ил шутить запросто и  с  ним и  про науку.  Вот тогда и
проигрался бы  вариант  -  на  спор  при  нем  накормить  издыхающую крысу
ягодами,  а я пригласил бы шефа в соавторы. Короче говоря, я не одумался и
по-прежнему  мечтал  нащупать  черный  ход  в   науку,   через  кухню  или
мусоропровод,  как тот вахтер из типографии -  в литературу.  Смехотворную
наивность вахтера я  оценил тотчас,  а  вот  что  сам  ничем  от  него  не
отличался - гораздо позже.
     Считал,  не  выгорело в  одной  научной конторе,  выгорит в  другой -
бывают же среди ученых люди простецкие,  и  к  себе пускают,  и науку дают
попробовать на зуб, чтобы убедился ты, как они властвуют над ней. На таких
ученых я надеялся,  когда проигрывал в своем воображении, что кормлю крысу
на  спор с  ними и  как они придут в  восторг,  оттого что вместе со  мной
послужат людям.  А не замечал, что проигрываю не совсем корректно - беру в
игру  ученых,  которые стараются поставить науку  на  службу только личным
интересам,  ожидал же  от  них бескорыстия.  В  то  же время бескорыстных,
бдительных истинных ученых  зачислил в  недоброжелатели.  Оттого  я  снова
сорвался надолго, и хорошо еще, что обошлось без больницы.
     Наигрался  в  кибернетические игры  досыта,  навоображал допустимые и
недопустимые  заходы-подходы-выходы  и  поехал,  на  другой  конец  города
наниматься в лабораторию, связанную с геронтологией. Попробую, думал, бить
в яблочко.
     - У  нас такой порядок,  -  сказали мне в кадрах,  -  кто поступает в
лаборанты, идет сначала к руководителю.
     Посмотрел он мои документы и предлагает:
     - Поступайте лучше  в  поливитаминную группу,  почти  рядом  с  вашим
домом, и зарплата у них на десять рублей выше.
     Такого захода-поворота я почему-то не проигрывал,  пришлось пускаться
в импровизацию.  Не допер сказать:  меняюсь сюда квартирой, уж куда проще.
Нет,  принялся  мэкать,  экать,  так сказать,  вроде бы у меня призвание к
геронтологии.  Удивительно,  когда это произошло,  что научные  наши  силы
настолько  созрели.  Читал  в  газетах  и  журналах,  видел  по телеку и в
кинофильмах:  мягкие,  совершенно нехитрые люди,  умные,  добрые - это да,
пожалуйста.  Здесь  -  холодность во взгляде,  точность в словах и никакой
рассеянности.  Тот  допек  меня   типографией   и   <поймите   меня   даже
неправильно>, этот - вопросами, по виду простыми, но с подоплекой.
     Физически получалось, будто подо мной не стул, а сковородка, морально
же я оказывался заподозренным, что собираюсь тут у них тибрить из крысиных
и  стариковских лекарств себе на омоложение,  как только подгляжу,  лучшие
средства.  Чем  больше я  импровизировал,  тем горячее мне было сидеть,  а
совесть моя забилась куда-то,  чувствую только, сжимается от стыда. Махнул
рукой - выложил все начистоту про ягоды.
     Он  же,  как ни  в  чем не  бывало,  втыкает свои вопросы.  И  уж  не
иносказательно,  а  все  как есть:  что я,  выходит,  собираюсь не  только
портить экспериментальный материал -  крыс со свинками, но и готов нанести
непоправимый вред их престарелым пациентам своими знахарскими снадобьями.
     - Какой вред?  Какой вред?  -  Я  совершенно потерялся -  Да я...  Да
это... Вот... Вот...
     Дрожащими от  жестокой  обиды  и  несправедливости руками  я  вытащил
коробочку,  или, правильнее назвать, жестяную баночку, с ягодами, начал ею
трясти чуть не у  самого лица руководителя.  Впечатление со стороны трудно
даже представить, вероятно, походило мое объяснение на сеанс исступленного
шаманства или пьяного откровения на мотив об уважении.  Налезая словами на
слова,  перескакивая с  мысли на мысль,  пытался я  толковать о пользе для
человечества,  заключенной в скромной коробочке...  да,  тьфу!  в жестяной
баночке.
     - Не стариков обкрадывать,  не их,  не как крыс,  чтобы опыты,  я сам
могу  кого  угодно,  показать  самое  простое,  на  тебе,  на  себе  любое
омоложение. Вот!
     Я  открыл баночку,  пересыпал ягоды на ладонь горкой.  Опять сунул их
под нос руководителю,  потом опрокинул всю горку себе в  рот и стал быстро
жевать и глотать, приговаривая:
     - Вот,  вот!  -  так,  словно жевал и  проглатывал все  те  нелепые и
оскорбительные подозрения, которые содержались в его вопросах.
     - Вот!  -  сказал я в последний раз, проглотив последнюю ягоду, и тут
вспомнил своего соседа. Как же я теперь покажусь своему Розанычу? С испугу
попросил руководителя совершенно даже растерянно:
     - Вы,  пожалуйста, приглядитесь сейчас ко мне, чтобы узнать завтра, я
ведь буду помоложе.  - И вдруг противненько прихихикнул и, как ни старался
овладеть собой,  сохранить достоинство,  сказать веско:  - Вы сами увидите
завтра! - окончательно застыдился и выскочил из кабинета.
     Иного ждать было нечего,  раз  запустил в  ход  ягодную механику -  к
следующему утру  я  резко помолодел:  почернел волосами,  посветлел лицом.
Хоть  очень  мне  было  муторно за  вчерашнее,  поехал  к  руководителю по
геронтологии с надеждой на достойный прием.
     - К сожалению...  ра... ича нет, выехал он в командировку на двадцать
дней.
     Одного этого было вполне достаточно, но меня, видно, решили посрамить
окончательно и сообщили вдобавок:
     - А вам и вашим братьям -  старшему,  который был здесь вчера, и всем
младшим,  он просил передать,  что такое с ним случалось, пробовали другие
братья. Вы даже и не вторые.
     Спасибо,  не  поскупились,  объяснили,  что  он  имел в  виду.  Есть,
оказывается, такие люди: как чего появляется нового, они непременно чуют в
этом плутовство или розыгрыш и  тут же начинают выкручивать,  как бы и  им
тоже  принять  участие.  Одним  -  откусить от  жирного пирога,  другим  -
повеселиться на  счет  доверчивых  простаков,  исхитряются  всячески.  Ну,
взять,  например,  как  вышло  с  парапсихологией.  Кто-то  нащупал где-то
какие-то проблески,  неясности,  а они тут как тут,  держат телепатическую
связь через океаны, видят сквозь броню, двигают мыслью колбасу и магнитные
стрелки.  Если среди них окажется случайно кто настоящий,  и его неминуемо
зачислят в плуты или клоуны.
     С  братьями же так.  Приходит старший и говорит,  совсем как я:  имею
омолаживающее средство,  нашел  или  изобрел,  могу  продемонстрировать на
себе.  И  тоже,  как  я,  заглатывает на  глазах  врачей порцию.  Назавтра
является -  по  виду не отличишь,  как будто он самый,  только на пять лет
моложе,  послезавтра -  на десять.  Где-то четыре брата тайком подменивали
друг друга по очереди в клинике - ночью, через туалет. Все вроде на глазах
у  врачей:  вечером укладывают спать старика,  утром на  его месте пожилой
мужчина, еще через два дня - дядечка в полном соку и требует: хочу домой.
     - Скажите спасибо,  что  наш руководитель не  сообщил в  милицию!  Уж
очень наивно и неопытно,  говорит,  действовал ваш старший брат, возможно,
впервые, понадеялся, может, останетесь честными людьми.
     Даже  в  банной  парилке  я  так  никогда  не  краснел,  как  у  этих
геронтологов. Наверняка, сообщи он в милицию, дело пошло бы прямее. Там не
стали бы подгонять под бывшие случаи, там устанавливали бы факты - один за
другим.  Есть у меня план,  и, возможно, после армии я поступлю в милицию.
Но в тот момент я испугался милиции.
     И хотя я сейчас осуждаю тот мелкий страх, боязнь идти прямой дорогой,
все-таки не встаю на нее, не докладываю, например, командиру, кто я такой,
что знаю и что могу дать людям,  нашей медицине.  Остерегаюсь,  опять  все
запутаю,  не верю в свою способность к холодной логике.  Решил ждать, пока
жизнь сама выведет на прямую,  а возможно,  я на ней уже давно нахожусь, и
иной,  более  короткой,  нет.  Отслужу,  поступлю  в медицинский.  Куда уж
прямее.  План,  чтобы служить  в  милиции,  не  отклонение,  не  обход,  а
продолжение.
     Попал же я на свою марафонскую прямую после того, как в последний раз
лгал,  изворачивался, заливаясь детскими обильными слезами. Очень противно
вопил, со взвизгиваниями:
     - Не знаю, не знаю... ююю! Меня послал дяденька, дяденька... ааа!
     - Спросите,  спросите,  -  то шепотом,  то, забывшись, чуть не кричал
милиционеру мой сосед Барбарисыч, - спросите, есть у него брат Жора?
     Не обошлось и на этот раз без догадливого моего Дюшесыча. Он оказался
главным  действующим лицом,  выследил подозрительного пацана  и  сообщил в
милицию. Примерно, как я запомнил, когда при мне зачитывали его заявление,
что  сосед  его  вновь исчез,  Ткемалич написал <обратно исчез> и  выразил
мнение, что снова, <как недопустимо признавали врачи, по недугу памяти>.
     Думаю,  что  нет никакой необходимости рассказывать,  почему я  снова
стал  мальчишкой.  Побоялся принимать обратные ягоды.  Хорошо  еще,  успел
приготовиться к внезапной эвакуации -  закопал в лесу записи, урожай ягод.
Я  и  сам намеревался попасться на глаза соседу или его лупоглазой дочке -
не было у  меня другого выхода.  На этот раз я гораздо тщательнее проиграл
всякие возможности,  включая самые фантастические. Но не прорезалось среди
них ни одного,  чтобы мог я обойтись без рева, соплей и слез. Поймите меня
хотя бы неправильно.
     - Дяденька послал, дяденька-а-ы-ы!
     - Какой дяденька?
     - У магазины-ы-ы!
     - Спросите про Жору-то!
     - Отнеси,  -  сказал,  -  продукты-ы-ы...  дал ключи-и-и...  - Откуда
берется у детей столько влаги, и что может быть убедительнее детских слез.
     Нашлась в магазине продавщица, которая видела, как пожилой покупатель
давал ребенку сумку с продуктами, и признала во мне того ребенка.
     - Велел взять со стола деньги-и-и... два с полтино-о-ой...
     Такая  сумма денег действительно лежала на  столе,  меня  остановили,
когда я  открывал ключом наружный замок квартиры.  По всему выходило,  что
про деньги я  мог знать лишь от  хозяина жилья -  дяденьки у  магазина.  С
Жорой же Апортыч настолько надоел милиции в  прошлый раз,  что его вежливо
попросили не мешать следствию.
     Вот тогда я  понял -  у милиции есть отличие от таких,  как мой сосед
Щавелич,  и от таких,  как шеф или руководитель, - она опирается только на
полностью доказанные факты,  стремится установить факт,  как он есть, а уж
потом  искать то,  что  привело к  таким фактам,  и  тоже  факты.  Мои  же
знакомые,  столкнувшись с  фактом,  сразу принимали наиболее вероятную его
причину, делали выводы и совершали поступки.
     Пропал  старик,  мальчик  неизвестно чей  -  сколько  можно  сочинить
вероятных причин, сделать выводов, совершить поступков?
     - Не знаю-ю-ю... ы-ы-ы!
     - Где ты живешь?
     - И-и-и... ы-ый!
     Старика объявили в  розыск,  моих  родителей тоже,  меня  поместили в
детский дом -  точно,  как я и проигрывал в своей кибернетике.  Не подвела
милиция. Хоть не докопались до глубинных причин, а действия точные.
     Родители мои находились несколько раз.  Одни:  взглянут - нет, не он!
Другие:  не он,  но мы готовы его усыновить. Третьи - моим обходным путем:
наш это,  наш Вася,  -  а мне мигают:  соглашайся, мол, ничего для тебя не
пожалеем,  будешь принцем. Подкарауливали с уговорами на улице, соблазняли
машиной,   квартирой,   дачами  и   даже   садовыми  участками.   Меня   -
потомственного рабочего с  сорокалетним производственным стажем.  Как  это
правильно заведено в природе, что не подряд у людей получаются свои дети.


     С каждым прожитым заново днем я убеждался - чем дальше я от цели, тем
больше надежда,  что стану ее достойным.  Вы еще услышите обо мне. А вдруг
чего  опять не  выйдет,  по  моей вине или  невезучести,  непременно найду
способ  досказать  свою   историю,   если   не   всем,   то   кому-нибудь.
Положительного  результата,  чтобы  вы  раньше  времени  не  беспокоились,
рассчитываю достичь лет через шесть-восемь.
     И то это очень даже чересчур отлично.


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 31/08/2000