял  -  там  и  творилась  тайна  жизни  и  смерти,  гибели  и
зарождения, там создавался мостик, по которому  мертвое  на  этой  планете
прямо переходило в живое.
   Старик  даже  окостенел,  поняв  величие  происходящего,  ощутил  дыбом
вставшие волосы.
   - Ожидаю появления фитаха, - вдруг сказал робот и застрекотал  камерой.
Вот оно. Для этого сошел с курса звездолет А-класса "Фрам", а сам он решил
завершить свою жизнь именно  здесь.  В  глубине  зеленого  кома  вспыхнула
искра, и свет заструился из него.
   Этот свет брызгал во все стороны.
   Сейчас он, старик, проследит все фазы рождения фитаха. Любопытство! Вот
почему не хотелось умирать - любопытство  еще  держало  его.  Он  коснулся
многих тайн вселенной,  но  не  устал  от  этого  и  хотел,  хотел,  хотел
узнавать.
   Здесь происходит чудо, ради него несутся ракеты, уст