щал работать с  сиамской  красномордой
лягушкой, - Таня моргнула, - и в два  часа  продиктует  нам.  Кстати,  это
пойдет в подборку его новых  статей.  Ясно?  Это  исследование  на  уровне
нуклеиновых структур,  проникновение  в  избранные  молекулы  живого.  Это
ослепительно!.. Вы  ощущаете  простор?..  А  что  вы  дадите  ему  взамен?
Стандартную форму женской любви? Дорогая моя, хотите путевку куда  хотите?
На сколько хотите?.. На юг? В любое  место?  Мы  включим  ваши  расходы  в
рубрику  научных  командировок.  А?..  Ей-ей,  оставьте  Сигурда,  а  сами
влюбитесь в кого-нибудь менее нужного. Скажем, в Корота. Прошу -  оставьте
Сигурда его необычной судьбе. Вы разные люди  (верьте  мне,  старику!),  и
ваша дорога в жизни - не его дорога.
   Таня встала. Шеф взял ее обе руки в свои.
   - Идите, идите, милая девушка, срывайте цветы радости в  другом  месте.
Сигурд рожден для полного сосредоточения в своем  поразительном  даре,  он
вам не простит. И вы его не простите. Он бездарен в обычной жизни, я знаю.
А сейчас ступайте домой, я отпускаю. Можете не приходить  даже  завтра,  а
вот послезавтра жду. Да!


   Таня шла по улице мимо молодых людей, которые могли  любить,  жениться,
могли и заступиться за нее. Они не были дымным облачком, готовым  растаять
в каждый момент.
   Они шли веселые, загорелые.
   Можно любить их сильные руки и плечи. Они  и  обнимут  крепко.  А  если
станут многострадальными неудачниками, их страдания, их муки будут  вполне
понятны ей. У нее  тоже  руки  и  пальцы,  и  она  не  может  проникать  в
нуклеиновые структуры.
   Вот пусть Сигурд станет как все, пусть живет в ее измерении.
   Она сделает его отцом. У них будут маленькие Сигурды, будет семья - как
у всех - с сегодняшнего дня и до последнего дня в жизни.  Так  она  ему  и
скажет. Вот!
   Он поднялся навстречу ей со скамьи. Они пошли вместе. Сигурд говорил:
   - Таня, милая, я послал к чертям все планы и графики, я провел  сегодня
утром чудеснейшие часы. Вообрази, я стал мхом. Да,  да,  обычным  мхом  на
стволе упавшей ели. Я рос медленно и постепенно - микрон  в  час.  Было  и
другое движение - я выпрямлял стволики, тянулся ими  к  солнцу  (и  боялся
его).
   Существо мое было двойное. Кто-то другой все время  был  рядом,  теснил
меня в зелени мха, в просвечивающих стеблях.
   Тот,  второй,   был   самоуверенный,   живучий   гриб.   Его   мицелии,
пронизывающие мое тело, все время шевелились. Я был им.
   Был и той зеленой  водорослью,  что  образовывала  и  окрашивала  самое
растение и давала ему кислород... Тебе неинтересно?
   - Что ты, это замечательно интересно, - сказала Таня  и  удивилась  его
догадливости. Удивилась и немного испугалась.
   Значит, он видит ее мысли. Но тогда почему,  почему  не  говорит  самое
нужное?
   Или он не хочет жить как все? Как живут мама и папа, как жили бабушка с
дедушкой? Она не будет посягать на его работу, она просто прикажет сменить
ее. Он собрал факты, их хватит на всю его научную жизнь. Почему он  должен
быть инструментом шефа и Корота? Зачем спасать глупых  кошек?  Он  напишет
книгу, у него будет самое славное в мире  имя.  И  люди  станут  говорить:
"Смотрите, вот идет жена этого  замечательного  Сигурда".  Говорить:  "Она
поняла и полюбила его". Она должна быть тверда с ним.  И  тогда  им  будет
хорошо - Сигурду, ей. Они проживут счастливую  и  долгую  жизнь.  Чудесную
жизнь!
   - Мне надо серьезно с тобой поговорить, - сказала Таня.  -  Обещай  мне
сделать все, что я попрошу тебя. Обещаешь?
   - Таня, милая, конечно...
   - Так вот что мы сделаем, - сказала Таня и глотнула воздух. - Вот так -
ты станешь человеком как все, и мы с тобой поженимся. Хочешь?
   Дыхание ее перехватило. Лицо горело. А кончики ушей онемели,  будто  ее
схватили за них и держали.
   - Так мне только это и нужно! - воскликнул Сигурд, и праздничное  пламя
стало  наливать   его.   Розовые   блики   упали   на   кусты.   Пролетные
бабочки-капустницы запорхали над ним.
   Сигурд торопился, говорил:
   - Я хочу стать как все - и любить и страдать.
   - Зачем же страдать? - удивилась Таня. - Это совсем лишнее. Я  не  хочу
страдать.
   Он благодарно коснулся ее плеч. Но ее куртка  была  с  пропиткой  и  не
проводила токи. Таня ничего не почувствовала, и даже  маленькая  лукавинка
пришла к ней. Она улыбнулась глазами.
   - Погасни, обращают внимание, - велела она. - Шеф мне говорил что-то  о
машине, чтобы стать как все, - солгала Таня.  И  прищурилась  на  Сигурда:
скажет он ей правду или нет?
   - Шеф лгал, мне не нужна машина. Я знаю, как могу уйти из  этого  мира.
Мне нужно только собрать мои рассыпанные атомы. Пойдем-ка на луг.
   "Он открытый... открытый... - думала Таня.  -  Но  откуда  он  все  это
знает?"
   - Как ты можешь знать? Ты пробовал? Тебе говорили?
   - Я чувствую. И еще...
   - Что? - быстро спросила Таня и глянула на него блеснувшим глазом.
   - Я должен убить кого-нибудь...
   - Что, что? Убить?.. Но зачем?.. Сумасшедший... Ну, ну,  говори.  -  Ей
было страшно и интересно.
   - Убить кого-нибудь. Ну, птицу, или бабочку, или зверя. Войти и  убить.
Тогда двери, в которые они меня  впускают,  закроются.  Да,  здесь  двери.
Животные рвутся к нам, но не могут пройти, а мне  они  приоткрыли  сияющий
проем. Они мудрее, чем мы думаем. Я сейчас что сделаю? Видишь, ласточка? Я
полетаю немного, а потом возьму и... ударю ее оземь.
   Нет, ласточку жаль, она милая, красивая. Всех, всех их жаль. Вот что, я
не был стрижом... Странно, ни разу... Нет, ласточка ближе и знакомей...  И
все будет кончено. Только быстрее, иначе не смогу. Ты подожди,  я  сейчас,
сейчас приду.


   Зеленел луг,  поднимался  вверх,  ткался  солнцем  из  трав  и  поздних
одуванчиков.
   Сигурд вошел в это сияние, растворился, скользнул к дальнему краю луга.
   ...Мне и тяжело и  радостно  -  в  одно  время.  Отчего  здесь  двойное
ощущение,  горе  и  радость?..  Радость?  Ликование  сейчас  вредно,   оно
помешает. Итак, надо сказать себе: все кончено,  не  стану  подниматься  к
облакам, жить в птицах, распускаться цветком, рычать добрым зверем.
   ...Ходят струи цветочных  запахов.  Тяжелые  и  сырые  остаются  внизу,
вместе с запахами густых  трав.  Легкие  же  поднимаются  вверх.  Свободны
легкие цветочные запахи! Солнце греет их, придает  подвижность.  Вон  оно,
сквозь дымку запахов проступает его голубой диск.
   ...Как все было в самый первый раз, в первое превращение?
   Так было - после великолепной, ослепительной боли  пришло  удивительное
ощущение. В нем оказалось  множество  переходных  состояний.  Тысячи!  Они
входят одно в другое, будто древние китайские  безделушки,  выточенные  из
слоновой кости... Нет, они  были  текучи.  Тогда-то  он  и  стал  текуч  и
всепроникающ.
   О солнце!.. Оно бушует, колеблется, гремит  и  вскидывается  вверх.  По
нему бегут фиолетовые тени.
   Лучи его сильные. Они давят, толкают, гонят. Стриж. Ты великолепен  для
воздушной акробатики.
   А вот сокол-чеглок (и металлический звон его полета). Я не был в  тебе,
я не знаю тебя, а ты меня. Лети, сокол, гонись за добычей. А  вот  голубь,
сильный дикий голубь.
   Я не был тобой, я так и не  познал  до  конца  мук  погибающей  жертвы.
Пролетает цапля, важная и огромная, как самолет. Я не был тобой, не был!
   Я ничего, ничего не успел.
   ...Лети, лети, моя ласточка, лети  быстрее.  Вон  дома,  желтые  хлеба,
дороги. Ласточка, шевелит воздух твои перышки. Теперь вверх, еще, еще, еще
выше - прямо в облака.
   Они холодные и упругие... Ласточка, ласточка, лети стремительнее,  меня
скоро не будет. Не станет человека, проникшего  в  ваши  тайны.  Ласточка,
лети, спеши вниз - там я стану прежним.
   Ласточка, я убью тебя, потом в тысячах опытов  я  убью  тысячу  загадок
вашей жизни.
   Ласточка, ласточка!.. Я ударюсь тобой о землю, ударюсь и встану с земли
человеком, как все. Я люблю ее. Прости, прости меня, ласточка...
   Черный вихорок метался в воздухе. Он то уходил вверх, в тяжелые, мокрые
тучи, к  пронзившему  их  острию  города,  то  кидался  к  ногам,  и  Таня
вскрикивала. Ей было страшно.
   Вот Сигурд пронесся между высоковольтными проводами, вот кинулся к ней,
скользнул над плечом, обвеял крылышками. "Как он может любить меня? Что  я
дам взамен? А если это мечта, если ошибка? Или он, став простым и обычным,
не удержит моей любви?"
   Сигурд взлетел и вдруг понесся с щебетом - ниже, ниже, ниже.  В  землю,
косо, направлял он птичье тельце. Сейчас ударится! Сейчас!
   - А-а-а-а! - закричала Таня.
   Но  Сигурд  скользнул  мимо  и  вдруг   схватил   большую   муху,   все
присаживавшуюся на Танино  платье.  Резкий,  металлический  щебет  оглушил
Таню, полыхнул железной синевой, и Сигурд унесся в облака... Исчез...
   Мошки жгли ноги и сгущались облачком вокруг глаз. Таня вытерла  платком
свои щеки, потом и глаза -  сухие,  обожженные.  Горело  ее  лицо,  горели
верхние ободочки ушей, плавилось что-то в груди. "Идти, идти отсюда,  идти
домой, скорее". Пришла. Остановилась у калитки. Стояла долго,  не  решаясь
войти и не веря себе.
   Глаза ее все искали ласточку, сердце щемило и жгло.
   Таня слышала - за десять домов отсюда Владимир играл на гитаре,  терзал
инструмент. Пролетали выпущенные им ноты - тяжелые и черные, как грачи.
   Таня видела - повяли, обвисли вьюнки и цветные фасоли, затягивавшие все
лето калитку и веранду. В тучах, шедших одна  за  другой  из-за  крыши  их
дома, сидела хмурая непогода осени. И по-августовски прохладно.  Все,  все
холодное - травы, стареющие цветы, доски калитки.
   Близится осень. Деревья  никли  ветвями,  листья  уже  падали  вниз  по
одному, долго кружась.
   Таня видела - бабушка в пуховой шали,  повязанной  крест-накрест,  пила
чай на веранде, сидя рядом с попыхивающим самоваром.
   - Осень... - шептала Таня. - Наступает  осень,  за  ней  придет  первый
снег, а там и зима. И... снова придет весна, и будет лето другое и  другой
сон.
   Я тоже стану другая, и он вернется ко мне другим.