догонять его  с
предвкушением веселой игры.
   Прогнать их, что ли, чтобы не помешали?..
   Собаки, наверное, бежали из лесу. Это значит, в лесу есть барсучьи норы
и глухие уголки. Как бы ни был утренний барсук нагл и бесстрашен, не будет
он жить открыто, не та у него натура.
   А  до  космодрома  не  добежать,  это  ясно.  Ведь  до  него   полсотни
километров, не менее. Значит, в лес!..
   Борис сбежал вниз с холма (по другой  его  стороне  взбегали  старики).
Борис криво усмехнулся - чудаки бежали следом за ним. А могли бы  забежать
навстречу и окружить.
   Затявкали собаки, нежно хватая Бориса за ноги. Он закричал:
   - Я вас!..
   Собаки с визгом кинулись в травы. Исчезли. Бегать бы, как они...
   "Это хорошо, что гонятся  за  мной  не  долгоногие  серьезные  дети,  -
думалось Борису, - а старики с их коротким дыханием".
   ...Лес поднимался перед ним. Высоко. Ноги уже не несли  Бориса,  он  не
бежал, а шел. Зато и старики отстали. Их ярко-цветная толпа скатывалась  с
последнего перед лесом холма. До него метров двести или  триста,  и  Борис
уже не боялся стариков. Он сейчас хорошо спрячется от них и  отсидится.  А
ночью уйдет на космодром или вернется обратно, там будет видно.
   Борис еще раз оглянулся и вздрогнул - старики  не  бежали,  летели.  Их
толпа редела. Один за другим они поднимались в воздух и неслись к нему.
   Быть того не может!.. Но они летят, он чувствует их  приближение  и  по
надвигающемуся странному жару.
   Ужас охватил его, и Борис вошел в лес, пошатываясь.
   - Черт побери, - сказал он. - Черт все побери!..
   Лес был ухоженный, чистый.  То,  что  казалось  издалека  густодремучим
лесом, было редкой, просторной, свободной от кустов лесопосадкой.
   Попробуй спрячься... Борис искал и не находил укромного  места,  только
пугал зверье - шарахнулась в сторону косуля,  сердито  хрюкнула  кабаниха,
прогуливавшая полосатых поросят.
   Поздно прятаться - старик в красной одежде, тот, крючконосый, извилисто
пронесся в промежутках деревьев. Увидев Бориса, он круто повернул к нему -
и стал снижаться.
   За ним планировали другие старики.  На  одних  были  легкие  трико,  на
других - развевающиеся тоги.
   Проклятые старики!.. Что он сделал им?..  Или  они  сумасшедшие?..  Или
нарушен  им  какой-нибудь  неписаный  запрет?  Ведь  старики  естественные
хранители запретов.
   А то, что они провели свою молодость, сажая леса... Не один  же  он  их
истреблял...
   Что такое один!.. Он, правда, и не боролся, помалкивал,  сам  брал  что
мог, охотился, рвал дикие цветы... Бежать! Скорее от них!


   Борис сидел, прислонясь к березе спиной. Муравей вполз за  воротник,  а
достать нет сил.
   Муравей  щекотался,  бурундук  смотрел  с  нижней   ветки,   и   солнце
посеребрило зверька, горело в каждой его шерстинке...
   Раскинув руки, подлетали старики, опускались на землю и садились рядом,
ничего ему не говоря.
   Нет сил... И старики устали - потные, дышат тяжело... Ах, если  бы  это
был сон!.. (Борис твердил про себя: "...сон... сон...")
   Стариков становилось все больше. Они прилетали стаями, будто птицы, они
теснились вокруг него. Борис  зажмурился  и  услышал  их  общее  движение.
Посмотрел - теперь старики стояли, загородив свет, и глядели на него.
   Где их злоба?.. Они  улыбались  ему  ласково,  эти  чертовы  непонятные
старики. Подошли крючконосый и утренний старики. Сейчас они что-то сделают
с ним. Он бы не дался. Силы... Их нет...
   - Ну, - сказал он. - Давайте кончайте. Скорее...
   - Встань, - велел ему утренний старик.
   Борису помогли подняться.
   Теперь он стоял, держась за дерево. Шершавое, теплое.
   - Ну! - сказал он.
   Старик в красном взял его правую руку. Борис не давался -  тот  потянул
руку к себе. Поднял. И все старики, вся их толпа трижды прокричала:
   - Победитель!.. Победитель!.. Победитель!..
   Хриплые их крики унеслись и вернулись эхом.
   - В чем же? - спросил Борис шепотом.
   - В состязании. Ты сказал, что  не  догоним.  И  не  догнали,  пришлось
левитировать.
   - Ура!.. Ура!.. Ура!.. - кричали старики.
   - Увенчать его!
   И Борис понял, что сейчас и будет страшное.
   - Мы устроим торжественное шествие, - сказал ему крючконосый старик.
   - Разведем костер!
   - Сыграем в индейцев!
   - Будем говорить,  говорить,  говорить.  Расскажем,  почему  после  ста
двадцати мы играем, а детьми были выдержанными и работящими.
   - Споем наши песни...
   И Борис познавал отчаянье... Что может быть страшнее? Он  на  четыреста
лет старше каждого из них, этих долгоногих, борзых стариков. Надо же  быть
таким дураком, чтобы напугаться их и бежать. Не станет он жить  со  славой
дурака!
   Он закусил губу. Сердце его ныло  от  усталости  и  обиды.  Он  улетит,
улетит. Немедленно! А ребята - философы и математики? Они умнее  и  старше
его. Ах, как стыдно!..
   - Спасибо, - сказал он и  наклонил  голову,  чтобы  спрятать  выражение
лица.
   Старики обрадовались. Они ликовали и хлопали его ладонями по плечам.


   - Вставай, соня, - будил его Александр. - Тебе чаю или кофе?
   - Кофе, - сказал Борис,  оттягивая  маску.  Снял  ее  и  потребовал:  -
Побольше кофе, покрепче! Заспался...
   - Итожу, - чеканил слова Бенг и при этом взмахивал рукой.
   - Тысячелетия изнурительного  мускульного  труда,  пот,  мозоли...  Так
пусть же теперь машины всю работу делают, а человек думает. Но для  работы
головой нужны покой и тишина. А также города с их столкновениями и обменом
мыслей.
   Александр тряс головой:
   - Нет, нет, нет, только нарядные толпы и веселые встречи.  Пусть  будет
непрерывная радость, мы заслужили ее, все люди заслужили...
   - Проповедуешь безделье?
   - Спорите? Ну, ну, - сказал Борис. Он налил кофе в кружку и стал  пить.
Озирался, почти не веря себе, так был рельефен его сон. Здесь же  прежнее,
обычное: аквариум, баллоны сжатого кислорода. И друзья спорят  без  конца,
гадают о будущем. Чудаки...
   - Примитивно судите о будущем, други мои, - сказал Борис.
   - Скоро Земля.
   Бенг включил  радио  на  полную  мощность.  Ракета  наполнилась  густым
тяжелым голосом:
   - Я - "Плутон", я - "Плутон", - ворочался он.  -  "Жаннета",  отзовись.
(Это работала станция поиска.)
   - Подлетаем!
   Александр побледнел от радости и застегнул ворот рубахи.
   - Я - "Жаннета", я - "Жаннета",  -  говорил  Бенг.  -  Идем  в  секторе
Б-1927, скорость вторая.
   - Я - "Плутон", я - "Плутон", вход разрешаю.  Сейчас  начинаю  обратный
отсчет, "Жаннета", я начинаю обратный отсчет. "Жаннета", ты готова?
   - Я - "Жаннета", отсчет можете начинать.
   - ...Будущее, будущее...
   - И что?
   - Фантазии мало, а мозгу слишком много, - усмехнулся Борис.
   Бенг оглянулся на него, поднял  красиво  изломленную  бровь.  Александр
покачал головой и сказал:
   - Это сигва.
   - Кстати, как она там? - спросил Борис. - Покормить ее  не  догадались?
Так ведь?
   Борис долго влезал в костюм высокой защиты. Жестко цепляясь им за  все,
влез в циклотронную.
   Сигва теперь сидела на ящике  урановых  брикетов  и  от  скуки  глодала
железную палку.
   Увидев Бориса, она обрадованно захлопала крыльями  и  из  желтой  стала
густо-фиолетовой. Борис помотал головой, отгоняя остатки сна, и подошел  к
сигве. Присев, он гладил тройной ряд ее ушей. Гладил и приговаривал:
   - Ты хорошая, славная...
   Сигва  свистала,  хлопала  себя  крыльями  по  бокам.  От  удовольствия
закатывала три глаза, а  четвертый,  рудиментарный,  светил  лампочкой  на
кончике хвоста. И в это  время  счетчик,  черт  его  побери,  указывал  на
возраставшую активность гамма-лучей.
   Борис чертыхнулся и, вынув из кармана горсть кремней, бросил их  сигве.
Та с радостным писком сгребла камни и  захрустела,  разжевывая  их.  Борис
вышел.
   - Бурная,  блестящая  личная  жизнь,  спаянная  с  техникой,  -  бубнил
Александр. Он выглядел усталым. Должно быть, выдохся.
   - Сменяй, - сказал Бенг. Он вылез из-за  штурвала,  потянулся,  одернул
рубашку. Борис сел на угретое место, вжался в кресло. Покосился на цифры -
нормально.
   Под куполом галактики ракета возвращалась на Землю.



   Аскольд Якубовский.
   Мефисто

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Купол Галактики".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Опять Великий Кальмар!..
   Он свернул и бросил газету в  воду.  Она  поплыла  корабликом  и  вдруг
исчезла: море скрутилось воронкой и взяло ее в себя.
   Сейчас она опускается на дно и ляжет  там,  развернув  белые  крылья...
Великое море и Кальмар - Великий.
   Море... Его шум идет отовсюду. Он  бежит  над  блеском  мокрых  камней,
путается в скалистых гранях  и  рождает  маленьких,  шумовых  детишек.  Те
скачут через бурые пучки голубиных гнезд и зеленые прожилки ящериц.
   Если вслушиваться, то шум делится на два  разных,  оба  неторопливых  и
размеренных: широки взмахи бронзового маятника времени.
   Шум  говорит  одно  и  то  же:  "Спи,  спи,  спи...  Иди  в  покой,   в
неподвижность".
   ...Солнце со звоном бежит по воде. Маятник движется неторопливо,  и  на
берег  наплывают  призмы  волн  (водоросли  потянулись  к  скалам,  и  эти
светятся, искрятся пурпурными точками). Снова движение - маятник  пошел  в
другую сторону. Теперь обнажается белый камень в глубине.
   Газетчики... Зачем они звали? Что, он  не  видел  перевернутых  шхун  и
экипаж, утонувший в каютах?
   Или догадываются? Чепуха.
   "Это сделал Великий Кальмар?" - спрашивали они. И так видно, что  он  -
сломан такелаж, вывернута часть борта.
   Вероятно, закинул щупальца и, ухватив мачты, повис на них. И  опрокинул
судно.
   ...Полдень. Скамья теплая и ласковая - солнце! Все же эти воды не могут
уравнять жар. Холод и жар, две  крайности.  Человек  тянет  свою  линию  в
промежутке  крайностей,  но  способность  стать  посредине   приходит   со
старостью. Это мудрость?.. Угасанье сил?..
   ...Отличная перспектива -  зеленая  бухта  и  кусок  моря,  отхваченный
челюстями берегов. И тени бабочек синие.  Тени  круглы,  как  солнце.  Это
солнечные тени. Они бегут с бабочками, и слабые миражи ходят  по  каменной
горячей стене.  На  ней  дремлет  кот,  тонко  посвистывая  носом.  Иногда
настораживается и, подняв голову, узит глаза на все дневное. Зоркие глаза,
холодные.
   "Буду в полночь. Мефисто".
   - Слушай, кот, вещая душа! Ты не  спишь  ночами,  ты  все  видишь,  все
знаешь. Что будет? Он придет? Как я его увижу ночью? Ах да,  полнолуние...
Наконец-то я его увижу, если эта  телеграмма  не  просто  заблудившиеся  в
проводе  электрические  придонные  искры.  Вопрос:  где  кончается   жажда
всезнания и начинается мечта о всемогуществе? А вот  к  нам  идет  вкусный
холодный чай, идет на  негнущихся  ногах  моего  старого  Генри.  Спасибо,
старина, спасибо. Ты веришь в судьбу?.. Мне показали "Марианну". Это  была
трудолюбивая шхуна - сначала грузы на Папуа, потом сбор "морских  огурцов"
Большого Барьерного рифа.
   Оттуда виден австралийский берег.
   Судно опрокинуто на мелком месте. Значит, он где-то здесь.
   А почерк его - ночь, спящий экипаж, крик  вахтенного,  когда  он  видит
светящуюся массу Великого. Тот закидывает руки  на  мачты  и  повисает  на
борту - живой яростный груз!
   Всегда одно - ночь и небольшие шхуны. Или яхты.
   Эта цепь ночных нападений опоясала шар и подошла сюда. И вот  газетчики
вопят: "Внимание, внимание, появился Великий Кальмар!"
   Ну а я что должен делать? 1115 новых видов абиссальной  фауны  -  самое
важное в конце концов.
   ...Библиотека. Тишина, запах кожи, запахи рук.
   От моря, лезущего в каждую щель, от постоянно густой  влажности  бумага
взбухла и книги раздулись.
   А, Мильтон... "И более достойно царить в аду, чем быть слугою в  небе".
Вот что мог бы  сказать  Мефисто.  Сатанинская  гордость  в  этих  словах.
Безмерная. Кстати, каковы  пределы  роста  кальмара-архитевтиса?  Есть  ли
мера? Или мерой служит безмерность придонных глубин?  И  это  одинаково  с
погоней за знанием - чем больше их, чем  полнее  они,  тем  агрессивнее  и
безжалостнее?
   И надо платить за знания: таково  дьявольское  условие.  Они  заплатили
оба. Он платил болью, Джо - своими муками.
   А если месть? Зачем было ждать так долго?.. Он всегда, давно готов.
   ...Солнце пробивает наборное, давних веков стекло. Его  краски  оживили
комнату. Они пестры, как рыбы-попугаи в изломах кораллов. Вот список яхт и
шхун за этот год.
   Индийский океан: "Сага", "Шипшир", "Смелый", "Каракатица".
   Тихий океан: "Джемини", "Пирл", "Индус", "Флер", "Марипоза".
   Атлантика: "Могол", "Артур", "Дэви Крокет", "Пигги", "Мститель".
   ...Тронутые руками времени бумаги,  пачка  пожелтевших  листов,  сотни,
тысячи  телеграмм  -  жизнь  Мефисто.  Как  соединяют  мысль,  познанье  и
действие. Какая удача, что маленький  Джо  был  военным  телеграфистом.  А
потом несчастье, словно удар  или  ожог:  саркома.  Мальчик  стал  скелет:
огромный костяк, огромные руки и ноги, маленькая сухая голова. Он  сказал:
лучше жить хоть так.
   Мефисто отлично владеет ключом. Вот первая,  как  труха,  рассыпающаяся
телеграмма. Тире и точки, тире и точки, и перевод всей этой тарабарщины:
   "...Я слаб, отец, и ноги меня не держат. Это еще действует наркоз. Сижу
в пещере. Всю ночь кто-то долго глядел на меня огненными  глазами.  В  них
блеск фосфора настолько силен, что свет  очерчивает  странный,  чудовищный
контур. Мне страшно. Мефисто". (Такой избрали псевдоним - он сам.)
   И примечание карандашом: "Начинается адаптация".
   Мне тоже, тоже страшно, сынок,  но  только  страх  пришел  сейчас.  Вот
череда телеграмм, длинная цепь, выкованная из звеньев страха.
   6 июля: "...я так мал и слаб. Что я сделал этому, с горящим взглядом?"
   7 июля: "...оказывается, это зеркало, поставленное для  самонаблюдений,
чужое тело вселяет в  меня  непрерывный  ужас.  Оно  стиснуло  меня  -  не
шевельнешься, я вмурован в него, вмазан, стиснут, оно чужое, чужое, чужое!
Я задыхаюсь в нем".
   8 июля: "...ничего, не расстраивайся, отец,  не  расстраивайся,  я  сам
хотел, я притерплюсь. Зато  какой  мир  окружает  меня!  Ночами  черный  и
горящий, днем пронизанный светом и движением".
   10  июля:  "...Рыбы,  рыбы,  рыбы.  Они  все  охотятся  за  мной.   Они
выслеживают меня, они хотят съесть. Мне трудно здесь, я еще слаб и вял".
   21 июля: "...Сегодня хороший для  меня  день.  Сносное  самочувствие  и
превосходные цветовые эффекты в сплетении кораллов. Прогуляюсь".
   18 августа: "...Спасся чудом. До сих пор мне мерещатся противные жадные
морды, длинные зубы, оскаленные, светящиеся, их круглые и  злобные  глаза.
Возьми меня к себе. Мне страшно".
   19 августа: "...Возьми, отец!"
   Он вспомнил себя - успех в науке высушил его. Он стал прямой,  логичный
и жестокий к другим и к себе.
   Познанье иссушило сердце, оставался вопрошающий мозг.
   Тот день был врезан в память. Он сел на камень в том месте, где толстый
кабель нырял в море. Соображал, чем его можно прикрыть. Волна плескалась и
булькала в камнях, и вдруг он увидел Мефисто. Он крикнул: "Как ты посмел!"
   Мефисто полз к нему, тянул  щупальца  и  глядел  черными  глазами.  Они
таращились и от резкого волнения вращались в  противоположные  друг  другу
стороны. Крупные стежки шрама опоясывали голову.
   Это липкое длинное тело, вместившее душу и мозг Джо, было ненавистно  и
родило только страх. Он стал пятиться,  отходить,  пока  не  споткнулся  о
камень и не упал... А тогда пришла ярость, фиолетовое чудовище.
   26 августа: "Я понял тебя, отец, и это меня опечалило.
   Раньше я тебя никогда не понимал и гордился тобой. Я долго не буду тебя
беспокоить, долго!"
   Тогда и пришло первое их молчание - долгое.
   20 сентября: "...Болел и потому не ел две недели. Пост оказался полезен
- восстановил силы. Не выхожу. Смену дня замечаю по  игре  оттенков  воды.
Днем она зеленоватая, к вечеру чернеет, проходя все оттенки зеленых, синих
и пурпурных тонов".
   21 сентября: "...Генри опустил мне на шнуре большую и вкусную треску. Я
видел его наклоненное доброе лицо. Мне захотелось всплыть. Я унес  рыбу  к
себе и съел всю, без остатка. Я уже привык к сыроеденью и  подумал  только
механически: "А почему она не зажарена?" Насытившись,  я  спал  (теперь  я
сплю охотно и  помногу,  но  сон  этот  больше  похож  на  дремоту).  Меня
коснулись подозрительные движения воды.  Я  увидел  мурен.  Они  смотрели,
шевеля плавниками. Мне хотелось вскочить и убежать, но я сдержался. Мурены
слизистые и толстые, у них собачьи зубы, и запах их невкусен. Они  снились
мне всю ночь".
   22 сентября: "...Земных снов у меня нет.  Полагаю,  что  мозг  мой  так
истощен привыканием  к  чужому,  что  маневрирует  только  кратковременной
памятью. Помни, я люблю тебя".
   Что он видел тогда в нем? Не только отца, но и  гордость  свою?  "Папа,
если все удастся, я буду твоим морским глазом". Я убеждал себя, что  лучше
ему жить так, чем умирать.
   Ничто не говорило об удаче операции, я не мог знать, что в морской воде
и пище есть фактор сращения чужеродных тканей.
   25 сентября: "...Я знаю, что ты терпеть  не  мог  маму.  Ее  женское  и
требовательное пришло в конфликт с твоим стремлением к знанию.  Мне  стало
тоскливо, и я позвал к себе память  о  ней.  Я  старался  вообразить  себя
маленьким, в коротких  штанах,  с  обручем  и  собакой.  Это  было  трудно
сделать, потому что ко мне пробрались маленькие медузы (их ты просмотрел в
наших водах). Они жглись. Наконец пришло мамино лицо, но оно было окрашено
зеленым".
   30 сентября: "...Я  изобрел  защиту  от  рыб.  Вчера  отыскал  актиний,
похожих на красные гвоздики с нашей клумбы. Их посадил у входа в пещеру на
камнях, а двух самых крупных держу в руках.  Сегодня  утром  мурены  опять
явились ко мне. Я сунул  актинии  им  прямо  в  глаза,  они  отпрыгнули  и
убежали. Жить можно".
   11 апреля: "...Наблюденье: здесь все едят друг друга.  Самых  маленьких
едят те, что больше их (рачки и рыбы),  тех  -  большие,  больших  поедают
огромные. Пища достается тем, у кого рот большой и зубастый".
   18 апреля: "...Видел китовую акулу, глотающую  рачков  и  планктон.  Мы
встретились нос к носу, но я ее не испугался.  Больших  с  маленьким  ртом
здесь не уважают".
   Бедный мальчик! Он еще шутил. Я же препарировал его ежедневный улов (он
складывал все в проволочную сумку, подвешенную к бую).
   29 мая: "...Подбрось-ка мне цветовые таблицы, а то напутаю  в  описании
окраски придонной мелочи. Сегодня в полдень сверху опустили бечевку. К ней
была привязана макрель. Я решил - ага, это мне!  -  и  сцапал  ее.  Тотчас
сверху дернули, и в меня впился большой крючок. Меня поймали. Это  больно.
Я упирался изо всех сил, хватался за что мог, но меня тянули наверх. Я  не
сразу сообразил, что нужно делать, но  потом  запутал  леску  в  камнях  и
вырвал  крючок  с  куском  мяса.  Истекаю  кровью.  Увидев  рану,  испытал
противоестественное - мне захотелось есть самого себя. Тому виной  рыбаки.
Я им еще припомню. Мефисто".
   30 мая: "...Весь день пролежал в пещере, размышляя  о  жизни.  Решил  -
нужно быть сильным и хитрым. Сильные и хитрые много и вкусно едят и спят в
самых уютных пещерах. Я должен приспособиться. Принять все правила игры".
   1 июля: "...твое поручение изловить скорпену выполнил,  но  укололся  и
чуть не умер.  Ты  безжалостен  ко  мне,  отец.  Или  ты  хочешь  от  меня
избавиться? Ответь, во время операции около меня лежало старое  мое  тело.
Что ты с ним сделал? Иногда мне кажется, что оно  где-то  рядом  и  я  еще
встречу его".
   7 июля: "Сегодня в моем мозгу горят невыносимые видения, звучат  слова,
гремящие, как медь, слова, которых я никогда не выскажу".
   17 июля: "Меня вчера чуть не съели. Я увернулся  и,  сжавшись,  упал  в
камни, а надо мной пронеслось что-то с  разверстой  пастью.  Это  не  бы