лень,  - внушал Клумбыч, - мы с тобой,
глядишь, поставим на участке новый сарайчик! - Тут он по инерции вспоминал
свою работу с Жорой, крякал и уходил размышлять домой.
     За  зиму через ягодник прокопали канаву,  уложили в  нее трубопровод,
закидали землей,  а  когда я  добрался до заветного места,  сошел и  снег.
Разрушения оказались поменьше,  чем я  ожидал,  -  вокруг обломков стеблей
приплюснулись  нетронутые   розетки   прикорневых   прошлогодних  листьев.
Остальные кустики  освободил,  отгребая растопыренными пальцами наваленную
на них глину из канавы.  Уцелел ягодник.  Выжил и он.  А я принял и другие
меры:  перенес  несколько растений вместе  с  дерном  на  дальние  полянки
поглуше.
     Хочешь не  хочешь,  но  от  физической нагрузки,  от  лесного воздуха
наберешься силы.  Слышал,  называли меня во  дворе старичком-бодрячком.  А
Шпинатыч все  чаще намекал,  что  в  самую мне  пору с  таким поправленным
здоровьем погостить на  его участке.  Да только получилось нескладно -  не
смог я  отблагодарить его за  живые витамины,  не хватило времени на новый
сарайчик.
     Зацвели мои кустики в  июне,  и  тогда же проникла в  лес засуха -  с
весны ни одного дождя и жара.  Одно спасение -  поливы. Либо вечером, либо
утром на рассвете.  Хорошо,  в  радиусе полукилометра нашлось два болотца.
Сначала просто черпал из  них  воду  пластмассовым ведром,  потом  разгреб
торф, чтобы вода собиралась в углубление. Через несколько же дней пришлось
действовать лопатой и копать на болотцах метровые ямы. Я спасал ягодник, а
его  цветы  -   меня.   Они  пахли  тоже  по-разному:   на   каких  кустах
противно-приторно,  на каких -  сладко-нежно.  От нежного запаха проходила
усталость.  Таких кустов,  по моим подсчетам,  оказалось больше,  и завязи
появились сначала на  них.  Но  радоваться было  рано.  Кругом  говорили о
лесных пожарах.  И вот как-то под утро мне приснилось, что кусты сорочьего
глаза погибают в огне и едком дыму.
     Дым был не  только во сне,  дым едкий,  торфяной и  наяву накрыл весь
город, проник в дома и затруднял дыхание. Конечно, страшно было, но уже по
дороге узнал -  загорелись торфяники с другой стороны города, не менее чем
в семидесяти километрах.  Однако и у меня высохли колодцы. Пришлось ходить
за водой на озеро - три километра в один конец. Хоть и нанюхаюсь цветов, а
обратный путь с  полными канистрой,  флягами и  ведром -  чуть не ползком.
Мало того,  старался каждый раз ходить другой дорогой,  чтобы не вытоптать
тропинку,  не завлечь по ней в ягодник.  Особенно стал опасаться,  что все
расстроится,  под конец,  когда начали созревать первые ягоды.  Того гляди
вспыхнет  пожар  или  кто-нибудь  случайно  повредит или  уничтожит кусты.
Несколько раз даже ночевал в кустах валежника поблизости.
     И все-таки не допустил себя проявить нервозность,  торопливость: съел
первую  ягоду  только по  достижении ею  полной спелости,  когда  налилась
прозрачностью и  замерцала изнутри  красной точкой.  Чтобы  не  помолодеть
опять слишком скоро,  ограничился всего одной ягодой,  хотя  созрело сразу
четыре.  Итак,  вступила в действие моя программа, в которой не было места
старым  ошибкам.   Сохранить  весь  урожай?   Пожалуйста.  Аккуратно  снял
оставшиеся три  сегодняшние спелые  ягодки  и  благополучно доставил их  в
холодильник.   Наблюдать  за  действием  на  меня  омолаживающих  средств?
Приготовил блокнот для записи наблюдений.
     Но за  вечер  ничего не заметил,  спать захотелось сразу после ужина,
как и вчера,  как в каждый из последних  дней,  и  усталость  через  край.
Насторожил  будильник:  поспеть на первой электричке к утреннему поливу до
жаркого солнца,  приспособился привозить с собой  наполненные  канистру  и
фляги в рюкзаке. Одним походом на озеро выходило меньше. Вскочил по звонку
как будто полегче, как будто бодрее. Да разве  к а к  б у д т о  запишешь?
Ненаучно.  А  то,  что  летал  во  сне,  вспомнил  лишь на перроне,  когда
переступал в вагон, по сходности движения ног. Снилось: летал над озером -
оттолкнулся  от  берега  и  понесся над водой,  поджав ноги,  если начинал
чиркать по воде,  шлепал ладошкой по упругой глади, и снова вверх! Блокнот
для  строго  последовательных записей,  как назло,  остался дома.  В самом
начале вышел сбой.  Вернулся в тот день еще позже, чем в предыдущий, уснул
мгновенно,  вскочил,  когда  будильниковая  пружина  на исходе завода лишь
тренькала легонько звонком,  где  уж  тут  фиксировать  наблюдения.  Можно
сказать,  сами наблюдения тоже не вел, как намеревался, чтобы скрупулезно,
час за часом.  Где там!  Не выдержал методику в самом истоке программы,  а
без нее нет никакой науки. Вот почему в вузах прежде всего требуют освоить
методику, когда войдет в привычку, тогда и ученый, тогда и наука.
     Я,  вишь ты,  второй раз прохожу омоложение,  взять же начистоту, что
знаю о  процессе?  Дважды начальные стадии проглядел в  их  грубом внешнем
проявлении,  не говоря уж о температуре,  давлении, изменениях в крови, не
записал  и  чисто  субъективные реакции  моего  организма,  включая  мозг.
Запоминал только, когда уж явственно натыкался носом, как на этот полет во
сне.  И еще -  тогда же,  после утреннего полива, не отдыхая, направился к
озеру и  дошел до  него  без  привала,  накануне присаживался трижды и  на
дорогу клал два часа. Тут показалось, что в три раза скорей, но не заметил
точного времени по  часам.  На  озере впервые за все знойное лето потянуло
искупаться - плавал долго и с удовольствием. Что пошло на поправку - явно.
Хотя  я  и  не  сомневался,  обязательно пойдет,  раз  съел ягоду.  Однако
насколько продвинулось омоложение?  Самое же основополагающее:  у меня нет
критерия для дозировки приема ягод.
     Гляньте-ка, гляньте! Правильным научным методом человек не овладел, а
уже    зазнался,    позволяет   себе   шлепать   терминами:    критерий...
основополагающий...   Вопрос-то  узкий,  примитивный:  когда  мне  сжевать
следующую ягоду?  Сегодня,  через  день,  через  неделю?  Его  даже  можно
поставить еще ближе к моей практике: как бы мне снова не стать мальчишкой.
Ведь тогда опять ничего не успею сделать для человечества.
     Для полной ясности расскажу,  как у  меня  задумано:  внешне  остаюсь
стариком,  хотя и довожу себя с помощью ягод до высокой работоспособности,
и  постепенно  внедряю  открытие.  Переомоложусь  -  придется  скрываться,
выкручиваться,   прощай   наука.  Вот  почему  мне  нужен  точный  внешний
показатель    хода    омоложения,    кроме    внутреннего    самочувствия.
Самочувствие-то  надо  поддерживать  отличное,  иначе ненароком схлопочешь
либо инфаркт,  либо инсульт.  Показатель же нашелся, и совершенно простой.
Для определения темпа омоложения я применил кронциркуль и морщины, которые
идут от глаз веером к вискам. Можно было бы сказать и с п о л ь з о в а л,
но  это  слово  звучит  неопределенно,  без  твердости  не обещает точного
результата.  Применил кронциркуль  и  морщины.  Именной  кронциркуль,  мне
вручили  его  от завода в день проводов на пенсию вместе с личным клеймом.
Замерил морщины с точностью до десятых  по  нониусу  и  нанес  на  чертеж.
Начнут  быстро  укорачиваться  -  перерыв  курации.  Правильная методика -
основа науки.  И точные самостоятельные слова.  Я уже знаю,  в каком стиле
буду писать свою  научную  работу.  П р и м е н и л  к р о н ц и р к у л ь
и  м о р щ и н ы.  Только так!
     К  началу августа весь урожай постепенно созрел и  так же  постепенно
был  собран до  единой ягодки.  Отдельно красные,  отдельно желтые.  Часть
высушил и  из  них  некоторые высадил как  семена  на  глухих  полянах для
страховки на случай гибели основных плантаций. Кстати, и засуха кончилась,
полили дожди  -  прорастут семена.  Основную же  часть ягод  я  оставил на
хранение в холодильнике в свежем виде.  Теперь с лесом до весны покончено,
наступила пора внедрять открытие.
     Сначала кажется,  что  такое открытие нипочем не  залежится,  что оно
помчится по зеленой улице.  И помчится,  точно,  но только с тех пор,  как
убедятся медики -  геронтологи или эндокринологи: да, действительно, прием
ягод  сорочий  глаз  перорально замедляет старение  живых  клеток  и  даже
приводит  к   их  омоложению,   а   прием  так-то  и  так-то...   тонно  и
фухти-мухти-визуально то-то и то-то, через так-то. Но если я приду с улицы
к  профессору  и  протяну  ему  даже  не  в  горстке,  а  в  элегантнейшем
пластмассовом пакетике свои чудотворные ягоды -  пожуйте, профессор, ягоды
жизни,  к  завтрему помолодеете...  к утречку,  -  надо ли объяснять,  что
случится?  Если кому надо, пусть тому объясняют умные соседи. Им же, умным
соседям,  не  надо,  по-моему,  объяснять,  что равно бесполезно обещать к
у т р е ч к у  и в письменном виде. Спросите этих соседей, отчего случался
больший вред человечеству - от  неверия  в  открывателей  или  от  доверия
шарлатанам  и  мошенникам?  Может  быть,  они  гораздо ярче и убедительней
докажут вам,  что мошенники и шарлатаны говорят и выглядят  куда  умнее  и
честнее  настоящих  честных  и  умных  открывателей,  которых  нам хочется
заподозрить в чем-нибудь нехорошем гораздо чаще, чем мошенников.
     Что  же  мне оставалось,  с  какого действовать конца?  И  как мне ни
горько это сознавать, я поторопился, взял то, или, вернее сказать, схватил
то решение,  которое лежало близко.  В его близости я разобрался, конечно,
потом,  тогда  же  оно  подкупило меня  своей смелостью,  оригинальностью.
Случай,  подумал,  мне поможет,  какой-нибудь случай. Но лучше не ждать, а
организовать такой счастливый-рассчастливый случай.
     Допустим, у профессора есть дочь,  я на ней женюсь  и  как-нибудь  за
семейным чаем вынимаю горстку ягод,  вот,  говорю,  папа, к завтрашнему...
Сложно.  Профессор может оказаться женщиной,  или нет дочери,  да и я  сам
ведь  не  собираюсь сейчас омолаживаться в соответствии с моей программой.
Если же у профессора,  положим, испортился автомобиль, профессор лезет под
капот,  а тут я - чик-брик,  ведь двадцать лет механиком, готово. Слово за
слово. Ну и как же тут вмазать: перорально... пожалуйте... Не то.
     Все-таки чего стоит человеческое тщеславие.  Вспомнил я между прочим,
так, мелькнуло среди многого, мол, есть слово э в р и к а. Выкрикивают его
ученые,  когда находят желаемое.  Мне бы найти чего позаковыристей, и я бы
шарахнул:  эврика! Да, хорошо бы. И не уходит она из моего круга внимания.
Уж  так  мне  хочется  воскликнуть  по  вдохновению.   Воскликнул,   дожал
вдохновение,  мне  и  на самом деле показалось это прозрением,  хотя,  как
выяснилось, на поверку лежало близко.
     - Эврика!  Крысы!  Какой-никакой ученый, крысы-то у него есть! Путь к
сердцу эндокринолога лежит через крысиный желудок!
     Наверняка кому-нибудь  тоже  покажется это  прозрением,  оригинальной
находкой.  Но  для  меня  ясно,  что  сбился я  с  достойного пути,  пошел
сомнительным оттого лишь,  что выглядел он ближним, сулящим быстрый успех.
Ну  как тут было не вспомнить,  сколько плутов находило путь к  сердцу,  в
душу и  куда угодно и через желудок,  и через многое и похуже желудка.  Не
вспомнил.  И  вернее  всего,  нарочно не  дал  себе  передышки,  чтобы  не
усомниться, не вспомнить, не опомниться вдруг, стремился скорее приступить
к  действию.  Словом,  совершенно  противоположный  случай  шекспировскому
Гамлету.  Тот медлил,  примеривался,  как бы  найти честное и  благородное
решение  для  неблагородной задачи  -  мести.  А  я  с  благородным  своим
открытием из-за поспешности встрял в мошенничество. Честный человек должен
находить благородный путь еще  и  потому,  что на  бесчестном он  окажется
слабаком низкой квалификации.  Кабы по-настоящему мошенничать, с размахом,
то  не  трусливо,  через  лабораторных крыс,  а  через  домашних  кошек  с
собаками.
     Небось многие эндокринологи и  геронтологи держат животных,  любимых,
лабораторных-то  им и  нельзя любить -  это не животные,  только материал.
Разыскать  одного  такого  эндо-геро,  допустим,  гуляет  с  собакой.  Ах,
красивая собака!  Разрешите погладить?  Тут и повело. Сколько лет собачке?
Ай,  ай.  Жаль,  жаль. Такая красивая собака! Раза три встретились - вот и
почва.   Забрасывается  крючок,  что  существует  средство  для  собачьего
старения,  в смысле против старения.  Знаю одного собачника,  не поверите,
совершенно взбодрил своего кобелька,  похудел,  и  шерсть перестала лезть.
Владелец водил его даже на вязку и, утверждает, с полным успехом. Конечно,
узнаю, помилуйте, даст - принесу непременно. Ничего удивительного - эндо -
геро на работе, а дома для ненаглядного Авы или Мявы сгодятся и знахарские
снадобья.  Вот  так  надо организовывать счастливый-рассчастливый случай с
учетом    мало-мальски    квалифицированной    практики,    мошеннической,
естественно.
     Я же помчался наниматься в лаборанты при опытных крысах, так как знал
об  этой  вакансии от  пенсионеров нашего  двора.  Вон  отчего  получилась
эврика-то. Знал, помнил, ухватился, ах, какой мыслитель! Ах, эврика! Так и
потерял несколько лет.  Однако мог бы, возможно, действовать ловчее даже в
чине крысиного лаборанта.  Присмотреться,  изучить людей, взаимоотношения,
включая скрытые, поработать хоть полгода. Но я пребывал все еще в восторге
от эврики и  жаждал поскорее возгласить ее снова,  опять пережить ни с чем
не  сравнимый умственный взлет.  Как  раз  то,  с  чем ученый,  овладевший
правильной методикой,  бдительно воюет и  в  себе,  и в своих сотрудниках,
пресекает зуд  поскорее  желаемое  зачислить в  действительное.  Я  же  не
боролся,  не  подавлял,  наоборот,  разжигал мечту  скорее заполучить свой
счастливый случай.
     И  чуть  ли  не  на  первой  неделе моих  дежурств -  вот  оно!  даже
похолодело  на  желудке  -   услышал  я  знаменательный  разговор  научных
сотрудниц около клетки:
     - Шеф сказал, что эта крыса сдохнет завтра утром.
     - Не может быть! Бодрая, веселая.
     - Ты недавно у  нас в  лаборатории и не знаешь,  что шеф не ошибается
никогда.
     - Нет, не могу поверить, такая витальность.
     - Пари?
     - Пари!
     Они  прошерохтели мимо  меня  крахмальными халатами в  ореоле взбитых
причесок и в облаке египетских духов.
     Куда же  лучше,  чего еще  мне ждать,  если не  сдохнет -  непременно
сообщат этому самому шефу -  руководителю лаборатории, немедленно начнется
научный шухер,  что да как,  и,  пожалуйста,  готово мое дело.  Эврика! Не
растаял даже  аромат духов  около клетки,  как  я  изловчился сунуть крысе
ягодку.  Слопала охотно.  Есть первый эксперимент,  вернее всего, решающий
эксперимент.  Да  не где-нибудь на садовом участке -  в  настоящей научной
лаборатории,   на  добротном  научном  материале.  До  конца  дежурства  я
представлял, какая тут развернется под моим руководством исследовательская
работа,   сколько  появится  новых  научных  сотрудниц  в   потрескивающих
крахмальных халатах,  высоких  и  разных  других  ростов,  со  взбитыми  и
гладкими прическами,  благоуханию же  самых  приятнейших духов,  вплоть до
французских,   не   будет   перерыва,   и   оно   начисто   забьет   запах
экспериментального материала.
     Спорная крыса до самого моего ухода чистила брюшко,  поводила усами и
отчетливо подмигивала, будто хотела сказать: дай вторую ягодку перорально.
Я тоже подмигнул ей на прощание, но вторую ягодку решил отложить до утра.
     Ночные полеты  на  этот  раз  я  совершал  исключительно  по огромным
лабораторным залам в сопровождении сонма причесок и белых  халатов.  Потом
вдруг  мне  приснилась  издыхающая  крыса,  и я на всякий случай пришел на
работу пораньше. Шеф действительно знал свое дело - крыса еле-еле дышала и
не  почуяла  подсунутую  ей под самый нос ягоду.  Тогда я,  недолго думая,
разжевал ягоду и намазал кашицей крысиную мордочку.  Крыса двинула  усами,
поморщила  ноздри,  высунула  язык,  слизнула  ближние  крошки  раз,  два,
постепенно слизала все,  что достала языком,  перевалилась на  бок,  сняла
остатки  кашицы  с усов,  с шерстки.  Я подсунул ей еще.  К началу занятий
крыса по-деловому шустрила,  перебирала шерстку на брюхе и оттягивала  усы
за уши.
     Я  пристроился неподалеку чистить свободную клетку  с  расчетом лучше
увидеть и  услышать,  какие будут складываться события вокруг моей  крысы.
Конечно,  не  миновать большой научной и  общественной заинтересованности,
сенсации  со  сбором  всех  эндокринологических сотрудников на  экстренный
симпозиум. Ну и мое неожиданное сообщение с демонстрацией ягод, специально
переложенных в  нагрудный карман  моего  синего  халата.  Надо  прикинуть,
поместятся ли в  виварии телекамеры и осветительные приборы.  Только бы не
начать заикаться перед микрофоном.
     И  с  самого начала все пошло точно,  как я  поедполагал:  прошуршали
халаты, повеяли ароматы, раздались возгласы потом распоряжение:
     - Немедленно за шефом!
     Через считанные мгновения появился и  шеф -  заведующий лабораторией,
он не пах духами,  халат на нем не топорщился от крахмала, он поздоровался
со мной,  покосившись на мой нагрудный карман,  в котором лежала коробочка
из-под  вазелина  с  ягодами.  Или  мне  показалось,  что  на  карман.  Не
останавливаясь,  шеф прихватил табуретку,  хлопнулся на нее около клетки и
уставился на крысу. Крыса тоже заинтересовалась, села на хвост и, глядя на
него, теребила лапами усы, норовя затянуть их на затылок.
     - Очень прекрасно!  - сказал шеф нашей лаборатории своим сотрудницам.
Потом,  не вставая с табуретки,  он повернулся к крысе спиной и показал на
мой карман, в котором лежала коробка из-под вазелина с ягодами.
     - Теперь признавайтесь, ваша работа?
     Я кивнул и полез в карман за коробочкой.
     - Исключительно превосходно.  Видите,  он  признается и  рассчитывает
предъявить нам  открытую им  панацею или  эликсир жизни.  Я  правильно вас
понял?
     Я кивнул и протянул ему коробочку с ягодами.
     - Не играет значения!  - Шеф отстранил коробочку. - Даже если бы вы и
не подменили издохшую крысу живой,  а на самом деле оживили десять или сто
издыхающих крыс,  то и тогда я не взял бы вашу жестяную  баночку.  Поймите
меня  даже  неправильно,  но наш план забит до конца века,  ждут испытаний
сотни препаратов отечественных,  десятки импортных,  за которые плачено не
только золотом, но и алмазами, поймите меня хотя бы неправильно!
     А когда я пришел к нему подписывать обходной лист,  шеф рассказал мне
в  утешение,  что в  соседнюю типографию нанялся в вахтеры один пенсионер,
чтобы при случае напечатать там по блату свои песни и мемуары. Рассказал и
опять  попросил  понять  его  даже  неправильно.   Я  сказал:   понял.  Он
обрадовался  и  сказал,   что  это  даже  чересчур  очень  прекрасно.   Мы
расстались:  он  -  неколебимо  уверенный,  что  я  подменил  крысу,  я  -
растерянный и посрамленный.
     Ненадолго.   Дома   я   утешился,   измерив  морщины  своим   именным
кронциркулем -  они укоротились на две десятых миллиметра.  Ну, ошибся, не
так  действовал,  сорвалось -  и  должно было  сорваться,  поймите меня...
Стоп... Стоп,  почему же это у шефа так убедительно звучало  п о й м и т е
м е н я   х о т я   б ы   н е п р а в и л ь н о?   Какой  толк  от  такого
понимания? И все эти его <чересчур очень прекрасно>...  Выходит, многого я
не  в  состоянии  охватить  не  то  чтобы правильно,  а хоть чуть-чуть или
кое-как. Ведь лезу в науку. С другой стороны, морщины-то, ягоды-то...
     И тут же начал, как говорят кибернетики, проигрывать другой вариант с
крысой.  Не с той и не со следующей, а с десятой или двадцать пятой, когда
уже шеф давно бы ко мне привык,  пригляделся, притерпелся. Но проигрывание
каждый раз  застопоривалось,  непременно шеф  глядел на  мой карман,  лишь
только я  выводил его  на  сцену.  Мне  же  хотелось,  чтобы  он  перестал
ограждать от  меня  науку,  словно я  могу ее  поранить,  допустил к  себе
по-свойски,  позвол