ом и зажимают свои лепестки на ночь.
   Таня вспомнила розу и  прижмурилась  на  минуточку,  воображая  водяной
глаз. И ей стало отчего-то стыдно. Ах, фантазии! Лучше  припомнить  пьесу.
Она старая, ее помнят и мама, и бабушка. Может, вспомнит папа. Они спросят
ее.
   - Так, - сказала Таня  и  снова  зажмурилась.  -  Основная  мысль  этой
пьесы...
   Тут она раскрыла глаза и ахнула - рядом с ней  сидел  молодой  человек.
Это был не Вовка, а чужой молодой человек.
   Таня резко поднялась. Незнакомец остался сидеть, но сжался.
   - Не сердитесь, пожалуйста, - попросил он Таню. - Я  немного  посижу  и
пойду себе.
   Таня рассматривала его. Странно, но и в темноте он был ясно заметен.  А
рубашка его снежно мерцающая. Новая синтетика? Примешали светящееся?
   От рубашки  падал  свет  на  его  лицо.  Оно  было  ничего  себе,  хотя
простоватое, недалекое какое-то. Безопасное.
   - Я понимаю, - сразу догадался сжавшийся, человек. - Мое  лицо  вам  не
нравится? Да?.. Если хотите, я  сделаю  его  другим.  Понимаете,  я  хотел
представиться вам натуральным, чтобы без обмана.
   - Я буду вам очень обязана, если вы освободите скамейку.
   - Пожалуйста.
   Молодой человек  был  покладист.  Он  взлетел  в  воздух.  Его  башмаки
находились теперь на уровне Таниной головы.
   - Мое лицо отчего-то вообще не нравится женщинам, - сообщил он  сверху.
- Я его сейчас улучшу.  Хотите,  будет  испанское,  с  бачками?  Или  лицо
экваториального негра, человека с жадным аппетитом к жизни?  (Он  подождал
ответа.) Лицо Байрона? Наполеона?..
   Таня села на скамью и коснулась затылком ветки.
   - Понимаю, вы мой сон, - сказала Таня. - Я устала на спектакле,  пришла
отдохнуть и заснула на воздухе. Или я еще в театре?
   - Глупости. Вокруг вас кусты, в них моционят кошки.  Видите  их  глаза?
Вон там... Еще... еще... А по дорожкам бродят любители свежего воздуха.
   Таня слушала молодого человека и повертывалась в разные  стороны.  Было
все, о чем говорил ей  этот  человек,  было  и  многое  другое,  творившее
рельефную летнюю ночь.
   Коты жестоко дрались в близких кустах, трещали ими. Но  кончили  драку,
красиво запели в четыре подобранных голоса, переплетая их.  С  пением  они
кинулись вон отсюда. Их голоса быстро убегали.
   В небе неслись, поревывая, тройные самолетные огни.
   В телефоне, лежащем в Таниной сумочке, гудел мамин голос.
   - Таня... Таня... (Мама звала из сумочки.) Ты скоро? Мы  заждались,  не
опоздай на последний ветробус.
   - Не-а... - сказала ей Таня. - Я счас.  -  Она  зажмурилась  и  прижала
глаза пальцами, твердя: - Сон... сон...
   - Пусть будет сон, - прошелестел голос.
   Таня раскрыла глаза - она была одна. Но в ней все дрожало - радостно.
   - Я же знала, это только сон, - сказала она. - Только сон.
   И прижала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть, - он был здесь. Юноша сидел
с ней рядом. "Значит, это не сон, не сон..."
   - Простите, - сказал он и нахмурил брови. - Я все-таки не могу без вас.
Не могу, и все!
   - Чепуха!
   Таня страшно рассердилась. Но  рот  ее  улыбался,  пальцы  сжимались  и
разжимались.
   - Вы, мужчины, ужасные нахалы, - добавила она.
   Упрек поразил странного юношу. Он схватился  за  голову,  вскочил,  сел
обратно.
   - Знаете, - сказал он. - Договоримся сразу.  Я  не  буду  вам  говорить
избитости вроде того, что вы красивы. Здесь другое: я должен  видеть  вас.
Смотреть!.. Смотреть!.. Глядите, глядите на меня внимательно. Не  бойтесь,
придвиньтесь ближе. Еще, еще... Возьмите фонарик из сумочки. Так, верно. А
теперь придвиньте эту дурацкую штуку мне за спину. Видите?
   - Вы прозрачны! - воскликнула Таня в ужасе.
   - Бесплотен! И вот люблю вас. Не правда ли, странно?
   Тане казалось, он расплывается, уйдет. И все кончится.
   - Ужасно, ужасно... - твердила Таня. - Он любит меня.
   - Люблю, - кивнул тот. - Я себя проверил, можете не сомневаться.  И  не
спешил - мне это не к лицу.
   Таня помахала на себя ладонями. Щеки ее горели.
   - Давайте будем рассуждать, хладнокровно рассуждать, - говорила она.
   - Рассуждайте, - предложил он. -  А  меня  увольте,  я  не  могу.  Если
хладнокровно рассуждать, я сейчас должен быть совсем в другом месте.
   - Рассудим... Первое - вас не должно быть здесь,  вас  нет  вообще,  вы
сон!..
   Таня с торжеством посмотрела на молодого человека.  Но  он  был  здесь,
высокий и тонкий.
   Таня поразмышляла еще:
   - Ага, догадалась, вы гипноз?
   Таня развила идею:
   - Вы полюбили меня (человек так  и  потянулся  к  ней)  и  решили  меня
гипнотизировать. Правильно? Вы не здесь, вы в другом  месте,  я  вижу  ваш
мысленный образ.
   Установилось молчание. На скамью ложилась ночная роса.
   - Из-за вас я не высплюсь сегодня, -  пожаловалась  Таня.  -  А  теперь
уйдите. Гипноз кончился, я сочувствую вам, но полюбить не смогу.  Никогда.
Вы так далеки от меня.
   - Гипноз?.. Это мысль, я мог это сделать, - заговорил юноша.  -  Прежде
чем... Я как-то не подумал, простите... Нет, я хочу быть тем, что я  есть.
Я Сигурд. Сергей. И.Гурдин. Вспомните -  наш  институт,  шеф,  ассистенты,
машина... Это для меня, а я для них. Я единственный в мире человек-уникум,
проникаю в тайну живого, а не могу обнять вас.
   Уныние пришло на лицо Сигурда.
   - Уходите, - сказала она. - Стойте, розу вы принесли?
   Но Сигурд исчез мгновенно. Некоторое время еще подержалось  облачко  не
то на скамье, не то  в  памяти  и  рассеялось.  Тане  стало  страшно.  Она
поднялась и побежала дорожкой.


   Котенок дремал на плече впереди сидящего гражданина, клевавшего  носом.
Плечо человека было огромное, котенок  лежал  на  нем  косматой  лепешкой.
Коготки его цепко держали сукно. Это был тот - знакомый котенок.
   Он подрос и похудел, но был именно тот.
   - Кись-кись, - сказала Таня. Гражданин, клевавший  носом,  вздрогнул  и
обернулся. Лицо у него было пожилое  и  широкое,  типа  поднос.  Небритый.
Свисала изжеванная нижняя губа. Ворот рубашки  расстегнут.  Голос  тонкий,
будто в дудочку.
   - Вот они, люди. Попросят животное - и отказываются, - желчно  пропищал
он. И сморщился, собрав в морщины необъятное лицо.
   - Нехорошо, - отозвалась Таня. "Бедный, должно быть, вдовый", -  жалела
она.
   - Гнусно!.. Котенок  пачкает,  котенок  необразован,  котенок  испортил
ковер.
   Сосед становился багровым и даже страшным.
   - Человек, гомо сапиенс, овладевает горшком только на второй год  своей
жизни и то несовершенно, а котенку  всего  был  месяц!  Он  и  сейчас  еще
молочный, этот котенок.
   - Сосет?
   - Лакает... Да еще и полакал из чьей-то там чашки! А животное это самое
чистое. Я с удовольствием выпью после кошки и остерегусь сделать это после
одного  знакомого  человека.  По  секрету:  живет  такой  двуногий,  после
которого ни одна уважающая себя муха есть  не  будет...  А  теперь  изволь
опять искать желающего. - Он вздохнул, как насос.
   - Отдайте его мне, - попросила Таня.
   - Решено! - воскликнул человек.
   Он снял лепешку с плеча  и  передал  ее  Тане.  Котенок  был  сонный  и
горячий. Он позевывал, жмуря глаза, и язык его выставлялся  в  виде  узкой
красной стружки.
   - Кисик, кисик, - говорила ему Таня.
   Котенок заснул у нее на коленях.
   ...Калитка подавалась туго. Таня сразу поняла - это  к  дождям.  У  них
всех были приметы - такая метеорологическая семейка.
   Бабушка следила за своим прострелом, папа - за  переменами  настроения,
мама - за облаками накануне дождя, близнецы - за  клевом  мелкой  рыбешки,
проживающей в верховодье их пруда.
   Самые верные приметы были у Тани и бабушки. Когда они совпадали,  дождь
был просто неизбежен, как приход ночи или наступление утра.
   Таня не стала захлопывать разбухшую калитку: в доме спали.  На  веранде
горела ночная лампа. Свет ее падал на кусты.
   В саду - прозрачный туман.
   В небе - хоровод нетопырей. Они резвились, близко,  смело  налетали  на
Таню. Ей показалось - хотят вцепиться в  волосы  или  сесть  на  ее  белое
платье.
   Она заторопилась на веранду. Прикрыла дверь и пустила котенка  на  пол.
Тот вздел хвост и стал ходить, знакомясь с мебелью.
   Обошел все, приласкался к каждому стулу и сел, тихо мяукнув.
   Таня осмотрела тарелки на столе. В одной лежал зеленый салат, в  другой
немного фруктов - персики, груша, два кислых на  вид  яблока.  Их  бабушка
находила полезными для Таниных зубов.
   В тарелке, прикрытой газетой, было холодное мясо.
   - Ты, плотоядный хищник, иди-ка сюда, - сказала Таня.
   Котенок подошел и стал урчать.
   - А еще молокосос, - сказала Таня и отдала мясо. Сама съела персик.  Он
был приятно кисл и горек.


   Сигурд телепатировал. Исключительное напряжение делало  его  синим.  Он
мерцал, вздрагивал внешним очерком фигуры.
   - Я  -  Сигурд...  Сигурд...  Вы  меня  слышите,  шеф?..  Слышите?..  Я
согласен, согласен.
   Старик проснулся и сел  на  постели.  Коснулся  босыми  ступнями  пола,
вздрогнул и поджал их, скрючив пальцы.
   - Голос, я слышу голос.
   Он вскочил и побежал  к  столу.  Сел  за  него,  прикрыл  лицо  руками.
Посидел, боря дремоту. Затем проглотил таблетку.
   - Да, да, да, милый Сережа, - кивал он. - Я слышу, все слышу.
   - Проверку комплекса хищник - жертва отложим. Не вышло. Работу тепловых
рецепторов гадюки я доисследую потом, - говорил Сигурд. - Сегодня  займусь
вне графика нетопырем... Согласны? Да?
   - Да, да, все, все, что хочешь.
   - Спасибо...
   Растянулись круглые огоньки, искры  мошек  сошлись  в  слепящую  дымку.
Нетопырь бросил себя в эту манящую дымку.
   Крылья зашевелила вибрация. Он услышал тонкое гудение своих перепонок и
растопырил коготки  лап.  Сквозь  пальцы  со  свистом  прошли  рассеченные
воздушные струи.
   От восторга поднялись все шерстинки.
   Нетопырь ликовал. Он  кувыркался  в  промежутках  проводов,  вильнул  у
светящегося изолятора, прошел над верхушками деревьев.
   Всходила луна.
   Она была светозарна. Нетопырь давно видел ее отсветы за горизонтом.  Но
луна взошла очень поздно, она долго лежала, долго зрела за  брошенными  на
землю черными лесами. Но взошла - огромная на коричневом небе. На ней были
тени лунных гор.
   Нетопырь осветился ею. Он с писком кинулся вниз - во тьму, в деревья.
   Здесь было глухо и темно, была путаница: ветки тополей, черемух, лип...
Ниже их - дома. Здесь глаза лишние, они лгали. Нетопырь  велел  им  плотно
зажмуриться. Он закричал сверляще-тонко:
   - ...Пи... пи... пи...
   Звуки улетали, ударялись и, отскакивая,  возвращались  обратно,  градом
стучали в перепонки.
   Стучались все звуки, что, ударяясь, отскакивали от веток и листьев,  от
столбов и  насекомых.  И  Сигурд  отметил,  что  крыльям  древесные  ветки
казались гуще и косматее, чем были на самом деле.
   Он видел - крыльями - рои ночных мошек и ощущал перемещения их.
   Видел - крыльями - прерывистые трассы хрущей и лохматые  клубки  ночных
бабочек. (И хватал их, и пожирал на лету.)
   - Пи-пи... пи-пи... пи-пи-пи... - кричал  он,  шмыгнув  мимо  плясавших
мошек. Он несся к луне.
   Она казалась ему светящимся отверстием, его несло в ее горячий рот.  Он
видел луну собой, ощущал ее всем хрупким сооружением  тела.  Она  звала  к
себе, но зов ее был двойным: нетопырь ощущал спиной  подъем  серой  лунной
радуги. Он летел выше, выше...
   Луна звала его, манила, осыпая звездчатым  дождем  световых  корпускул.
Сухим листиком нетопырь заметался  в  холодных  высотных  течениях,  среди
темных и незнаемых еще ночных  птиц.  И  снова  кинулся  вниз,  в  отсветы
фонарей, в красные лунные тени.


   Таня отпросилась домой и стала помогать в кухне. Но все у нее  валилось
из рук. Бабушка прогнала ее, Таня ушла в сад. Перед дождем  (а  начиналось
погодное безобразие - шли ежедневные дожди) все население  их  сада  шумно
ворочалось в травах и листьях.
   Летали рыжие комары, гудели синие  мухи,  перелетывали  травяные  моли.
Жуки ползали по дюралевым косякам окон.
   При таком насекомьем изобилии в сад налетели ласточки-касатки с черными
хвостовыми вилочками. Они, проделывая  воздушную  акробатику,  вылавливали
мошек.
   Особенно красиво  работала  одна.  Она  вскрикивала,  налетала  близко,
показывая Тане то белый  жилетик,  то  красное  пятнышко.  Она  безотчетно
нравилась Тане. Думалось: было бы счастьем летать вот так.
   Устав, ласточка присела на косяк и глядела на Таню. Малюсенькая, но так
хитро, так ловко устроенный  летательный  аппарат.  И  клюв  маленький,  и
краснотца на щеках - следы небесных зорь.
   - У, малюня,  -  сказала  ей  Таня  и  протянула  вперед  губы.  -  Моя
славненькая, маленькая!
   И вдруг догадалась: он!..
   И стала наливаться жаром. Под ладонями раскалялся оконный косяк.
   - Сейчас же уходите, Сигурд! - велела она.
   Ласточка смотрела. Глаза ее - черные пятнышки - слишком пристальны  для
дикой птицы.
   - Уходите!  Чтобы  я  вас  больше  не  видела.  Безобразие  быть  таким
прилипчивым.
   Ласточка взлетела, загнула в воздухе сложную кривую и скрылась из глаз.
Совсем.
   - Сигурд! - крикнула Таня вслед. - Вернись! Ой, что я наделала... - Она
схватилась за щеки.
   "Обиделся, обиделся. Пришел, а я его выгнала. Летал, устал, а  взяли  и
выгнали, взяли и выгнали. Так  ему  и  надо.  Пусть  летит,  пусть  другую
найдет. Только помнит, что та не  полюбит  его  таким..."  Опять  налетели
ласточки, но другие, городского типа.  Кричали  стрижи;  вечер  шел  своим
чередом, пустой и ненужный.
   И чтобы наказать улетевшего Сигурда,  Таня  поговорила  по  телефону  с
подругами (советы о прическах). Приготовила салат к ужину. Особенный салат
- из яблок, капусты, лука и белой смородины. Папа долго рассматривал  его,
нацепив  очки,  и  взял  одну  только  ложку.  Мама  глядела  на  Таню   с
любопытством. Погрозила пальцем.
   - В тебе я сегодня чувствую что-то грозовое. Знаешь, снежные тучи, а  в
них спрятанные молнии, - сказала мама. -  В  теперешнем  настроении  бойся
себя.
   -  Марина,  не  говори  глупости,  -  сказала  бабушка.  -  У   девочки
возрастное, а ты говоришь бог знает что! Оставь ее в покое, пей чай.
   Мама обиделась и ядовито спросила:
   - Могу ли я заняться воспитанием собственной дочери?
   - Тебя саму еще нужно воспитывать. Как ты подала  сегодня  гренки?  Они
были зажарены только с одной стороны. Твое счастье  -  в  тихом  характере
Бориса.
   - Ах, опять эти пошлости!.. Выбери другой пример.
   - Тысячу! Ты пренебрегаешь маринованными медузами, а они  полезны  моей
щитовидке...
   Поужинав, Таня ушла к себе.  Свернулась  в  кресле,  накрылась  пледом.
Почувствовала себя такой усталой, одинокой, некрасивой. Все, все врут о ее
красоте.
   Ей захотелось умереть и лежать во всем белом. Будто невеста (в  волосах
бант, оборочки кружевные). Сигурд прилетит к ней - ласточкой - и сядет  на
край гроба.
   Вообразив себя, гроб и Сигурда, Таня заплакала.
   Она  плакала  долго,  обильно,  она  захлебывалась  слезами.  Они  были
особенные, таких она еще не знала. И вообще раньше она ничего не понимала,
жила дура дурой. А вот теперь знает, а что проку - все кончилось.
   - Про-гна-ла... - шептала она. - Про-гна-ла...
   Устав от слез, Таня заснула. И сном ее горе кончилось.


   Придя на работу, Таня все смотрела на порожнюю вазу. Никто не ставил ей
цветов. Таня несколько загрустила и подумала о мужской черствости. "Он как
дым, этот Сигурд,  -  думала  она.  -  А  если  его  поцеловать?  Как  это
почувствуется?" Идея  поцеловать  Сигурда  была  столь  же  странной,  как
целовать журнал или  самого  шефа.  Она  застеснялась,  робея,  но  лукаво
почувствовала свою женскую командную силу.
   Такое щекочущее, такое сладкое ощущение.
   "Он как туман", - думалось ей. И она тянула  и  тянула  губы.  Целовать
туман смешно, но что бы он сказал при этом? Где он сейчас?
   Она даже не уверена, что все это правда. Было или не было?.. Непонятно.
Но  отчего-то  все  мужчины  теперь  казались  такими  мясистыми,   такими
щетинистыми. "Было, было..." Она капризно вытянула губы.
   - Поцелуй! - приказала она.
   Подождала - ничего.
   - А ну! Целуй! Сейчас же! - требовала она.
   И  странное  ощущение  посетило  Таню.  Показалось  -  воздушный  поток
вентиляторов скрутился в воронку и стал прижиматься к ее губам.  Пришло  и
ощущение мелкого электрического щипанья. Микроразряды щекотали ее губы.
   Таня полузакрыла глаза.
   -  О-ох!  -  вздохнула  она.  Откинулась  на  спинку  стула  -  в  вазе
раскрывалась свежая астра. Лепестки ее  еще  продолжали  свое  движение  -
резкими толчками.
   А в приоткрытую дверь на нее глядел шеф. Он приспустил очки  на  нос  и
смотрел на Таню поверх оптики. Его лобные морщинки сбились в гармошку.
   Таня под взглядом шефа налилась краской. Шеф молча закрыл дверь и  стал
за ней возиться. Через минуту он вышел в пиджаке и галстуке.  Торжественно
ступая, шеф подошел к Тане. Она выпрямилась. Но шеф не смотрел на нее.
   Он в лупу стал рассматривать цветок. По его лицу  туда  и  сюда  ходили
желваки и красные пятна.
   - Это я принесла, - стала объяснять Таня.
   Шеф и не взглянул. Он сунул лупу в карман, кашлянул, потрогал  пальцами
галстук.
   - Сигурд, - сказал шеф астре. - Я  всегда  считал  себя  вашим  другом.
Больше того - вы мне как сын. Откроюсь до конца - вы мне дороже сына.
   Астра молчала. По ней ползала оса цвета  анодированного  алюминия.  Шеф
взорвался.
   - Черт возьми! - закричал он. - Ты можешь  прикидываться  сколько  тебе
вздумается. Но что будем делать мы? Прикажешь разогнать институт? На  тебе
держится план и график. Оставь свои штучки! Каждый  упущенный  час  -  это
потерянное знание.
   - Мне бы хотелось кое-что решить самому, - сказала  астра.  Тихий  звук
разошелся по комнате. Или собрался?
   - Я понимаю тебя, понимаю. - Шеф покраснел. - Но  что  нам  делать?  Мы
завалили теплорецепторы змей,  ахнули  тему  симбиоза  хищников  и  жертв.
Мединститут передал нам изучение спинальных нервов. Сам знаешь, для  этого
им не хватает ни кошек, ни крыс. Сотнями  губят.  Тысячами!  У  нас  целая
очередь на тебя. И вот Кимов запорол диссертацию. А что будет  с  Коротом?
А?
   - Пусть, - упрямилась астра.
   - Перечисляю: ты не  поехал  в  Хамаган!  Нетопыря  недонаблюдал.  Была
работа по действию гипофиза  жирафы,  а  что  сделал  ты?  Фьюить!  Исчез!
Знаешь, чем это кончилось? Они взяли отличную жирафу и... и отправили ее к
чертовой матери. Чучело они сделали из нее, вот чем все это кончилось!  Ты
не нас, ты зверье пожалей!
   - К черту всех жираф на свете! - раздражительно произнес цветок. - Имею
я право жить для себя или нет?
   - Но как?
   - То есть?
   - Вы  же  бесплотны  в  этом  состоянии,  мой  молодой  друг.  Житейски
бесплотны.
   - Перейду в другое.
   Шеф расстроился окончательно.
   - Сигурд! Не говори глупости! Это неизвестно как... Тогда все  рушится!
Сигурд, я... я старик. Я скоро умру. Понимаете? Мне так ценно время,  а  я
ничего не успеваю. Ничего. А нужно так немного: нетопыря  и  его  реакции.
Термоглаз змей. Подземная ориентация крота. Кое-что еще. Это ведь и  твои,
и мои работы, и наши, и всех.
   Расстроенный шеф сел на стул,  свесил  руки,  короткие  и  толстые.  На
кончике его носа повисла капля пота.
   - Жизнь впустую, - бормотал он. - Впустую...
   Таня разглядывала шефа словно впервые. Пальцы, сжимавшие  платок,  были
толстые, волосатые, с короткими ногтями. Стариковская толстота была рыхла,
она содержала в себе не менее ста кило той плоти, от  которой  добровольно
отказывался  Сигурд.  Такой  милый...   Но   вот   зашевелились   морщины,
задвигались веки старика. Таня знала, так в шефе  проступает  таинственный
процесс думанья.
   - Сигурд, - начал он. - Ты извини, я погорячился.
   - Принимаю, - произнес голос, но из пространства. Астра  обвисла  всеми
лепестками. Сигурд  принес  ее  ("Значит,  не  так  уж  он  бесплотен",  -
догадалась Таня), а сам витал где-то в комнате. Должно быть,  у  открытого
окна.
   "Как бы шеф не зак