. Он подчеркнул, что о реинтеграции не может  быть  и  речи  и  что
каждому из них придется  жить  по-своему  в  пределах  собственной  суженной
личности Стремясь предотвратить  нежелательную,  да  и  невозможную  попытку
реинтеграции, двух Дюрьеров отправили к приемным родителям на планеты Эйя  и
Йигга. Доктора пожелали им всего наилучшего, сами, впрочем, не веря в это.
   Элистер Кромптон, доминирующая личность,  оставшаяся  в  подлинном  теле,
поправился после операции,  но  двух  третей  его  натуры,  утерянных  после
отторжения шизоидных частей, ему всегда недоставало Его навек  лишили  таких
человеческих черт, эмоций и особенностей, которые ничем невозможно заменить.
   Кромптон вырос и превратился в болезненно худого  юношу  среднего  роста,
остроносого, тонкогубого и лишенного обаяния. Его тусклые  глаза  скрывались
за линзами очков, на  лбу  наметились  залысины,  а  на  подбородке  кое-где
пробивалась реденькая растительность.
   Высокий интеллект и необычайно талантливое обоняние Кромптона  обеспечили
ему хорошую работу и быстрое продвижение по службе в "Сайкосмелл,  Инк.";  в
тридцать лет он занимал уже должность  главного  эксперта,  предел  мечтаний
любого работника в этой области, что принесло ему почет и  вполне  приличный
доход. Но Кромптон не чувствовал полного удовлетворения.
   Он  с  завистью  видел  вокруг  себя  людей   с   изумительно   сложными,
противоречивыми  характерами,  людей,  которые   постоянно   вырывались   из
стереотипов, навязываемых обществом. Ему встречались абсолютно  бессердечные
проститутки  и  армейские  сержанты,  ненавидевшие  жестокость;  богачи,  не
жертвовавшие ни цента на благотворительность, и ирландцы, которые терпеть не
могли сплетен; итальянцы, не способные пропеть ни одной мелодии, и французы,
действовавшие без расчета и  логики.  Кромптону  казалось,  что  большинство
людей живет удивительно яркой, полной неожиданностей  жизнью,  то  взрываясь
внезапной страстью, то погружаясь в равнодушный покой; они говорят  одно,  а
делают  совсем  другое;  поступают  наперекор  своей  собственной  натуре  и
превосходят свои возможности, сбивая тем самым с толку психологов  и  доводя
до запоев психоаналитиков.
   Но для Кромптона, которого врачи  ради  сохранения  его  рассудка  лишили
всего этого духовного богатства, такая роскошь была недостижима.
   Всю свою сознательную жизнь, день за днем, с отвратительной методичностью
робота в 8.52 Кромптон прибывал в "Сайкосмелл". В пять пополудни  он  убирал
свои масла и эссенции и  возвращался  в  меблированную  квартиру.  Здесь  он
съедал невкусный, но полезный для здоровья ужин, раскладывал  три  пасьянса,
разгадывал кроссворд  и  растягивался  на  узкой  одинокой  постели.  Каждую
субботу, протолкавшись  сквозь  тусовку  безалаберных,  веселых  подростков,
Кромптон  ходил  в  кино.  По  воскресным  и  праздничным  дням  он   изучал
"Никомахову этику" Аристотеля, потому что верил в  самосовершенствование.  А
раз в месяц Кромптон крадучись отправлялся  к  газетному  киоску  и  покупал
журнал непристойного содержания. Дома, в полном уединении,  он  с  жадностью
поглощал его, а потом в порыве самоуничижения  рвал  ненавистный  журнал  на
мелкие кусочки.
   Кромптон, конечно, понимал, что врачи превратили его в стереотип ради его
же блага, и  пытался  смириться  с  этим.  Некоторое  время  он  поддерживал
компанию с такими же заурядными, ограниченными личностями. Но все  они  были
высокого мнения о себе и закоснели в собственном  самодовольном  невежестве.
Они были такими от рождения и потому не чувствовали  своей  неполноценности,
не мучились жаждой самовыражения и не  хотели  видеть  дальше  своего  носа.
Кромптон скоро признал, что люди, похожие на него, невыносимы, а  значит,  и
сам он невыносим для окружающих.
   Он изо всех сил старался вырваться за  грани  удручающей  неполноценности
своей  натуры.  Он  посещал  лекции  по  самообразованию  и  читал  духовную
литературу.  Он  даже  обратился  в  нью-йоркское  бюро  знакомств,  которое
организовало ему свидание. Кромптон  воткнул  белую  гвоздику  в  петлицу  и
отправился к театру "Лоу Юпитер" на встречу с загадочной незнакомкой, однако
за квартал до театра его пробрала такая дрожь, что он вынужден был повернуть
назад.
   В характере  Кромптона  были  всего  четыре  основные  черты:  интеллект,
целеустремленность,  настойчивость  и  воля.  Неизбежное  разрастание   этих
свойств превратило его в исключительно  рациональную,  монолитную  личность,
сознающую свои недостатки  и  страстно  желающую  восполнения  и  слияния  с
отторгнутыми компонентами. Как Кромптон ни бился, он  не  мог  вырваться  из
жестких границ своей натуры. Его гнев на  себя  и  на  доброжелателей-врачей
становился все сильнее, и так же сильно нарастала в нем потребность  шагнуть
за пределы возможного. Но у  Кромптона  был  всего  один  путь  к  обретению
чудесной многогранности, внутренних противоречий и страстей - словом,  всего
человеческого. И путь этот лежал через реинтеграцию.
 
Глава 3 
 
   И вот в день, когда ему  исполнилось  тридцать  -  законный  возраст  для
реинтеграции, - Кромптон отправился к доктору Власеку, нейрохирургу, который
в свое время оперировал его. Кромптон был взволнован, жаждал узнать имена  и
адреса своих недостающих компонентов, мечтал воссоединиться с ними  и  стать
полноценным человеком.
   Доктор Власек запросил  его  больничную  карту,  обследовал  Кромптона  с
помощью когноскопа, ввел данные в компьютер и, просмотрев результат, покачал
головой.
   - Элистер, - сказал он, - очень сожалею, но  советую  вам  отказаться  от
реинтеграции и смириться со своей теперешней жизнью.
   - Но почему же?
   - Согласно компьютерным данным, у вас не хватит  ни  сил,  ни  стойкости,
чтобы уравновесить ваши компоненты, слиться с ними.
   - Но у других-то получается! - воскликнул Кромптон. - А у меня не выйдет?
Почему?
   - Потому что слишком поздно прибегли к  расщеплению.  Шизоидные  сегменты
слишком закоснели.
   - Все равно я хочу попробовать, - сказал Кромптон. - Пожалуйста, назовите
мне имена и адреса моих Дюрьеров.
   - Умоляю, откажитесь от ваших  намерений,  -  сказал  Власек.  -  Попытка
реинтеграции приведет вас к безумию, а то и к смерти.
   - Дайте адреса, - холодно потребовал Кромптон. - Это мое законное  право.
Я чувствую, что справлюсь с ними. И когда они целиком подчинятся моей  воле,
произойдет слияние. Мы станем единым целым, и  я  наконец  буду  полноценным
человеком.
   - Да вы даже не  представляете  себе,  что  такое  эти  ваши  Дюрьеры!  -
возразил доктор. - Вы считаете себя неполноценным? Да вы жемчужное  зерно  в
куче этого навоза!
   - Мне все равно, какие они, -  сказал  Кромптон.  -  Они  -  часть  меня.
Пожалуйста, их имена и адреса.
   Горестно  покачав  головой,  доктор  написал  записочку  и  протянул   ее
Кромптону.
   - Элистер, эта авантюра не имеет никаких шансов на успех. Умоляю - еще  и
еще раз подумайте .
   - Спасибо, доктор Власек, - сказал Кромптон и с легким  поклоном  покинул
кабинет.
 
*** 
 
   Стоило Кромптону очутиться в коридоре,  как  от  его  самоуверенности  не
осталось и следа. Он не посмел признаться доктору Власеку в своих сомнениях,
не то добрый старик отговорил бы его от реинтеграции. Но теперь, когда имена
были у него в кармане и вся ответственность легла  на  его  плечи,  Элистера
обуял страх. Его затрясло крупной дрожью. Он подавил  приступ,  добрался  на
такси до дома и сразу же бросился в постель.
   В течение часа,  ухватившись  за  спинку  кровати,  словно  утопающий  за
соломинку, он корчился в мучительных судорогах. Потом припадок кончился.  Он
сумел унять дрожь в руках настолько, чтобы вытащить из кармана  и  прочитать
записку, которую дал ему доктор.
   Первым в записке стояло имя Эдгара Лумиса, проживающего на  планете  Эйя.
Вторым - имя Дэна Стэка, жителя планеты Йигга.
   На что похожи эти две составные части его личности? Какой характер, какие
типичные черты приобрели отторгнутые от него сегменты?
   В записке об этом ничего не говорилось. Он разложил пасьянс,  прикидывая,
чем он рискует Его прежний, еще не расщепленный шизоидный рассудок был  явно
одержим манией убийства. В случае слияния исчезнет  ли  эта  одержимость?  А
может, он выпустит на волю потенциального убийцу? И, кроме того, разумно  ли
идти на этот шаг, который грозит ему умопомешательством или даже смертью?
   Если верить доктору, шансы на  успех  невелики,  но  Кромптон  был  полон
решимости сделать попытку. В конце концов, смерть или безумие не  хуже,  чем
его теперешняя жизнь, да и не так уж сильно отличаются от нее.
   Итак, решено. Но  оставались  еще  чисто  практические  трудности.  Чтобы
воссоединиться, ему придется слетать  на  Эйю,  а  потом  на  Йиггу.  Однако
межзвездные путешествия крайне дороги, а между Эйей и Йиггой  пролегло  чуть
не полгалактики.
   Он просто не в состоянии собрать такую кучу денег, чтобы оплатить перелет
и прочие неизбежные затраты. Точнее говоря, он не в состоянии собрать нужную
сумму законным способом.
   Кромптон был до щепетильности честным человеком. Но речь шла  о  жизни  и
смерти. В его положении приходилось  выбирать  между  кражей  и  психическим
самоубийством.
   Кромптон не был самоубийцей. Он тщательно обдумал свое  решение,  взвесил
шансы и составил план действий
 
Глава 4 
 
   Элистер Кромптон,  крепко  сжимая  в  руках  розовый  кварцевый  пузырек,
неслышными шагами прошел по тропе Первоцвета, как называли светло-фиолетовый
коридор, ведущий к административному центру. Лицо  его  было  бесстрастно  В
конце коридора находилась огромная дубовая дверь, над которой был  изображен
единорог, нюхающий букет весенних полевых цветов из рук жеманно  улыбающейся
красотки в пышной юбке Так выглядел герб "Сайкосмелл, Инк.". Ниже можно было
прочитать горделивый девиз  компании  -  измененную  на  одно  слово  строку
Марциала <Марциал, Марк Аврелий, римский поэт, примерно 40-гг>: "Bene  olet,
quibene semper olet" <Пахнет хорошо, что пахнет хорошо всегда (лат.)>.
   Дверь бесшумно растворилась, и Кромптон вошел  в  зал.  Прямо  перед  ним
полукругом стояло шесть кресел, в  которых  сидели  члены  Совета  В  центре
полукруга, на  возвышении,  в  огромном  кресле  восседал  легендарный  Джон
Блаунт, основатель фирмы и председатель Совета директоров.
   - Вы Кромптон, не так ли? - проскрипел он дрожащим надтреснутым голосом -
Проходите, Кромптон, дайте взглянуть на вас.
   Джон  Блаунт  был  древним  стариком  с  точки  зрения  продолжительности
существования его как личности. Но если подсчитать средний возраст отдельных
частей его организма, получалось, что он совсем еще юноша. За прошедшие годы
органы Блаунта были либо восстановлены, либо полностью заменены. К  примеру,
его неприлично розовая, блестящая кожа насчитывала не более  десяти  лет  Но
мозг оставался подлинным, так же, как и древние, непостижимые  глаза,  такие
же неуместные на этом крепком юношеском лице, как глаза монстра гелы <Гела -
ядовитая ящерица, водится на реке Гела на юго-востоке США>, выглядывающие из
бочки с апельсиновым желе - Ну-с,  Кромптон,  как  поживаете?  -  старческий
голос странно контрастировал  с  молодым  сильным  телом.  Блаунт  отказался
изменить голос и оставил свои собственные руки, постоянно  подчеркивая,  что
он наслаждается старостью  и  ему  претит  поддельная  молодость.  Он  хотел
оставаться старым, но полным жизни, и делал  только  самое  необходимое  для
того, чтобы поддерживать себя в этом состоянии.
   - Прекрасно, сэр, - ответил Кромптон.
   - Рад, Кромптон, рад слышать это. Я слежу за вашей карьерой с  интересом.
Вы проделали колоссальную работу для фирмы, мой мальчик Хи-хи-хи!  А  теперь
вы пришли порадовать меня новым творением вашего гения?
   - Надеюсь, вам понравится, сэр, - сказал Кромптон, с  трудом  удерживаясь
от неожиданного, совершенно иррационального побуждения броситься  старику  в
ноги и униженно  пресмыкаться  перед  ним.  Кстати  сказать,  такое  желание
возникало в присутствии Блаунта у многих, даже у  его  жены,  у  которой  на
коленях выросли мозоли в полдюйма толщиной, оттого  что  она  не  сдерживала
своих порывов.
   - Ну что ж, тогда приступим,  хи-хи-хи.  Блаунт  протянул  сухую  корявую
руку, похожую на  лапу  королевского  грифа.  Кромптон  вложил  в  эту  руку
кварцевую бутылочку и отступил назад.
   Основатель откупорил пузырек и осторожно понюхал (своим подлинным, данным
ему от рождения носом - из  чувства  гордости  и  благоразумия  он  не  стал
подделывать орган, который сделал его сказочно богатым).
   - Итак, что мы тут имеем?  -  вслух  подумал  Блаунт,  с  силой  раздувая
ноздри, чтобы полностью впитать аромат своим  старым,  заскорузлым,  но  еще
очень чувствительным обонятельным органом.
   Какое-то время он  молча  сидел,  закинув  голову  назад  и  так  работая
ноздрями, будто это была пара кузнечных мехов. Кромптон  знал,  что  сначала
старик проанализирует самые  основы  композиции,  разделив  смесь  и  оценив
качество различных запахов - цветочных,  фруктовых,  гнилостных,  пикантных,
смолистых и горелых. Затем, с точностью ольфактометра <Прибор для  измерения
интенсивности запахов.>, измерит интенсивность компонентов и разберет каждый
из них в отдельности. И только завершив этот многосторонний анализ, позволит
себе расслабиться и насладиться воздействием всей субстанции.
   - Первые впечатления - берег моря Наслаждений,  беседка,  увитая  розами,
ветры пустыни, нежное детское лицо, запах северного ветра... Совсем неплохо,
Кромптон! А вот и более глубокое восприятие - солнце на морской волне,  ряды
ламинарий, серебряные скалы, железная гора и.., девушка!., девушка!..
   Директора неловко заерзали при звуках дрожащего  крика,  исторгнутого  из
глотки искусственно омоложенного старика. Уж  не  дал  ли  маху  Кромптон  -
может, неправильно рассчитал угол вращения радикала?
   - Девушка! - вопил Основатель. - Девушка в белой кружевной  мантилье!  О,
Ниве, как я мог  забыть  тебя!  А  сейчас  передо  мной  черная  вода  озера
Титикака, волны плещутся о железные сваи причала.  Огромная  птица,  кондор,
низко  парит  над  нашими  головами  -   дурная   примета;   из-за   тяжелых
пурпурно-розовых туч выглядывает солнце. Ниве, ты держишь меня за  руку,  ты
смеешься и не знаешь...
   Основатель умолк. Долгую, нескончаемую минуту он сидел неподвижно.  Потом
опустил голову, возвращаясь к действительности. Видение растаяло.
   - Кромптон, - сказал он наконец. - Вы создали  превосходный  эликсир.  Не
знаю, как отнесутся к  нему  мои  коллеги,  но  мне  он  доставил  мгновения
редчайшего наслаждения. Воспоминания, конечно, не мои, но картина  настолько
яркая, что наверняка  кто-то  пережил  все  это.  Джентльмены,  даю  двойную
премию! Кромптон, я на треть увеличиваю ваш оклад, каким бы  он  ни  был  на
сегодняшний день.
   Кромптон поблагодарил его. Пока кварцевая бутылочка переходила из  рук  в
руки, он выскользнул из зала, и огромная дубовая дверь бесшумно закрылась  у
него за спиной.
   Новость, как пожар, распространилась по кабинетам  "Сайкосмелла".  Кругом
царило веселье и  всеобщее  ликование.  Кромптон,  совершенно  бесстрастный,
вернулся в свой кабинет, запер за собой дверь и, как всегда  после  трудного
дня, сильно потянулся. Потом быстро закупорил драгоценные вещества  и  сунул
их в желоб, по которому они скатились в вакуумные погреба и вернулись в свои
герметические хранилища.
   Только одно отступление от правил нарушило привычный каждодневный ритуал.
Взяв колбу с очищенной  эссенцией  люристии,  самого  дорогого  в  Галактике
вещества, Кромптон без колебаний перелил содержимое  в  плоский  герметичный
сосуд и опустил его в карман. Затем налил в колбу обычное масло иланг-иланга
и отправил ее в погреб.
   Теперь он стал единоличным владельцем  девятнадцати  граммов  люристии  -
субстанции, которую получают в результате  двухгодичной  ручной  выжимки  из
единственного на Альфоне IV дерева, сверхтвердого и сухого.  У  Кромптона  в
кармане оказалось целое состояние, которого хватит, чтобы слетать и на  Эйю,
и на Йиггу.
   Он перешел Рубикон - сделал первый и бесповоротный  шаг  к  реинтеграции.
Начало положено. Только бы все окончилось благополучно!
 
Глава 5 
 
   - Они и сами не знают, чего плетут,  -  заявил  пьянчужка  в  красноватой
шляпе пирожком, обращаясь к Элистеру Кромптону.
   - Да и вы тоже не знаете, - резко осадил его Кромптон.
   Он сидел за извилистой стойкой Дамбалла-клуба в Гринвич-Виллидж -  районе
с сомнительной репутацией. Проигрыватель наяривал старый шлягер "Беби, набей
свой животик" в исполнении Генджиса Хана. Кромптон, потягивая безалкогольное
пиво, поджидал своего знакомого, Элигу Рутински - главного агента (Н)ГСН.
   - Конечно, и я не знаю, - отвечал веселый красношляпый сосед с  высокого,
как обелиск, табурета, зажав в лапе с черными ногтями и разбитыми костяшками
наполовину пустой (или наполовину полный) бокал "Олд Пингслоппа", очищенного
сухого виски. - Но я-то, по крайней мере, знаю,  что  не  знаю,  а  это  уже
кое-что. И даже до того, как я узнал, что не знаю, я уже знал,  что  понятия
не имею, чего это я плету. Ну вот возьмите,  к  примеру,  нас  с  вами.  Вы,
наверное, думаете, что я здесь  оказался  чисто  случайно  -  просто  первый
встречный, а то и предмет, на котором вы остановили свой взгляд, а?
   Кромптон ничего не ответил. Все это время он крепко держал себя в  руках,
начиная  с  того  самого  мгновения,   когда,   покинув   кабинет,   сел   в
"Силлз-Максвелл" и поехал в Манхэттен, чтобы встретиться здесь с  человеком,
который опаздывал уже на десять минут. Сосуд с люристией жег ему бок, словно
путеводная звезда, предвещающая  встречу  с  потерянными  родственниками.  А
подонок в красноватой шляпе пирожком вдруг  наклонился  к  нему  вплотную  и
обдал его чувствительные ноздри мерзким запахом перегара.
   - Mi coche no va <Моя машина  не  едет  (лат.)>,  -  неожиданно  произнес
красношляпый.
   Это был пароль,  придуманный  давным-давно,  когда  в  мирной  обстановке
Кромптон обдумывал весь этот план.
   - Вы Элигу Рутински! - прошептал Кромптон.
   - Он самый, к вашим услугам, - сказал пьянчужка, срывая с головы шляпу, а
вместе с нею искусную маску и видимость опьянения и  обнаруживая  серебряную
гриву, обрамляющую длинное печальное лицо неуловимого бдительного  Рутински.
- Предосторожности не бывают  лишними,  -  проговорил  он  с  едва  заметной
улыбкой.
   В качестве главного агента (Нелегальной)  Гильдии  свободных  нюхальщиков
((Н)ГСН,  этот  человек  отвечал   за   демократизацию   и   демонополизацию
психонюхания в Албании, Литве и Трансильвании. Гильдия, хотя  и  занимала  в
США нелегальное положение, была должным образом зарегистрирована  и  платила
налоги, как и положено всем нелегальным организациям.
   - Побыстрее, приятель, дорога каждая минута, - сказал Рутински.
   - Что до меня, то я времени зря не терял, - возразил Кромптон. - Я пришел
вовремя. Вы сами превратили  простую  преступную  сделку  в  драму  плаща  и
кинжала.
   - А  если  во  мне  пропадает  талант  драматического  актера?  -  сказал
Рутински. - Это что, преступление? А кроме  того,  я  проявил  бдительность.
Можно ли осуждать человека за это?
   - Я вас вовсе не осуждаю, - сказал Кромптон. - Я  пытаюсь  доказать,  что
меня торопить ни к чему, потому что не я тратил время зря. Так  приступим  к
делу?
   - Нет. Вы оскорбили меня в лучших чувствах, задели мою честь и усомнились
в моей храбрости. Пожалуй, надо выпить еще.
   - Ну хорошо. Если мои слова так расстроили вас, я приношу свои извинения.
А теперь, может быть, перейдем к делу?
   - Нет, мне кажется, вы неискренни, - мрачно заявил Рутински, кусая  ногти
и сопя.
   - Господи, и как это вам удалось стать  главным  агентом  нюхальщиков?  -
разозлился Кромптон.
   Рутински взглянул на него и вдруг ослепительно улыб