призрачные" пульсации нейронов,
недостаточные, чтобы вызвать моторные реакции мышц, но, он
подозревал, достаточно сильные, чтобы поддерживать в теле постоянное
состояние подавленного нервного возбуждения; и, во-вторых, живой
опытный образец, подверженный некоторое время этому процессу
поддерживал определенное малое, но измеримое, снижение эффективности
нейронных импульсов. Если бы это была электрическая цепь, то он бы
описал этот второй эффект, как снижение эффективности изоляции.
   Результатом этих двух воздействий на отдельный объект было
ощущение легкой усталости, нечто схожее с недомоганием на ранних
стадиях туберкулеза легких. Жертва не испытывала слабости, ей просто
не хватало энергии. Напряженная физическая работа не становилась
невозможной, она просто становилась неприятной; она требовала слишком
больших усилий, слишком большой силы воли.
   Но ортодоксальный патолог вынужден был бы признать, что жертва
обладала совершенным здоровьем - немного утомлена, может быть, но
ничего опасного. Может быть, слишком сидячий образ жизни. Все что
нужно, это свежий воздух, солнце и физические упражнения.
   Один лишь доктор Граймс уловил, что нынешнее общее заметное
предпочтение сидячему образу жизни было результатом, а не причиной
всеобщего недостатка силы. Изменение было медленным, по крайней мере,
столь же медленным, как нарастание радиации в атмосфере. Подверженные
ему люди отметили его - если вообще обратили на это внимание - лишь
как отражение того, что они стали немного старше, "старею, уже не
такой молодой, каким был". И они были согласны слабеть, это было
более приятно, чем усилие.
   Граймс впервые заинтересовался этим, когда начал замечать, что все
его юные пациенты были типа "юных читателей". Было прекрасно, что
ребенок любит читать книги, думал он, но нормальный должен немного и
побуянить. Что стало с футболом на песке, соревнованиями и игрой "Кто
быстрей разденется?", которые характеризовали его собственное детство?
   Черт возьми, ребенок не должен проводить все свое время
сосредоточенно разглядывая свою коллекцию марок.
   Уолдо начинал находить ответ.
   Нервная сеть не слишком отличалась от антенны. Подобно антенне она
могла принимать - и принимала - электромагнитные волны. Но прием был
заметен не в виде созданного электрического тока, а в виде пульсации
нервов - импульсов, безумно похожих на электрический ток, но таковым
не являющихся. Электродвижущая сила могла быть использована вместо
нервных импульсов для активизации мышечной ткани, но ЭДС не была
нервным импульсом. Во всяком случае, они перемещались с сильно
различающимися скоростями. Электрический ток распространяется со
скоростью света; нейронный импульс измеряется футами в секунду.
   Уолдо чувствовал, что ключ к проблеме лежит где-то в вопросе
скорости.
   Он не смог игнорировать случай с фантастическим самолетом Мак
Леода так долго, как он намеревался. Ему позвонил доктор Рэмбью.
Уолдо ответил на звонок, поскольку тот исходил из лаборатории САЭВ.
   - Кто вы, и чего вы хотите? - спросил он собеседника.
   Рэмбью опасливо осмотрелся.
   - Тс-с-с! Не так громко, - прошептал он. - Они могут подслушивать.
   - Кто? И кто вы?
   - "Они" - это те, кто это делает. Запирайте двери на ночь. Я -
доктор Рэмбью.
   - Доктор Рэмбью? Ах, да. Что ж, доктор, что означает ваше
вторжение?
   Доктор нагнулся вперед, пока не стало казаться, что он сейчас
выпадет из стереокартинки.
   - Я узнал, как это сделать, - с напряжением сказал он.
   - Как сделать это?
   - Заставить де Кальбы работать. Дорогие, дорогие де Кальбы, - он
неожиданно протянул руки к Уолдо, безумно сжимая пальцы. - Они делают
так - вьются, вьются, вьются!
   Уолдо вдруг захотелось прекратить разговор, но еще больше ему
хотелось услышать, о чем тот еще скажет. Рэмбью продолжал.
   - Вы знаете, почему? Вы знаете? Тогда опровергните меня.
   - Почему?
   Рэмбью приставил палец к носу и проказливо ухмыльнулся.
   - Не хотели бы вы узнать? Не посчитали бы вы прекрасным узнать
это? Но я вам скажу!
   - Тогда скажите мне.
   Рэмбью неожиданно испугался.
   - Возможно, я не должен. Возможно, они слушают. Но я скажу, я
скажу! Слушайте внимательно: все неопределенно.
   - Это все? - спросил Уолдо, уже откровенно смеясь над ужимками
собеседника.
   - "Это все"! Вам этого мало? Куры будут кукарекать, а петухи -
нестись. Вы тут, а я - там. А может и нет. Все неопределенно. Все,
все, ВСЕ неопределенно! Катится и катится маленький шарик по кругу, и
никто не знает, где он остановится. Только я узнал, как это сделать.
   - Как сделать что?
   - Как заставить маленький шарик остановиться там, где я хочу.
Смотрите, - он выхватил перочинный нож. - Когда вы порежетесь, у вас
идет кровь, не так ли? Или так? - Он резанул по указательному пальцу.
- Видите?
   Он держал палец близко к камере; порез, хотя и глубокий, был
хорошо виден, но совершенно не кровоточил.
   Превосходно, подумал Уолдо, истерический сосудистый спазм. Чисто
клинический случай.
   - Это может всякий, - сказал он вслух. - Покажи мне что-нибудь
потяжелее.
   - Всякий? Конечно, может всякий - если знает как. Вот, например,
смотрите. - Он воткнул лезвие прямо в ладонь левой руки так, что оно
вышло с другой стороны. Покачал лезвие в ране, вытащил его и показал
ладонь. Крови не было, а разрез быстро затягивался. - Вы знаете,
почему? Нож лишь вероятно здесь, и я нашел невероятность!
   Развлекаясь всем этим, Уолдо начинал скучать.
   - И это все?
   - Этому нет конца, - произнес Рэмбью, - потому что повсюду теперь
неопределенность. Посмотрите. - Он положил нож на ладонь, потом
перевернул руку.
   Нож не упал, а остался висеть под рукой.
   Уолдо неожиданно стал внимателен. Это может быть трюком; это,
вероятно, и было трюком, но это произвело на него куда более сильное
впечатление, чем неудача Рэмбью с кровопусканием. Если первые опыты
были типичны для определенных типов психозов, то второе не должно
было происходить. Он включил второй видеотелефон.
   - Дайте мне главного инженера Стивенса из Северо-Американской
Энерго-Воздушной, - резко сказал он. - И быстро!
   Рэмбью не обратил на это внимание и продолжал говорить о ноже.
   - Он не знает, какой из путей идет вниз, - говорил он
проникновенно, - потому что ничто больше не определено. Может быть,
он упадет, а может быть, и нет. Я думаю, упадет. Вот - упал. Вы
хотели бы увидеть меня ходящим по потолку?
   - Вы звонили мне, мистер Джонс? - это был Стивенс.
   Уолдо отключил звук у аппарата связи с Рэмбью.
   - Да. Я насчет этого клоуна Рэмбью. Поймайте его и первым делом
везите сюда. Я хочу его видеть.
   - Но, мистер Джо...
   - Шевелитесь! - он отключил Стивенса и включил голос Рэмбью.
   - ...неопределенность. Хаос - король, и магия выпущена в мир! -
Рэмбью рассеянно посмотрел на Уолдо, просветлел и добавил:
   - Добрый день, мистер Джонс. Спасибо за звонок.
   Экран погас.
   Уолдо нетерпеливо ждал. Все происходившее было мистификацией,
говорил он себе. Рэмбью отколол чудовищно грубую шутку. Уолдо не
любил грубых шуток. Он снова позвонил Стивенсу и стал ждать ответа.
   Когда Стивенс отозвался, волосы его были взлохмачены, и лицо было
красным.
   - Нам тяжело пришлось, - сказал он.
   - Вы поймали его?
   - Рэмбью? Да, в конце концов.
   - Тогда привезите его.
   - В Свободное Владение? Но это невозможно. Вы не понимаете. Он
спятил; он безумен. Его забрали в госпиталь.
   - Вы слишком много на себя берете, - сказал Уолдо. - Я знаю, что
он сошел с ума, но я хотел сказать то, что я сказал. Организуйте это.
Обеспечьте санитаров. Подпишите расписку. Дайте взятку. Срочно
привезите его ко мне. Это необходимо.
   - Вы действительно этого хотите?
   - Я не имею привычки шутить.
   - Что-то связанное с вашими исследованиями? Он не в состоянии вам
помочь, я могу вам это сказать сразу.
   - Это уж мне решать, - произнес Уолдо.
   - Ладно, - с сомнением ответил Стивенс. - Попробую.
   - Желаю удачи.
   Стивенс перезвонил через полчаса.
   - Я не могу привезти Рэмбью.
   - Вы неповоротливы и неумелы.
   Стивенс покраснел, но сдержался.
   - Не переходите на личности. Он исчез. Он так и не приехал в
госпиталь.
   - Что?
   - Это самая безумная часть истории. Они увезли его привязанным к
носилкам, замотанным, как в корсете. Я сам видел, как они затягивали
ремни. Но когда они доехали, его не оказалось. И санитары клянутся,
что ремни даже не были расстегнуты.
   - Абсурд... - начал было Уолдо и задумался. Стивенс продолжил:
   - Но это даже не половина случившегося. Я бы и сам хотел с ним
поговорить. Я осматривал его лабораторию. Вы знаете о тех
свихнувшихся де Кальбах, тех, которых сглазили?
   - Я знаю, о чем вы говорите.
   - Рэмбью заставил делать то же самое еще один комплект приемников!
   Уолдо помолчал несколько секунд, затем спокойно сказал:
   - Доктор Стивенс...
   - Да.
   - Я хочу поблагодарить вас за ваши усилия. И не будете ли вы так
любезны отправить оба комплекта приемников, оба комплекта с
аномальным поведением, в Свободное Владение?
   Сомнений не было. Раз он видел их собственными глазами, наблюдал
за их необъяснимыми изгибами, применял к ним все приходившие на ум
тесты, Уолдо был вынужден признать, что столкнулся с новым явлением,
явлением, правила которого он не знал.
   Если там вообще были правила...
   Он был честен с собой. Если он действительно видел то, что он
думал, что видел, тогда новое явление ломало все правила, законы,
которые он считал действительными, для которых он никогда прежде не
находил исключений. Для себя он решил, что первоначальные отказы де
Кальбов нужно рассматривать как столь же чрезвычайно огорчительные
для физических законов, что и уникальное поведение этих двух
комплектов; различие крылось лишь в том, что одно чужеродное явление
было эффектным, а другое - нет.
   Вполне очевидно, что это же самое обнаружил доктор Рэмбью; он
знал, что доктор пребывал в нарастающем нервном напряжении с момента
первого отказа приемников де Кальба.
   Он пожалел о потере доктора Рэмбью. Уолдо был больше впечатлен
Рэмбью сумасшедшим, чем бывал когда-либо заинтересован Рэмбью
здравым. Видимо, у этого человека все-таки была капля способностей;
он открыл нечто - большее, как признавал Уолдо, чем он сам до сих пор
был способен открыть даже несмотря на то, что это свело Рэмбью с ума.
   Уолдо не боялся, что опыт Рэмбью, каким бы он ни был, расстроит
его собственный рассудок.
о
   Его уверенность в себе была, вероятно, полностью подтверждена. Его
собственная легкая склонность к паранойе была как раз достаточной,
чтобы дать ему защиту от недружелюбного мира. Для него это было
нормально - необходимое приспособление к ситуации, в противном случае
оказывается непереносимой - не более патологично, чем мозоль, или
приобретенный иммунитет.
   В других отношениях он был, возможно, в большей степени способен
спокойно принимать беспокоящие события, чем 99 процентов его
современников. Он был рожден для несчастья, он встречал его и
превозмогал, снова и снова. Сам окружавший его дом был свидетельством
спокойного и бесстрашного стиля, с которым он наносил поражение миру,
к которому не был приспособлен.
   На время он прекратил очевидные линии исследования странно
изгибающихся металлических стержней. Рэмбью был недоступен для
расспросов. Хорошо, оставался еще один человек, знавший об этом
больше чем Уолдо. Он найдет его. Он снова позвонил Стивенсу.
   - Что-нибудь слышно о докторе Рэмбью?
   - Не слышно и не видно. Я начинаю думать, что бедный старик мертв.
   - Возможно. Этот знахарь, друг вашего помощника - кажется, его имя
Шнайдер?
   - Грэмпс Шнайдер.
   - Да, конечно. Не организуете ли вы ему разговор со мной?
   - По видеотелефону, или вы хотите видеть его лично?
   - Я бы предпочел, чтобы он приехал сюда, но я понимаю, что он стар
и немощен; для него может быть невозможно оставить Землю. Если он
будет связан космической слабостью, то мне будет от него мало толку.
   - Я посмотрю, что можно сделать.
   - Очень хорошо. Пожалуйста, действуйте быстро. И еще, доктор
Стивенс...
   - Ну?
   - Если будет необходимо воспользоваться телефоном, то
позаботьтесь, чтобы к нему домой привезли полноценный переносной
стереоаппарат. Я хочу, чтобы обстоятельства были по возможности
благоприятными.
   - О'кей.
   - Представь себе, - сказал Стивенс Мак-Леоду, прервав связь. -
"Великий Я" выказывает заботу о чьем-то еще удобстве.
   - Толстяк, должно быть ослабел, - решил Мак-Леод.
   - Вероятно. Эта забота больше твоя, чем моя, Мак. Поедем со мной,
мы прогуляемся в Пенсильванию.
   - А как же станция?
   - Скажу Каррузерсу, что он главный. Если что-нибудь взорвется, то
мы все равно не сможем помочь.
   Стивенс позвонил немного позже в это же день.
   - Мистер Джонс...
   - Да, доктор?
   - То, что вы предлагаете, неосуществимо.
   - Вы имеете в виду, что Шнайдер не может приехать в Свободное
владение?
   - Я имею в виду это и то, что вы не можете переговорить с ним по
видеотелефону.
   - Я догадываюсь, вы хотите сказать, что он умер.
   - Нет, не то. Я имею в виду, что он не будет говорить по
видеотелефону ни при каких обстоятельствах ни с вами, ни с кем иным.
Он сказал, что сожалеет, что не может оказать вам услугу, но он
против всего в таком роде - камер, кинокамер, телевидения и так
далее. Он считает их опасными. Я боюсь, он тверд в своих суевериях.
   - В качестве посла, доктор Стивенс, вы оставляете желать много
лучшего.
   Стивенс досчитал до десяти, потом сказал. - Я уверяю вас, что я
сделал все, что было в моей власти, чтобы удовлетворить ваши желания.
Если вы недовольны качеством сотрудничества со мной, я предлагаю вам
поговорить с мистером Глизоном. - Он выключил видеотелефон.
   - Как бы вам хотелось дать ему по зубам, - мечтательно сказал Мак
Леод.
   - Мак, ты читаешь мысли.
   Уолдо попытался еще раз,через своих агентов, и получил тот же
ответ. Ситуация была для него совершенно нетерпима; прошли годы с тех
пор, как он последний раз встречал человека, которого он не мог
купить, запугать или - в крайнем случае - убедить. Покупка
провалилась; инстинктивно он понял, что Шнайдера вряд ли будет вести
жадность. А как он может запугать человека, которого нельзя увидеть,
чтобы поговорить.
   Это был тупик - никакого выхода. Забыть об этом.
   За исключением, конечно, тех средств, которые лучше назвать
"Судьба Хуже чем Смерть".
   Нет. Нет, не это. Не думать об этом. Лучше провалить все дело,
признать, что оно его одолело, и так и сказать Глизону. Он уже
семнадцать лет не был на поверхности Земли; ничто не могло заставить
его подвергнуть свое тело нестерпимым требованиям этого ужасного
поля. Нет!
   Это может даже убить его. Он может задохнуться. Нет. Он грациозно
плавал по своему цеху, подобно раздувшемуся Купидону. Отказаться от
этой свободы, даже на время, ради мучительного рабства. Смешно. Дело
того не стоит.
   Лучше попросить страдающего высотобоязнью забраться на башню, или
потребовать от больного клаустрофобией расспросить человека в самой
глубокой шахте мира.

   - Дядя Гус?
   - О, здравствуй, Уолдо. Рад, что ты позвонил.
   - Будет ли для меня безопасно спуститься на Землю?
   - Что? Как это? Говори громче. Я не понял тебя.
   - Я спросил не повредит ли мне поездка обратно на Землю.
   - Отвратительная связь, - сказал Граймс, - Прозвучало так, будто
бы ты говорил, что хочешь прилететь на Землю.
   - Я это и говорил.
   - Что случилось, Уолдо? с тобой все в порядке?
   - Я в отличной форме, но мне нужно увидеть человека на поверхности
Земли. Нет никакого другого способа переговорить с ним, а я должен с
ним поговорить. Такая поездка нанесла бы мне вред?
   - Не должна бы, если ты будешь осторожен. Кроме того, ты же здесь
родился. Впрочем будь осторожен. У тебя так много жира вокруг сердца.
   - О, боже. Ты думаешь это опасно?
   - Нет. Ты достаточно крепок. Только не перегружай себя. И будь
поосторожнее со своей вспыльчивостью.
   - Я буду. Я обязательно буду. Дядя Гус!
   - Да?
   - Не поедешь ли ты со мной и не поможешь ли ты довести это до
конца?
   - Ну, я не думаю, что это необходимо.
   - Пожалуйста, дядя Гус. Я никому другому не верю.
   - Пора уже стать взрослым, Уолдо. Однако, я согласен, на этот раз.

   - Теперь запомните, - говорил Уолдо пилоту, - абсолютное ускорение
не должно никогда превышать оду и одну десятую "же", даже при
посадке. Я все время буду следить за акселерометром.
   - Я водил медицинские корабли, - сказал пилот, - двенадцать лет, и
еще никогда пациент не страдал от грубого пилотажа.
   - Это не ответ. Понимаете меня? Одна и одна десятая; а до входа в
стратосферу не надо и приближаться к этой цифре. Спокойно, Бальдур!
Перестань сопеть.
   - Я вас понял.
   - Убедитесь, что это так. От этого зависит размер вашего
вознаграждения.
   - Может вам лучше самому повести корабль?
   - Мне не нравится ваше отношение, мистер. Если я умру в баке, вы
никогда больше не получите работу.
   Пилот что-то пробормотал.
   - Что вы сказали? - резко спросил Уолдо.
   - Ну, я сказал, что одно стоит другого.
   Уолдо начал краснеть, открыл рот.
   Граймс вмешался в разговор. - Полегче, Уолдо! Помни о своем сердце.
   - Да, дядя Гус.
   Граймс проскользнул вперед, показав пилоту, что надо последовать
за ним.
   - Не обращайте внимания на то, что он говорит, - тихо посоветовал
он тому, - кроме того, что он сказал об ускорении. Он действительно
не может выдерживать большие ускорения. Он может умереть в баке.
   - Я все же считаю, что это не было бы большой потерей. Но я буду
осторожен.
   - Хорошо.
   - Я готов лезть в бак, - позвал их Уолдо. - Не поможешь ли ты мне
с ремнями, дядя Гус?
   Бак был не обычным противоперегрузочным, а специально
разработанным для одного этого полета. Бак по форме напоминал
огромный гроб и был подвешен в кардановом подвесе, чтобы всегда
оставаться на нормали к оси абсолютного ускорения. Уолдо плавал в
воде - удельное давление на его толстую тушу было при этом низким -
от которой его отделял обычный мягкий, прокладочный брезент. Его
голову и плечи поддерживала выполненная по его очертаниям подставка.
Механический реаниматор был встроен в бак, при этом его спинные
подушки скрывались под водой, а грудные накладки возвышались над
водой, но были отведены в сторону.
   Рядом стоял Граймс с упаковкой адреналина, для него было
предусмотрено сидение слева от бака. Бальдур был пристегнут к полке
справа от бака; он служил противовесом Граймсу.
   Граймс сам убедился, что все в порядке, потом сказал пилоту, -
взлетайте, когда будете готовы.
   - О'кей, - он закрыл входной люк; приемная труба оттянулась к
порогу Свободного Владения, освобождая корабль. Они мягко начали
полет.
   Уолдо закрыл глаза; лицо его выражало неземное страдание.
   - Дядя Гус, а если де Кальбы откажут?
   - Не волнуйся. Медицинские корабли несут шестикратный запас
энергии.
   - Ты уверен?
   Начав ощущать вес, Бальдур начал поскуливать. Граймс заговорил с
ним, и он замолчал. Но сейчас, - через несколько дней, как казалось
Уолдо - корабль погружался все все глубже в гравитационный пояс
Земли, абсолютное ускорение неизбежно нарастало, хотя реально
скорость корабля не менялась. Пес почувствовал утомительную тяжесть,
расползающуюся по телу. Он этого не понимал, и это ему не нравилось;
это пугало его. Он начал выть.
   Уолдо открыл глаза. - Милостивый боже! - застонал он. - Ты можешь
что-нибудь сделать? Он, наверное, умирает.
   - Я посмотрю, - Граймс отцепил ремень безопасности и обошел вокруг
бака. Сдвиг массы изменил баланс груза в кардановом подвесе; Уолдо
взлетел к краю бака.
   - Ох, - задыхаясь, проговорил он, - будь осторожен.
   - Не беспокойся, - Граймс погладил голову собаки и заговорил с
ней. Когда та успокоилась, Граймс сгреб в ладонь шкуру между
лопатками собаки, протер пятно и сделал укол. Потер место укола.
   - Все в порядке, старина.