е  овцы  -  ученые,  путешественники,
агрономы. Но взять прапрапрадеда: он плавал на парусных китобоях и  ручным
гарпуном бил китов. Такое счастье дано немногим.
   Настоящая Великая Охота была только на Земле, и она не повторится.  Мой
клан это понимал. Поэтому он вел поиски  Первичного  Ила  и  землеподобной
планеты.
   Я - в мечтах - бродил со своими предками, бил слонов  из  ружей  600-го
калибра, ударявших пулей так сильно, что атакующий слон  даже  садился  на
задние ноги.
   С предками (в мечтах) я предавался изящной охоте на  болотных  куликов,
нырял в  глубины  океана  и  нашаривал  острогой  в  подводных  расщелинах
таящихся осьминогов.
   С ними крался к пасущимся дрофам, манил зимних голодных  волков  визгом
поросенка и караулил бурых медведей, сосущих ночами овес; ходил на  ягуара
с ножом, обернув левую руку своей курткой.
   ...Было  19  часов  времени.  Близился  закат.   Дышалось   легко.   (К
сладковатому привкусу здешнего воздуха я давно привык.)
   Так помянем же Великую Охоту!
   Я нашел заветную бутылку коньяка и выпил за охоту и предков,  зверей  и
птиц. Вышел на крыльцо. Сел. По-видимому, я опьянел.
   Во всяком случае, заговорил вслух, орал Илу,  что  мне  опротивела  эта
рыжая слизь. Лучше жить в пустыне: барханы, зной...
   И ахнул. Пустыня лежала предо мной! В ней ходили миражи и даже  торчала
пальма. Бред какой-то.
   Я встал и пошел к ней. Впереди меня -  по  песку!  -  бежало  животное.
Собаковидное.
   Шакал?.. Он самый. Зверь сел и начал чесаться. По-видимому, пустыня или
что там еще (я лягнул песок) не спасают от блох.
   Зверь чесался  долго,  постанывая  от  наслаждения.  Вырванные  когтями
шерстинки падали на зернистый красноватый песок.
   У пальмы заревел лев.
   Его глухое, утробное рычание пронеслось над песком.
   Лев рычал, а я ухмылялся: отличный бред! Но опомнился. Был ящер, теперь
вот лев, а я без ружья.
   И побежал за ружьем к станции, неуклюже загребая  ногами,  не  понимая,
отчего мне так неудобно бежать. Пока не догадался, что мешает песок.
   Песок!.. С мелкими камешками!..  Нагретый  солнцем!..  Я  споткнулся  и
упал. От меня пробежала ящерица,  узенькая  и  серая.  А  рядом  с  локтем
пошевелилось то, что мне казалось галькой. Откуда здесь галька?
   Она приподнялась. Над  песком  оказалась  голова  змеи,  к  тому  же  с
рожками.
   О  великий  космос,  рогатая  гадюка!  Такие  водились  в   африканских
пустынях.
   Змея потянула по песку тугое плетеное тело. И перед нею,  наискосок  от
меня, пронеслась стайка кистехвостых тушканчиков. Крохотных. Желтых.
   Они скакали торчком, на задних лапках, с  быстротой  низко  пролетающих
мелких птичек.
   ...Лев подошел к станции. Он ходил вокруг,  нюхал  и  царапал  стальную
дверь. Бил ее лапой.
   А с другой стороны двери сидел я - на полу и с пустой бутылкой в  руке,
пьяный в дым, с вставшими дыбом волосами.
   Мы так и проснулись утром - я у двери, с тяжелым, затекшим  телом.  Лев
спал с удобствами - лежал в песке, грива его растрепалась.
   Но я проснулся  раньше  его,  успел  открыть  дверь,  увидеть  и  снова
прикрыть ее: лев спал. Громадный... Цвет он имел не желтый, как я читал, а
рыжеватый. Грива была черная и спутанная.
   Я взял бластер и вышел.
   Я гнал себя вперед с лестницы, а не мог оторваться от  двери.  Шагах  в
десяти от меня поднимался с песка лев.  Вел  он  себя  мирно  -  встряхнул
шкуру, сел и зевнул, стукнув  зубами.  И  заметил  меня.  Глаза...  В  них
появились острые точечки.
   Он сидел - и вдруг красная вспышка. Лев прыгнул, летя прямо в меня. Как
ракетный снаряд.
   Я нажал спуск: удар бластера далеко осветил местность, а  лев  погас  и
упал на ступени, смял нижнюю. Остыл песок через час  (который  понадобился
мне на схождение с пяти  ступенек  вниз).  Я  обошел  горелую  тушу  льва,
потрогал, растер в пальцах опаленные волосы и понюхал пепел. Лизнул его.
   Будь я вполне трезв, я бы, наверное, сошел с ума  и  бегал  по  пескам,
визжа, как ополоумевшая обезьяна (у которой случайно я убил детеныша и она
свихнулась с горя).
   Но с непробиваемым самодовольством пьяного я освидетельствовал  останки
льва и даже попытался раздавить каблуком чрезвычайно твердого скорпиона.
   После чего прошел к оазису. С идиотской ухмылкой (так я и чувствовал ее
лицом - идиотская!) я потрогал пальму и вымыл руки в родничке. Но пить  из
него не решился, ушел.
   И вот, завтракая, сидя в обществе кружки чая и баночки тушеной свинины,
я задумался. Что делать? Вокруг пустыня, я должен  быть  готов  к  приходу
других львов. Они - дичь. Изничтожать их бластером свинство!
   Итак, есть великолепная дичь и ружье, пулевое. Желательно иметь ружье с
дробовыми зарядами на случай прилета  разных  птиц.  Какие  птицы  жили  в
африканских пустынях?
   Позавтракав, я занялся отливкой свинцовых пуль. Хотя и мог бы  поручить
это роботам. Но я их делал  сам,  весело  присвистывая  при  этом.  Плавил
свинец, снимал пенки гари.
   Я лил пули, не веря ни льву, ни пальме, ни себе.
   К вечеру у меня было не только старое,  но  отлично  сохраненное  ружье
предков, но и  десяток  зарядов  к  нему.  И  к  вечеру  же  стая  шакалов
основательно обработала горелого льва. Даже череп разгрызли.
   Затем пустыня исчезла. Ночью.
   Так  все  произошло  -   набежали   тучи,   пошел   дождь,   казавшийся
нескончаемым. В шорохе и плеске его зазвучали голоса и  шаги.  Чудилось  -
пролетали гуси, огромные  их  стаи.  Затем  мимо  станции  бежали  крупные
какие-то животные, должно быть, антилопы - ороби,  еланды,  топи,  импалы,
газели... Поревывали охотящиеся львы.
   Затем остался только водяной плеск.
   Я прислушивался, но не выходил. Сидел, перебирая  кристаллы  охотничьей
библиотеки.
   Меня  интересовала  пустыня.  Пришлось  свериться   с   геоландшафтами,
просмотреть справочники, отвечать на вопросы возбужденного мозга.
   Скрывать не буду, просмотрел и литературу о психозах. Но Панков,  Вайс,
Кумира молчали о материальных феноменах. Ничего? Так, так... И  до  самого
конца я не  мог  отмести  соображение,  что  все  охоты  -  моя  роскошная
галлюцинация. Такая превосходная, что я видел в ней и льва, и  кости  его,
даже песчинки.
   ...Утром я снова увидел Ил да лужи. Охотничий  мираж  окончился.  Пошли
пустые дни - один за другим, но я ждал - каждую минуту - нового чуда.
   Всю ночь меня баюкал плеск воды. Гудел отопитель, струя теплого воздуха
колыхала занавеску и шуршала бумагами, положенными на  столе.  Потому  мне
снились мыши, занимающиеся своими ночными делами. Как только сон  отпустил
меня, я рванулся к двери.
   Открыл и скис - все мокрое, желтое, прежнее.  Следующую  ночь  я  опять
плохо спал и услышал плеск. На этот раз я победил сон: сел и долго сидел в
постели, медленно приходя в себя. Затем  встал  и  выпил  стакан  воды.  И
окончательно пришел в себя.
   Теперь уже ясно услышал тяжелый плеск, шедший отовсюду.  Казалось,  что
дом плывет прямо в море. Держа руки под мышками (было свежо), я подошел  к
иллюминатору.
   Сдвинул занавеску и увидел отражение  комнаты  в  полированном  стекле.
Оно, затемненное снаружи ночью,  стало  скверный  черным  зеркалом.  Чтобы
увидеть то, что снаружи, нужно выключить мой свет.
   Но... я боялся выключать его. Тогда случится плохое. А плохого  я  себе
еще не хотел.
   Ну, посмотрим!..  Я  выключил  свет  и  одновременно  нажал  на  кнопку
прожектора. Подпрыгнул - станция стояла на берегу моря.
   Угловатая луна неровно освещала скалы или что там было на  самом  деле.
Вода неспокойная. По ней пробегает лунная дорожка. Вокруг синеватой  луны,
висящей над морем, резко вычерчен галлос. Ровно, будто циркулем.
   Лунный свет блестит на  каменных  гранях,  омываемых  водой,  настолько
правдоподобно, что я вышел (на  случай  неожиданности  прихватив  бластер,
теперь всегда висевший у двери).
   Я стоял в дверях шлюза: ничего не  менялось.  Плескалась  вода,  что-то
беловатое карабкалось на третью от дома скалу.
   Море дышало холодом. По воде плыли льдины.
   Волна подходила близко  к  станции,  даже  заплескивалась  на  ступени.
Потрогав их, я мог вполне убедиться, что это вода  и  к  тому  же  ледяная
вода.
   Вот, замерз до крупной дрожи.
   Это  северное  холодное  море.   На   таком   охотились   мои   предки,
охотники-поморы. Они били тюленей.
   И тут лишь я ощутил, как сильно замерз.  Ух,  холодно!  Или  кажется?..
Посветил фонариком на термометр - плюс десять.
   Я сходил за стаканом, бегом вернулся и зачерпнул  воду.  Унес  к  себе,
поставил на стол и сел в кресло.
   Подумать только - море! Я принял таблетку, выглянул - море  оставалось.
И ветер, и сырой холод. Даже пришлось усилить подогрев станции.
   ...Утром я  нашел  в  стакане  морскую  воду,  а  показания  термометра
записанными на ленту. Но вот моря не было, а только желтый Ил, как всегда.
   Следующей ночью плыли айсберги  и  толпа  пингвинов,  крича,  слонялась
возле станции.
   Тогда я пустил спутник, то есть роботы его запустили.
   Он обошел планету и показал странное - море было только около  станции,
имело  радиус  семьдесят  километров.  Но  как  понять  такой  феномен   -
сброшенный мною буй-эхолот показал глубину в пятьсот метров?
   После еще одной смены (было однажды тропическое море  в  бурю)  планета
выбрала определенный режим: утром я  нашел  северное  море  со  скалами  и
островками, надолго обосновавшееся около станции.
   Пингвины исчезли. Туда-сюда летали чайки, белые и  розовые,  а  к  воде
подбегали звери породы собаковых по названию голубые песцы.
   Они ели дохлую рыбу, выброшенную волной на берег.
   Я взял одну такую рыбину, унес и определил ее по справочнику. Это  была
мойва. А галька-то на берегу вся обкатанная,  и  море  серое.  Пахнет  оно
водорослями.
   Вскоре явились киты. Они со свистом дышали, фыркая,  выпускали  водяной
пар. Киты! Ну, если это бред, то прекрасный бред.
   ...Китов было несколько: бухта им понравилась, они ныряли  за  какой-то
китячьей пищей, играли. Я же сплел  лески  и  устроил  себе  замечательную
рыбалку на донные удочки. На приманку я употребил дохлую рыбу,  валявшуюся
на берегу.
   Клевала  треска,  сильная,  бодрая,   стройная   рыба,   при   подсечке
выскакивающая из воды как бы в слое жидкого стекла. Я  наловил  много.  Но
есть не решился.
   Море... Теперь часто я сидел у воды: волна набегала и уходила,  помогая
мечтать. Плескались киты. Я глядел на них. Не скоро я пришел к  убеждению,
что надо построить судно, что-нибудь вроде струга с квадратным парусом. На
нем получить дополнительное удовольствие от моря, рыб, чаек, китов.
   И много позднее мне пришла идея об охоте  на  китов:  долго  я  не  мог
думать о них как о добыче. Не смел.
   Да и к чему мне кит? Охотник не просто охотится, он  преследует  нужную
добычу.
   Кит?.. Что с ним делать?.. Есть его?..
   Но почему, спрашивается, мне попадалась  именно  та  дичь,  за  которой
гонялись мои предки? Изобретатель... Что он такое сделал с планетой?
   Потом, когда было слишком поздно,  планетологи  предположили  страшное.
Они решили, что Изобретателем планета была сделана живой насквозь, что  он
связал все процессы, шедшие и в плазменных озерцах,  и  в  глубинах  шара.
Связал, внеся во все нашу родовую память. Но как?.. Сильны Коновы!  Ничего
не скажешь...


   У меня образовалась превосходная коллекция ружей. Благо были и  металл,
и отличные помощники.
   Бывало,  изобрету  что-нибудь  для   определенной   охоты,   разработаю
конструкцию, дам заказ - вечером! - утром нахожу готовое оружие.
   Ну, здесь все понятно. А вот что мне хотелось бы знать: откуда  брались
охотничьи собаки?
   И еще - отчего я не пугался фантомов? Как предок?
   Мне полагалось испугаться и дать сигнал Всесовету.
   Или я доверился работе Изобретателя? Он ведь Конов, он не  мог  сделать
вредное человеку.
   ...Любимым ружьем в конце концов стала  бескурковка  двадцать  восьмого
калибра. Смешно это звучит - двадцать восьмой калибр!
   Предки-оружейники додумались делить  фунт  свинца  на  двадцать  восемь
частей. Из каждой они делали круглую пулю диаметром 14,8 миллиметра. Это и
было калибром ружейного ствола.
   Отличное ружьецо! Я бил из него бекасов влет и без промаха.
   Придумывал это ружье я сам, следуя внешнему образцу по фото, на котором
один мой предок снят с таким ружьем.
   Предок, гласило семейное предание, успешно сочетал два тонких занятия -
охоту и хирургию. Но его погубило пристрастие к оружию малого калибра:  он
охотился на кабана и ранил его. А пуля-то была мала. И траурная фотография
(предок с ружьем в  руках)  повисла  на  стене,  врезанная  в  натуральную
деревянную подставку.
   А теперь о бекасах...  Когда  морю  вздумалось  стать  мелким  болотом,
поросшим осокой, камышом и пушицей, на нем изобильно  расселась  некрупная
птица: дупеля, гаршнепы, бекасы.
   Те самые, что летали (на Земле) с огромнейшей быстротой  и  к  тому  же
зигзагами. И рассчитать встречу 25 граммов дроби, летящей со скоростью 300
метров в секунду, с вертлявой птицей было трудно.
   Поразившим меня открытием была красота болот. Они, травяные  и  мелкие,
были фантастично хороши.
   Я бродил в их мелкой теплой воде, держа  ружье  наизготовку,  отодвинув
его от себя, чтобы стрелять немедленно.
   Плескалась вода, шуршала осока. В душе тлела точечка,  горячий  уголек,
надежда подстрелить бекаса. Убитый, он исчезал,  стоило  мне  отвернуться.
Это делало охоту радостной.
   И ружье теряло вес. Оно было такое удобное (уж  и  повозились  гномы  с
прикладом), будто мы с ним и родились, и выросли вместе.
   На  стволы  его  гномы  пустили  сталь-нержавейку,  расплавив  запасной
костыль станции; колодку ружья сделали из  металла  помягче.  Приклад  был
пистолетного типа, отделан под дерево, спусковой курок один на оба ствола.
   Я сделал запас нитроклетчатки и дроби.
   На другие охоты я брал иное ружье. Постепенно у  меня  появились  сети,
два арбалета и даже лук со стрелами. Было шесть дробовиков, один  восьмого
калибра, с резиновым наплечником.
   Тяжелое, мощное ружье. Оно подымало заряд дроби в 67 граммов. Из него я
бил гусей. Но после того, как планета (или что там, не знаю) пошутила надо
мной, я стал делать все оружие с обязательным ракетным стволом.
   Скажем так - два ствола дробовых, а в третьем - ракета.


   Шутка была такого рода - я разнежился на утиной охоте.
   Это приятно - стрелять влет уток, крякв и чирят.  Страсть  моя,  сытая,
нежилась, а телу была приятна усталость охоты. Мозг дремал.
   В блеске солнца я приметил нечто округлое и большое, лежавшее на  воде,
среди камышей. Гусь?.. Подстрелю! (Голова  моя  была  полна  птицами.)  Но
поднялся из воды плеозавр - шея словно колонна!
   Если бы охотники каменели от испуга, записок моих не было. Я  думаю,  у
прапрадеда, бившего слонов из ружья калибра 600, было немало  возможностей
окаменеть и быть растоптанным.
   Он убегал.
   Я не сразу понял, что произошло и отчего я полетел  кувырком,  а  затем
побежал. И лишь около дома увидел - оторвана пола охотничьей куртки,  кожа
висела треугольными лоскутами. Понял -  ящер  меня  чуть-чуть  не  поймал.
По-видимому, хватая, он так неловко ударил  меня  носом,  что  придал  мне
ускорение.
   Ящер на болоте? Вот это дичь!
   Я схватил ракетное ружье и примчался обратно.  Но  либо  спутал  место,
либо чудище исчезло.
   Я просидел весь вечер на болоте, ожидая явления зверя,  и  не  дождался
его.
   А такой случай:  погнавшийся  за  мной  кабан-бородавочник  вдруг  стал
черным носорогом, полным желания растоптать меня. И снова я  принимал  все
как чудо... опасное чудо, сотворенное моим предком и Первичным Илом.
   Предок... Он любил пошутить. Пшеницы, бродящие повсюду, выведены им еще
в юности. Мы их только совершенствовали.
   Убитые птицы падали.  Я  не  брал  их  -  так  быстро  они  становились
слизистыми комками. Я даже старался  не  думать,  откуда  явилась  ко  мне
собака, о которой я мечтал, черный пойнтер высокой крови.
   Но он встал  передо  мной  на  стойке  по  бекасу.  Замер.  И  блестяще
отработал его.
   Не знаю, где ночевала, что ела собака-фантом. По  утрам  она  встречала
меня и вечером провожала в дом помахиваньем хвоста.
   Она походила на черного пойнтера моего отца. И если бы я сам не хоронил
Цезаря, то думал бы, что это он. Когда же я стал охотиться в лесу, явилась
шумливая стая такс, фокстерьеров и гончих.
   Иногда я подглядывал за ними. Глядел долго. И смутно мне было, а в душе
поднималась тяжелая, как ящер, злоба.
   Я смотрел... и ненавидел это,  мне  абсолютно  непонятное.  И  хотелось
ударить его, обидеть, чтобы и Оно, Непонятное, чувствовало и знало меня.


   В последнюю Великую Земную Войну один мой предок попал в плен. Он бежал
и сражался в чужих землях с той же странной и непонятной силой - фашизмом,
- с которым воевала моя страна.
   Но кончилась война. И предок вернулся.
   Почему-то пришлось ему возвращаться на родину медленным кружным  путем.
Я думаю, потянула его таким путем охота.
   Он, добывая ею средства к жизни  (древние  были  времена!),  побывал  в
разных странах. Семейная легенда донесла, что был  он  ловцом  кайманов  в
Бразилии,  охотился  с   сетями   за   ящерами   острова   Комодо,   ловил
рыбу-латимерию для музеев  и  добывал  тропических  рыбок,  которых  в  те
времена принуждения многие держали в аквариумах.
   Я делал то же самое. В лодке моей лежали приспособления. Фонарь,  чтобы
высветить глаза таящихся  в  воде  кайманов,  сачок  для  рыбок:  аквариум
занимал половину станции.
   Я перестал бояться здешней ночи.
   Лодку мою по воде гнал робот-гном (другому полагалось защищать меня).
   Робот ловко работал веслом. Я же опускал руку в воду, теплую и  густую.
Не верилось, что под нами всего несколько  сантиметров  глубины.  Часто  с
каким-то вызовом я опускал весло и не доставал  дна.  Было  ощущение,  что
некая упругая сила сгибает весло.
   Но блеснули огни глаз каймана! Я давал знак роботу и готовился к прыжку
в воду. И мне было уже все равно, ухвачу я каймана длиной в полтора  метра
или ящера в пятнадцать.
   Кстати, о ящерах... Неужели родовая память хранит их  в  себе?..  Разве
мы, Коновы, были их современниками?.. Или  где-то  ящеры  еще  долго  жили
после общего их вымирания на Земле.
   ...Днем я нырял в море (акваланг делал сам). Плавал с гарпунным ружьем.
Иногда акула выгоняла меня из воды. Я отталкивал  ее  стволом,  так  и  не
рискнув подпустить к себе.
   Но долго я не решался  охотиться  за  китами,  очень  долго.  На  тигра
хаживал, слонов бил, а китов не трогал.
   И был счастлив. Если бы мне сказали: "Конов! Умри  мучительной  смертью
путем медленного сжигания, и ты попадешь  в  такой  рай",  я  бы  завопил:
"Жгите!"
   Чудное житье! Охота утром, днем, в снах. Нескончаемая охота: были снова
львы, желтого цвета великаны (черногривых я больше не видел), ходили туры,
быки южнорусских степей.
   Всякое было. Однажды что-то щелкнуло в незримом механизме,  и  на  меня
кинулся  муравей  ростом  с  большую  собаку,  тарантул  гнался  за  мной,
огромный.
   Не забыть мне мерцание его глаз!
   ...Несколько недель подряд планета производила муравьев. Робот, облетев
планету, показал ее всю, покрытую  насекомыми  -  громадными  муравьями  и
термитами, потом странной  помесью  их.  И  вдруг  мне  померещилось  лицо
Изобретателя - покатый лоб, усмешливые глаза, редкая бородка.


   Я мог бы охотиться  на  китов  современным  методом.  Так  и  подмывало
употребить самонаводящуюся торпеду или  ракетный  гарпун.  Я  даже  сделал
механизм и взорвал медлительно проплывающую акулу. Белую, полярную.
   Это было эффектно и громко. Я смоделировал все стадии охоты на  кита  с
торпедой и... отложил ее. Мне хотелось плыть самому, в лодке. Гномы вполне
могли выйти на охоту со мной. Они и будут гребцы.
   Но где счастливые перемигивания? Общий вздох ужаса, когда кит рядом  и,
бесконечный, с