здались возгласы, потом распоряжение:
   - Немедленно за шефом!
   Через считанные мгновения появился и шеф-зав, лабораторией, он  не  пах
духами, халат на нем не топорщился от крахмала, он поздоровался  со  мной,
покосившись на мой нагрудный карман, в  котором  лежала  коробочка  из-под
вазелина с ягодами. Или мне показалось, что на карман. Не  останавливаясь,
шеф прихватил табуретку, хлопнулся на нее  около  клетки  и  уставился  на
крысу. Крыса тоже заинтересовалась,  села  на  хвост  и,  глядя  на  него,
теребила лапами усы, норовя затянуть их на затылок.
   - Очень прекрасно! - сказал шеф-зав.  лабораторией  своим  сотрудницам.
Потом, не вставая с табуретки, он повернулся к крысе спиной и  показал  на
мой карман, в котором лежала коробка из-под вазелина с ягодами.
   - Теперь признавайтесь, ваша работа?
   Я кивнул и полез в карман за коробочкой.
   - Исключительно  превосходно!  Видите,  он  признается  и  рассчитывает
предъявить нам открытую им панацею или  эликсир  жизни.  Я  правильно  вас
понял?
   Я кивнул и протянул ему коробочку с ягодами.
   - Не играет значения! - шеф-зав, лабораторией  отстранил  коробочку.  -
Даже если бы вы и не подменили издохшую  крысу  живой,  а  на  самом  деле
оживили десять или сто издыхающих крыс, то и  тогда  я  не  взял  бы  вашу
жестяную баночку. Поймите меня даже неправильно,  но  наш  план  забит  до
конца  века,  ждут  испытаний  сотни  препаратов  отечественных,   десятки
импортных, за которые плачено не только золотом, но  и  алмазами,  поймите
меня хотя бы неправильно!
   А  когда  я  пришел  к  нему  подписывать   обходной   лист,   шеф-зав.
лабораторией рассказал мне в утешение, что в соседнюю типографию нанялся в
вахтеры один пенсионер, чтобы при случае  напечатать  там  по  блату  свои
песни и мемуары. Рассказал и опять попросил понять его даже неправильно. Я
сказал: понял. Он обрадовался  и  сказал,  что  это  даже  чересчур  очень
прекрасно. Мы расстались: он - неколебимо уверенный, что я подменил крысу,
я - растерянный и посрамленный.
   Ненадолго. Дома я утешился, измерив морщины своим именным кронциркулем,
-  они  укоротились  на  две  десятых  миллиметра.  Ну,  ошибся,  не   так
действовал, сорвалось - и должно было сорваться, поймите  меня...  стоп...
Стоп, почему же это у шефа так убедительно звучало _поймите меня  хотя  бы
неправильно_? Какой толк от такого понимания?  И  все  эти  его  "чересчур
очень прекрасно"... Выходит, многого я не в состоянии охватить не то чтобы
правильно, а хоть чуть-чуть или кое-как.  Ведь  лезу  в  науку.  С  другой
стороны, морщины-то, ягоды-то...
   И тут же начал, как говорят кибернетики, проигрывать другой  вариант  с
крысой. Не с той и не со следующей, а с десятой или двадцать пятой,  когда
уже  шеф-зав.  давно  бы  ко  мне  привык,  пригляделся,  притерпелся.  Но
проигрывание каждый раз застопоривалось,  непременно  шеф  глядел  на  мой
карман, лишь только я выводил его на сцену.  Мне  же  хотелось,  чтобы  он
перестал ограждать от меня науку, словно я могу ее  поранить,  допустил  к
себе по-свойски, позволил шутить запросто и с ним, и про науку. Вот  тогда
и проигрался бы вариант - на  спор  при  нем  накормить  издыхающую  крысу
ягодами, а я  пригласил  бы  шефа-зав.  лабораторией  в  соавторы.  Короче
говоря, я не одумался и по-прежнему мечтал нащупать черный  ход  в  науку,
через кухню или мусоропровод, как тот вахтер из типографии - в литературу.
Смехотворную наивность вахтера я оценил тотчас, а вот  что  сам  ничем  от
него не отличался, - гораздо позже.
   Считал, не выгорело в одной научной конторе, выгорит в другой -  бывают
же среди ученых люди простецкие: и к себе пускают, и науку дают  пощупать,
пощекотать, ущипнуть и даже попробовать на зуб, чтобы убедился ты, как они
властвуют над ней. На таких ученых я надеялся, когда  проигрывал  в  своем
воображении, что кормлю крысу на спор с ними и как они придут  в  восторг,
оттого что вместе со мной послужат людям. А не замечал, что проигрываю  не
совсем корректно - беру в игру ученых, которые стараются  поставить  науку
на службу только личным интересам, ожидал же от них бескорыстия. В  то  же
время бескорыстных, бдительных истинных ученых зачислил в недоброжелатели.
Оттого я снова сорвался надолго, и хорошо еще, что обошлось без больницы.
   Наигрался в  кибернетические  игры  досыта,  навоображал  допустимые  и
недопустимые  заходы-подходы-выходы  и  поехал  на  другой  конец   города
наниматься в лабораторию, связанную с геронтологией. Попробую, думал, бить
в яблочко.
   - У нас такой порядок, - сказали  мне  в  кадрах,  -  кто  поступает  в
лаборанты, идет сначала к руководителю.
   Посмотрел он мои документы и предлагает:
   - Поступайте лучше в поливитаминную группу, почти рядом с вашим  домом,
и зарплата у них на десять рублей выше.
   Такого захода-поворота я почему-то не проигрывал, пришлось пускаться  в
импровизацию. Не допер сказать: меняюсь сюда  квартирой,  уж  куда  проще,
Нет, принялся макать, экать, таксказакать, вроде бы  у  меня  призвание  к
геронтологии. Удивительно, когда это  произошло,  что  научные  наши  силы
настолько созрели. Читал в  газетах  и  журналах,  видел  по  телеку  и  в
кинофильмах: мягкие, совершенно не хитрые люди, умные, добрые  -  это  да,
пожалуйста. Здесь - холодность во взгляде, точность  в  словах  и  никакой
рассеянности.  Тот  допек  меня  типографией,   и   "поймите   меня   даже
неправильно", этот - вопросами, по виду простыми, но с подоплекой.
   Физически получалось, будто подо мной не стул, а  сковородка,  морально
же я оказывался заподозренным, что собираюсь тут у них тибрить из крысиных
и стариковских лекарств себе на омоложение, как  только  подгляжу,  лучшие
средства. Чем больше я импровизировал, тем  горячее  мне  было  сидеть,  а
совесть моя забилась куда-то, чувствую только, сжимается от стыда.  Махнул
рукой - выложил все начистоту про ягоды.
   Он же  как  ни  в  чем  не  бывало  втыкает  свои  вопросы.  И  уже  не
иносказательно, а все как  есть:  что  я,  выходит,  собираюсь  не  только
портить экспериментальный материал - крыс со свинками, но и готов  нанести
непоправимый вред их престарелым пациентам своими знахарскими снадобьями.
   - Какой вред? Какой вред? - Я совершенно потерялся. - Да я... Да это...
Вот... Вот...
   Дрожащими  от  жестокой  обиды  и  несправедливости  руками  я  вытащил
коробочку или, правильнее назвать, жестяную баночку с  ягодами,  начал  ею
трясти чуть не у самого лица руководителя. Впечатление со  стороны  трудно
даже представить, вероятно, походило мое объяснение на сеанс исступленного
шаманства или пьяного откровения на мотив об уважении. Налезая словами  на
слова, перескакивая с мысли на мысль, пытался я  толковать  о  пользе  для
человечества, заключенной в скромной коробочке... да, тьфу! -  в  жестяной
баночке.
   - Не стариков обкрадывать, не их, не как крыс, чтобы опыты, я сам  могу
кого угодно, показать самое простое, на себе, на  себе  любое  омоложение.
Вот!
   Я открыл баночку, пересыпал ягоды на ладонь горкой. Опять сунул их  под
нос руководителю, потом опрокинул всю горку  себе  в  рот  и  стал  быстро
жевать и глотать, приговаривая:
   - Вот, вот! -  так,  словно  жевал  и  проглатывал  все  те  нелепые  и
оскорбительные подозрения, которые содержались в его вопросах.
   - Вот! - сказал я в последний раз, проглотив  последнюю  ягоду,  и  тут
вспомнил своего соседа. Как же я теперь покажусь своему Розанычу? С испугу
попросил руководителя совершенно даже растерянно:
   - Вы, пожалуйста, приглядитесь сейчас ко мне, чтобы  узнать  завтра,  я
ведь буду помоложе, - и вдруг противненько прихихикнул и, как ни  старался
овладеть собой, сохранить достоинство, сказать веско: -  Вы  сами  увидите
завтра! - окончательно застыдился и выскочил из кабинета.
   Иного ждать было нечего, раз  запустил  в  ход  ягодную  механику  -  к
следующему утру я резко помолодел,  почернел  волосами,  посветлел  лицом.
Хоть очень мне  было  муторно  за  вчерашнее,  поехал  к  руководителю  по
геронтологии с надеждой на достойный прием.
   - К сожалению... ра... ича нет, выехал он в  командировку  на  двадцать
дней.
   Одного этого было вполне достаточно, но меня, видно,  решили  посрамить
окончательно и сообщили вдобавок:
   - А вам и вашим братьям - старшему, который был  здесь  вчера,  и  всем
младшим - он просил передать, что такое с ним случалось, пробовали  другие
братья. Вы даже и не вторые.
   Спасибо,  не  поскупились,  объяснили,  что  он  имел  в  виду.   Есть,
оказывается, такие люди: как чего появляется нового, они непременно чуют в
этом плутовство или розыгрыш и тут же начинают выкручивать, как  бы  и  им
тоже принять участие.  Одним  -  откусить  от  жирного  пирога,  другим  -
повеселиться на  счет  доверчивых  простаков,  исхитряются  всячески.  Ну,
взять, например,  как  вышло  с  парапсихологией.  Кто-то  нащупал  где-то
какие-то проблески, неясности, а они тут как  тут,  держат  телепатическую
связь через океаны, видят сквозь броню, двигают мыслью колбасу и магнитные
стрелки. Если среди них окажется случайно кто настоящий, и  его  неминуемо
зачислят в плуты или клоуны.
   С братьями же так. Приходит старший  и  говорит,  совсем  как  я:  имею
омолаживающее средство, нашел  или  изобрел,  могу  продемонстрировать  на
себе. И тоже,  как  я,  заглатывает  на  глазах  врачей  порцию.  Назавтра
является - по виду не отличишь, как будто он самый,  только  на  пять  лет
моложе, послезавтра - на десять. Где-то четыре  брата  тайком  подменивали
друг друга по очереди в клинике - ночью, через туалет. Все вроде на глазах
у врачей: вечером укладывают спать старика, утром  на  его  месте  пожилой
мужчина, еще через два дня - дядечка в полном соку и требует: хочу домой.
   - Скажите спасибо, что наш руководитель не сообщил в милицию! Уж  очень
наивно  и  неопытно,  говорит,  действовал  ваш  старший  брат,  возможно,
впервые, понадеялся, может, останетесь честными людьми.
   Даже  в  банной  парилке  я  так  никогда  не  краснел,  как   у   этих
геронтологов. Наверняка, сообщи он в милицию, дело пошло бы прямее. Там не
стали бы подгонять под бывшие случаи, там устанавливали бы факты - один за
другим. Есть у меня план, и, возможно, после армии я поступлю  в  милицию.
Но в тот момент я испугался милиции.
   И хотя я сейчас осуждаю тот мелкий страх, боязнь идти  прямой  дорогой,
все-таки не встаю на нее, не докладываю, например, командиру, кто я такой,
что знаю и что могу дать людям, нашей  медицине.  Остерегаюсь,  опять  все
запутаю, не верю в свою способность к холодной логике. Решил  ждать,  пока
жизнь сама выведет на прямую, а возможно, я на ней уже давно  нахожусь,  и
иной, более короткой,  нет.  Отслужу,  поступлю  в  медицинский.  Куда  уж
прямее. План,  чтобы  служить  в  милиции,  не  отклонение,  не  обход,  а
продолжение.
   Попал же я на свою марафонскую прямую после того, как в  последний  раз
лгал, изворачивался, заливаясь детскими обильными слезами. Очень  противно
вопил, со взвизгиваниями.
   - Не знаю, не знаю... ююю! Меня послал дяденька, дяденька... ааа!
   - Спросите, спросите, - то  шепотом,  то,  забывшись,  чуть  не  кричал
милиционеру мой сосед Барбарисыч, - спросите, есть у него брат Жора?
   Не обошлось и на этот раз без догадливого моего Дюшесыча.  Он  оказался
главным действующим лицом, выследил подозрительного  пацана  и  сообщил  в
милицию. Примерно как я запомнил, когда при мне зачитывали его  заявление,
что сосед его вновь исчез. Ткемалич написал: "обратно  исчез",  и  выразил
мнение, что снова, "как недопустимо признавали врачи, по недугу памяти".
   Думаю, что нет никакой необходимости рассказывать, почему я снова  стал
мальчишкой.  Побоялся  принимать  обратные  ягоды.   Хорошо   еще,   успел
приготовиться к внезапной эвакуации - закопал в лесу записи, урожай  ягод.
Я и сам намеревался попасться на глаза соседу или его лупоглазой  дочке  -
не было у меня другого выхода. На этот раз я гораздо  тщательнее  проиграл
всякие возможности, включая самые фантастические. Но не прорезалось  среди
них ни одного, чтобы мог я обойтись без рева, соплей и слез. Поймите  меня
хотя бы неправильно.
   - Дяденька послал, дяденькаааыыы!
   - Какой дяденька?
   - У магазиныыы!
   - Спросите про Жору-то!
   - Отнеси, - сказал, - продуктыыы... дал ключиии... - Откуда  берется  у
детей столько влаги, и что может быть убедительнее детских слез.
   Нашлась в магазине продавщица, которая видела, как  пожилой  покупатель
давал ребенку сумку с продуктами, и признала во мне того ребенка.
   - Велел взять со стола деньгиии... два с полтинооой...
   Такая сумма денег действительно лежала на столе, меня остановили, когда
я открывал ключом наружный замок квартиры.  По  всему  выходило,  что  про
деньги я мог знать лишь от хозяина жилья - дяденьки у магазина. С Жорой же
Апортыч настолько надоел милиции в прошлый раз, что его вежливо  попросили
не мешать следствию.
   Вот тогда я понял - у милиции есть отличие  от  таких,  как  мой  сосед
Щавелич, и от таких, как шеф или руководитель, - она опирается  только  на
полностью доказанные факты, стремится установить факт как он  есть,  а  уж
потом искать то, что  привело  к  таким  фактам,  и  тоже  факты.  Мои  же
знакомые, столкнувшись с фактом, сразу принимали  наиболее  вероятную  его
причину, делали выводы и совершали поступки.
   Пропал  старик,  мальчик  неизвестно  чей  -  сколько  можно   сочинить
вероятных причин, сделать выводов, совершить поступков?
   - Не знаююю...ыыы!
   - Где ты живешь?
   - Иии...ыый!
   Старика объявили в  розыск,  моих  родителей  тоже,  меня  поместили  в
детский дом - точно, как я и проигрывал в своей  кибернетике.  Не  подвела
милиция. Хоть не докопались до глубинных причин, а действия точные.
   Родители мои находились несколько раз. Одни: взглянут  -  нет,  не  он!
Другие: "Не он, но мы готовы его усыновить". Третьи - моим обходным путем:
"Наш это, наш Вася", - а мне мигают: соглашайся, мол, ничего для  тебя  не
пожалеем, будешь принцем. Подкарауливали с уговорами на улице,  соблазняли
машиной,  квартирой,  дачами   и   даже   садовыми   участками.   Меня   -
потомственного рабочего с сорокалетним производственным  стажем.  Как  это
правильно заведено в природе, что не подряд у людей получаются свои дети.


   С каждым прожитым заново днем я убеждался - чем дальше я от  цели,  тем
больше надежда, что стану ее достойным. Вы еще услышите обо мне.  А  вдруг
чего опять не выйдет, по  моей  вине  или  невезучести,  непременно  найду
способ  досказать  свою   историю,   если   не   всем,   то   кому-нибудь.
Положительного  результата,  чтобы  вы  раньше  времени  не  беспокоились,
рассчитываю достичь лет через шесть-восемь.
   И то это очень даже чересчур отлично.


   ...Дверь была приотворена. Вровень  с  порогом  на  небе  еще  краснела
полоска, выше густо стояли звезды.
   Засыпая, я несколько раз подумал:
   "Неужели нельзя, чтобы не умирали люди? Не может быть, чтобы нельзя!.."


   Выходит, навещала меня эта мысль вон еще когда,  в  самой  первой  моей
молодости.
   Не может быть, чтобы нельзя!
   Человек достоин бессмертия.



                        Дмитрий Михайлович ШАШУРИН

                               СОРОЧИЙ ГЛАЗ

                                 Повесть



     Где-нибудь, может  быть,  их  называют  по-другому.  Очень  часто   у
растений, особенно диких, несколько названий. Вот, например, черный паслен
-  где  его  зовут  просто  п а с л е н,  где  п о з д н и к а,  а  где  и
неприлично, потому что растет он в деревнях на самых неподходящих местах и
мозолит глаза. С ним, с пасленом, некоторые очень любят пироги, и его даже
продают на базарах.  А эту ягоду я привык называть,  слышал и  от  других:
с о р о ч и й  г л а з.  Она лесная,  никакая не  съедобная,  горькая.  На
макушке травинки как бы звездочка из листьев,  а в ней, в центре - голубая
до небесности ягода с черной точкой, словно и вправду выглядывает из травы
птичий глаз.
     И еще приведу одно обстоятельство,  не менее важное,  как получается,
чем ягоды, - то, что к тому времени я уже давно вышел на пенсию. Как давно
- не уточню.  Для одних давно -  год,  для других и десять лет -  недавно.
Жена тоже.  Насчет детей:  в  принципе если были,  то были бы взрослые.  И
внуки.
     А по грибы-ягоды я всегда любил и до пенсии.  Но тогда по выходным, в
большой компании,  с ночи в далекие леса.  Шумно,  колготно.  Тут же тихо.
Всего лишь пригородная зеленая зона,  а ходишь, ходишь - никого. Поднимешь
глаза от  земли,  и  вдруг как вынырнул из  шума,  хлопот в  прозрачность,
покой,  и кажется, вот-вот полностью поймешь и жизнь, и природу, и себя. И
задерживается в тебе проникновение,  и грибы находятся сами собой, знаешь,
куда взглянуть,  где наклониться, и оказывается, так и есть. Там он стоит,
где предчувствовал: белый или красный - подосиновый. А то среди смешанного
древостоя - чистый березняк, это и в кино не раз использовали: свет светом
погоняет в белизну, в синеву, розовость. И солнце, и шелестят листья.
     Тогда дышишь, словно сливаешься с воздухом.
     В таком проникновенно-воздушном состоянии я и почувствовал, что увижу
сейчас ягоды сорочьего глаза,  и увижу не равнодушно,  а с последствием, с
продолжением,  что ли,  для себя,  увижу более заинтересованно,  чем любой
гриб.  Вскоре,  как по заказу,  вышел на куртину этих ягод.  Бывают иногда
такие яблоки прозрачные, сквозь мякоть видно семечки - наливное яблочко из
сказки.  Здесь оказались наливными ягоды сорочьего глаза,  и  не  скажешь:
голубые -  прозрачные до  того,  что светятся изнутри.  Нет,  мерцают,  но
по-разному:  одни будто больше в красное,  другие -  в желтое.  Меня к ним
потянуло,   выходило  по-предчувствованному,   и  не  верилось,   что  они
несъедобные,    горькие,    наоборот,   влекло   попробовать   и   обещало
необыкновенную вкусность.  Я,  еще не веря до конца, взял ягоду в рот. Кто
пробовал черный паслен,  наверняка помнит его  притягательно-отталкивающий
вкус.  На  некоторых людей притягательность паслена почти не действует,  и
они  никогда больше  даже  не  смотрят на  него,  другие нечувствительны к
отталкивающей стороне его вкуса  -  они-то  и  любят  пироги  с  пасленом,
третьи,  как  и  я,  одинаково  чувствуют  обе  стороны  вкуса  и остаются
равнодушными к паслену.  Вкус наливных ягод сорочьего глаза с той  куртины
напоминал  притягательный  вкус  паслена,  если  ягоды отсвечивали изнутри
красным,  и отталкивающий,  если светились желтизной.  Притягательный вкус
красных  был  тоньше  и  приятнее,  чем у паслена,  отталкивающий желтый -
противнее и резче.  И были они по вкусу совершенно  разные  ягоды  -  одни
притягательные, другие отталкивающие. Я съел все красные ягоды, остались в
куртине торчать на стеблях только желтые. Никаких вредных последствий я не
ожидал,  ничего и не случилось вредного. Но предчувствие, которое началось
еще до ягод,  - заинтересованность  -  усилилось,  связалось  с  довольным
ожиданием еще чего-то,  но уже не внешнего,  внутреннего. Как будто, когда
ел ягоды, я добивался его, знал, что наступит, а теперь отметил про себя с
самого  краешка:  ага!  вот  и началось,  хотя явственно думать что-нибудь
похожее я не был в состоянии в тот момент.  Сейчас я  осознаю  все  задним
умом,  как вспоминают потом,  когда подломится ножка или стойка:  да,  да,
трещало же!  Мы слышали,  что  трещало,  оказывается,  вон  почему!  А  не
подломись,  кто  бы  помнил  о  треске.  Недолго  его и выдумать,  если уж
произошла поломка.
     Через день я помолодел, потому и вспомнил, что будто сразу после ягод
почувствовал какие-то изменения в себе,  навспоминал задним числом столько
всего - впору писать научный труд о ходе внезапного омоложения. Мне теперь
мнится,  как в тот день я необыкновенно долго бродил, не уставая, по лесу,
сидел вечером