ним потолкуем о выкупе.
     Посредник сразу вспотел.
     - Откуда  ты  знаешь арабский? - изумился он, переглянувшись с купцом и
толмачом. - На твоей дощечке помечено, что ты говоришь только по-испански.
     - Сам  посуди,  человек,  -  забавляясь,  ответил  Иосиф. - Разве может
житель Русистана говорить только по-испански?
     - Послушай  раба,  но  поступи  наоборот,  - подмигнул торгаш, доставая
из-за  цветного  пояса  кошелек,  вышитый жемчужными зернами. - Ты не слыхал
этих  вздорных  речей, не так ли? Серебро при себе лучше золота при мулле. Я
набавлю, будешь доволен.
     Посредник понял, рожа его растеклась в улыбке.
     - Да-да,  совсем  непонятное  бормочет  этот строптивый раб! Возьми еще
парочку,  почтенный,  я привешу ко всем доску и дам человека доставить товар
до самого дома!
     Они склонились друг к другу, шушукаясь. Наконец ударили по рукам.
     Вмиг  слуга  посредника  притащил  разъемную  на  две  половины доску с
прорезями  для  шеи.  Иосифа  и еще одного невольника поставили друг другу в
затылок,  сдавили шеи деревянной колодкой, концы стянули ремнями - до концов
было  не  дотянуться, так что невольники оказались беспомощными. Более того,
чтобы  продвигаться  вперед,  не  причиняя  себе  боли,  им  необходимо было
сгибаться  или  тянуться  вверх так, чтобы шеи были на одном уровне - ловкая
придумка истязателей.
     Щелкнул  бич,  купленных рабов погнали по жаре. Иосиф был так подавлен,
что почти и не глядел по сторонам на столицу морских разбойников.
     Столица  казалась  сонной и безразличной - приземистые хатки за стенами
из  глины,  горячая  пыль  по  щиколотку  на  кривых  улочках,  мальчишки  с
собаками,  в  густой  тени  навьюченные  ослы  и  стайки  горлиц,  хлопавших
крыльями в ослепительном небе.
     Взгляд   задерживался   на  зеленых  кронах  персиковых  и  абрикосовых
деревьев;  там,  за глухими стенами, текла своя жизнь, но Иосиф догадывался,
что  жизнь  эта  нелегкая  и  нерадостная,  потому  что  жители  Алжира были
обложены тяжелой данью в пользу захватчиков-пиратов.
     Наконец  остановились  перед  воротами,  на  которых  было написано имя
хозяина,  привратник  впустил  невольников  во  двор. Иосиф увидел роскошный
хозяйский  дом,  сад  и  пруд,  за которым виднелось несколько хозяйственных
построек.
     Тут  подоспел  коротышка-купец,  на  пухлом  его лице все еще хранились
следы  злобы  и досады. Он схватил плеть и принялся хлестать Иосифа изо всех
сил.  Прикрываясь  руками,  Иосиф дергался от боли, причиняя тем страдания и
себе, и своему сотоварищу.
     Но  вот  купец  устал, отшвырнул плеть и со словами "ты возместишь еще,
мерзкое  животное,  все мои расходы!" ушел к дому, - дюжий слуга сопровождал
его.
     С  невольников  сняли  колодку и сказали: "Будете ухаживать за посевами
на   земле  господина.  Сейчас  придет  распорядитель  работ.  Следуйте  его
указаниям,  иначе  он  искалечит  вас.  Только  за усердный труд и примерное
поведение положены пища и ночной отдых".
     Едва   невольники   присели   в  тени  на  прохладную  землю,  появился
распорядитель  работ: принес старые камышовые шляпы, велел надеть их и повел
к  овчарне,  где  тощий,  как  палка,  раб  возился  над  корытами с землей,
высаживая в них рассаду.
     Распорядитель  объяснил,  что рассада - это ячмень, предназначенный для
овец,  доставляемых  с  загородного хозяйства господина; поскольку овец надо
подкормить,  а  пастбищ  в городе нет, животных кормят загустевшими побегами
ячменя.  Для  этого  рассаживают  по  корытам строго определенное количество
рассады  и  готовят  почву  под  новый посев под руководством старшего раба,
которого зовут Буба.
     Распорядитель  ушел, а Буба, пилигрим из Далмации, растерявший, видимо,
всю  набожность,  принялся  учить своих сотоварищей, при малейшей оплошности
отвешивая  им  оплеухи. Иосиф терпел, думая про себя о том, что насильники и
эксплуататоры  неслучайно  насаждают  кругом  жестокость  и неравноправие, -
подневольные  люди  ссорятся  между  собою,  вымещают друг на друге все свои
обиды  и  тем  позволяют  главным  своим  мучителям  сохранять непоколебимую
власть.
     Поначалу   работа  показалась  даже  интересной.  Переносные  корыта  с
землей,   действительно,   весьма  хитроумно  заменяли  пастбище.  Маленькое
зернышко  при  заботливом  уходе  в  течение двух недель образовывало пышное
растение.
     Деревянных  корыт  с зеленым ячменем насчитывалось более сотни. Сегодня
стравливали  одни,  завтра другие, так что конвейер действовал бесперебойно,
снабжая  скот  таким  запасом свежих кормов, который могло обеспечить только
огромное поле.
     Иосиф  проработал  в  хозяйстве  несколько  дней, поражаясь, как быстро
полуголодная,   тупая,  монотонная  жизнь  подавляет  все  высокие  мысли  и
чувства.  Он  стал  таким  же  медлительным  и сонным, как остальные рабы, и
однажды  поймал  себя на том, что наибольшую радость ему доставляет жужжание
навозных  мух  -  уютное, умиротворяющее, навевающее покорность и равнодушие
ко всему на свете.
     Как-то  в  полдень  явились  евнухи  и увели Иосифа в баню. Там раздели
донага,  велели  прополоскать какой-то жидкостью рот, терли мочалками спину,
руки  и  ноги,  мылили  голову,  потом  парили  в  бочке  с горячей водой и,
завернув в простыни, отнесли в пристройку господского дома.
     Маленькая,  полутемная  комнатка  была  заставлена  коврами  и  мягкими
шелковыми  подушками.  Принесли  еду: жирный плов, верблюжий кумыс и сладкие
орехи.
     Иосиф  тотчас  разделался  с  едой,  зная,  что в его положении принято
наедаться досыта, и улегся отдыхать, радуясь, что его никто не неволит.
     Заглянувший   евнух   окурил   комнату   дымом,   Иосиф  уснул  и  спал
долго-долго;  во сне виделись ему мухи, жужжавшие возле кучи навоза, которым
удобряли почву для ячменной рассады.
     Ночью  Иосиф  проснулся  от  жажды.  И  опять принесли вкусную и жирную
пищу,  и  опять  он  пил верблюжий кумыс и ел орехи, и опять комнату окурили
приторным  дымом,  и  он  опять  спал,  и  опять  видел  во  сне  мух и ряды
высаженных им ростков ячменя.
     Пробудившись,  Иосиф  долго лежал без движения, чувствуя слабость, лень
и  еще  тревогу:  "Неужели  ты  забыл  угрозы гнусного рабовладельца? Месть,
страшная месть ожидает тебя..."
     Хотелось  посмотреться  в  зеркало,  но веки слипались, подушки манили,
как магнит.
     Когда принесли еду, Иосиф сказал:
     - У меня на языке прыщ, дайте зеркало.
     - Зеркало не положено. Ешь, да поскорей!
     - Есть не буду, пока не принесете зеркало.
     - Мы лекаря покличем.
     - Но без осмотра языка я не притронусь к пище!..
     Через некоторое время передали крошечное зеркальце.
     Иосиф  взглянул  на  себя  и  увидел, что заплывает жиром, как индюшка:
физиономия округлилась, глаза сделались безразличными и равнодушными.
     - Мерзавцы!  -  Иосиф  сунул  слуге  зеркало и велел немедленно убирать
принесенные яства.
     Честно  говоря,  ему  хотелось  есть,  очень  хотелось есть, - человек,
лишенный   самостоятельной   жизни,   быстро   приспосабливается   к  любому
предложенному   режиму,   -   но   Иосиф  догадывался,  что  беспрекословное
выполнение воли хозяина окончится для него самым прескверным образом.
     Прибежали  хозяйские  слуги, повалили Иосифа, стали лить в горло кумыс,
и  ему  приходилось глотать, чтобы не захлебнуться. А потом он впал в полное
безразличие: видимо, в кумыс подмешали сонного зелья.
     Когда  Иосиф  проснулся,  на  него  смотрел  коротышка-хозяин.  Руки за
спиной. На роже - довольная ухмылка.
     - Плод  созревает,  -  похвалил  он  своих слуг, - цена повышается... В
баню пока не водите, делайте массаж, пусть больше спит.
     - Послушайте,  -  сказал Иосиф. - Я знаю историю и географию, алгебру и
геометрию. Я мог бы обучать ваших детей, клянусь, я бы старался.
     - У меня нет детей, раб.
     - Но,   может  быть,  есть  родственники,  которым  вы  завещаете  свои
богатства. Человек должен жить не только в настоящем, но и в будущем.
     - Не  дерзи,  негодник,  не  то  вновь  спущу с тебя шкуру! Я хочу жить
сейчас, а что случится потом, меня не интересует!
     Иосиф понял: ничто не переменит его доли.
     - Потом  вас  закопают  в  землю, хозяин, и все ваши богатства растащат
проходимцы. Никто не вспомнит, что жил на земле богатый, но глупый человек.
     - Я  глупый, но я научу тебя хрюкать, - с ухмылкой сказал хозяин. - Мне
не  нужны ни твои географии, ни твои истории, мне нужна твоя заплывшая жиром
шкура...
     Иосиф  погибал.  Еда  и  сон  с  каждым  днем  убивали  в  нем энергию,
развивали  лень,  даже  думать  о чем-либо становилось все более трудно, все
более обременительно.
     "Как  легко  превратить  человека  в  самое жалкое животное! Достаточно
убить  в  нем  жажду  правды... И праздность, праздность - вот что сокрушает
силы,  они  уже  не  ищут себе применения... Страх перед мыслью, исследующей
жизнь,  -  это страх перед самой жизнью, потому что вне мысли никакой мир не
может  быть полным, стало быть, совершенным: мысль, приближающая к правде, -
самое человеческое из творений человека..."
     Всплески  самоукоров  становились  с  каждым  днем  все  глуше,  вязкое
состояние  уюта  засасывало  перекормленный,  измученный непрерывным отдыхом
организм.
     Иосиф  погибал,  силы  протеста  в  нем  подавлялись едой и нараставшей
усталостью.  Однажды,  когда он "страдал", говоря себе (в который раз!), что
с  завтрашнего дня возьмет себя в руки и начнет совершенно иной образ жизни,
а  может быть, осуществит побег, вдруг червячком шевельнулось: "А зачем? Что
переменится?  Разве  есть жизнь за пределами той, которой живешь? Раб - ну и
что? Раб лучше, чем труп..."
     Душеловка  захлопнулась,  Иосиф  перестал  быть  Иосифом:  это было уже
вспучившееся,   как   на  дрожжах,  перекормленное,  ничтожное  создание,  в
котором, верно, даже мозги заплыли салом...
     Можно   вообразить   дальнейшую   его  судьбу,  если  бы  не  случилась
перетряхнувшая все перемена.
     Однажды  заболевшему  меланхолией  Иосифу  позволили выйти на улицу. Он
отдыхал   в   тени  на  скамейке  у  пруда,  наблюдая,  как  пятилетний  сын
привратника  ловит  рыбу.  Вдруг  на  берегу  появились  коротышка-хозяин  и
смуглый мужчина в тюрбане.
     - А  вот  этот  гяур,  не ведающий заповедей аллаха, - сказал хозяин. -
Через неделю я возьму за него гораздо больше, чем предложила ваша госпожа.
     - Ты,  верно,  забылся, - отвечал мужчина в тюрбане, вскинув брови. - Я
предложил  тебе  деньги  в  виде некоторого утешения, а не платы. Если на то
пошло,  я  могу  забрать  здесь все, что мне приглянется, даже твою плешивую
башку.
     - Это насилие, - сказал хозяин. - Несправедливость.
     - Конечно,  -  кивнул  гость.  - Но разве твое богатство приобретено не
насилием   и  несправедливостью?  Так  давай  поладим  без  лишних  слов:  я
терпелив,  но  прекрасно знаю, что налоги ты платишь едва ли с десятой части
своих доходов!
     - Ты   душевный   человек,   раис-эфенди,   -   с   поклоном  отозвался
перепуганный  хозяин. - Так и быть, бери с собой этого раба. С тех пор как я
увидел  его,  у меня случаются одни неприятности. Я потратил на него большие
деньги.
     - Запомни,   ты  не  делаешь  мне  одолжения,  -  сказал  гость.  -  Ты
исполняешь волю эмира.
     - Нет,  я  хочу,  чтобы  ты остался доволен нашей встречей, - залебезил
хозяин.  -  У  меня  есть  пистолеты необыкновенно тонкой работы. Пожалуй, я
предложу тебе выбрать любой по вкусу...
     В  тот же день Иосиф оказался во дворце Барбароссы, эмира-самозванца, и
сразу узнал, что спасен юной графиней Анной.
     Ее  судьба  сложилась  тоже  очень  непросто.  Ее продали эмиру, но она
наотрез  отказалась не то что говорить с ним, но даже глядеть в его сторону.
Не помогли ни угрозы, ни темница.
     - Пусть  не  грозят  мне  унижением и смертью, - сказала она толмачу. -
Никто  не  может  купить  моей  души.  Пока  человек  сохраняет веру в добро
всевышнего,  душа  его  устоит  перед любым испытанием и останется чистой. А
смерть,  какой  бы ни была, не может свершиться иначе, нежели с благоволения
бога.
     И  Барбаросса,  не знавший никакого удержу своим прихотям, вынужден был
отступить.
     - Я  исполню  три  желания этой прекрасной графини, - сказал он, - если
их  целью  не  будет бегство. Но после того, клянусь, она станет моей женой,
чего бы это мне ни стоило!..
     Первым желанием Анны было - разыскать и доставить к ней Иосифа.
     И вот Иосиф предстал перед графиней, стыдясь своего вида.
     - Ты  очень  изменился, - печально сказала Анна. - Наверно, заболел или
объелся  скверной,  отравленной пищей. Ты растолстел, как старый обжора, это
тебе не к лицу.
     Иосиф опустил глаза.
     - Рабство оставляет следы.
     На глаза графини навернулись слезы.
     - Думаешь,  мне  легко  и просто? Здесь, среди негодяев, где все пахнет
нечистотами и кровью?
     - Простите меня, госпожа.
     - Прощаю,  видя  твое раскаяние... Сердце, в котором мало любви к богу,
к  родной  земле,  к собратьям, никогда не будет спокойно: успокаиваясь, оно
умирает.  Спокойно  только то сердце, которое ищет правды. Сколько бы оно ни
страдало, оно живет трижды... Понял меня?
     - Понял, госпожа.
     - Негодяи  не  могут  унизить  достойного. Они могут отнять у него все,
кроме  достоинства  и  любви.  Это  значит,  они  ничего  не  отнимут, кроме
здоровья или жизни...
     Иосиф  вслушивался  в нежный голос, в нем оживало прежнее, восторженное
отношение  к  этой  девочке.  Он подумал, что предал самого себя, ни разу не
вспомнив об Анне с того дня, как попал на невольничий рынок.
     - Госпожа,  я  быстро  вернусь  к своему прежнему облику... Насколько я
знаю, вы получили право на три желания. Одно исполнено, остались еще два.
     - Эти  два  желания  -  два  последних  шага  к  моей  смерти. Зачем ты
торопишь их?
     Иосиф оглянулся, не подслушивает ли кто, и прошептал:
     - Клянусь честью, госпожа, я придумаю желание, которое освободит вас.
     - Что  же,  -  сказала  Анна,  тряхнув  длинными  волосами.  - Я готова
вручить судьбу человеку, который освободит меня.
     Кровь  ударила  в  голову.  "Неужели  она  может  снизойти до дружбы со
слугой?  Нет-нет,  она никогда не снизойдет... А если узнает, что я вовсе не
слуга?.."
     И   он   решился.  Сопровождая  Анну  на  прогулке  в  дворцовом  саду,
окруженном  стенами,  на которых день и ночь ходили стражники, он поведал ей
историю  своей  жизни.  Графиня  слушала внимательно, не перебивая, и только
печально  улыбалась:  видимо,  посчитала  рассказ  выдумкой больной души. Он
почувствовал это, но не посмел спросить, взволнованный пожатием ее руки.
     - Я  давно  догадывалась, что ты не простой слуга, - сказала она, - что
твое   предназначение   -   совсем   иное.   Я  верю  твоим  словам.  Однако
обстоятельства  нашей  жизни  таковы,  что  нужно  тщательно  позаботиться о
физических и духовных силах, - кто знает, какие испытания предстоят?
     - Мы  спасемся,  мы  непременно  спасемся! - горячо воскликнул Иосиф. -
Чтобы  придумать  наиболее  верный  план  спасения,  нужно  разузнать о всех
замыслах  негодяев.  Я  слышал,  что  испанский  король  уже  дважды посылал
военные  корабли,  чтобы  раздавить  гнездо негодяев и сжечь их суда, однако
испанцам не удалось настигнуть пиратов: они где-то спрятались. Где?..
     Шли  дни.  Эмир-самозванец  дал  знать  графине, что выполнил ее первое
желание и настаивает на скорейшем исполнении оставшихся.
     Анна  и  Иосиф  ломали голову, боясь, что непродуманной просьбой только
осложнят положение.
     Однажды  Анна  заметила  слезы  на  глазах своей новой служанки, дочери
шотландского  шкипера,  попавшей  в  руки  пиратов  вместе  со своим отцом и
братом.
     - Что с тобою? Отчего ты плачешь?
     - Ах,  госпожа  моя,  - на ломаном испанском языке ответила служанка. -
Вы  же  знаете,  что за всю нашу семью родственники прислали выкуп. Но суммы
не  хватило,  и  пираты  назначили наше освобождение через три года рабства.
Завтра истекает срок, но отец мой заболел, а брат попал в скверную историю.
     - Что же случилось?
     - Брат  перенял от отца его искусство и служит лоцманом - проводит суда
в  заливе,  примыкающем  к дворцовой крепости. Какой-то пиратский капитан не
последовал  его совету, и корабль с ценным грузом напоролся на скалы. Теперь
брату угрожает смертная казнь...
     Служанка  горько  зарыдала,  а  сердобольная  Анна,  позвав дворецкого,
попросила   немедленно   передать  эмиру  свое  второе  желание:  освободить
шотландца-лоцмана,  оказать  помощь  его больному отцу и точно в назначенный
срок отпустить всю семью на родину.
     Узнав  о  новом  желании  Анны,  Иосиф  расстроился: оно показалось ему
излишней щедростью.
     Однако   брат  служанки,  обрадованный  неожиданным  спасением,  принес
известие, которому поистине не было цены.
     Увидев Иосифа, он сказал:
     - Ваша  прекрасная  госпожа  может  выбраться  на  волю,  если испросит
разрешение  на  прогулки  по  заливу на парусной лодке. При хорошем попутном
ветре  вы выйдете в море и за полчаса достигнете острова, на котором испанцы
когда-то  построили  отличную  крепость.  Гарнизон  крепости  до  сих  пор с
успехом  отражает  атаки  пиратов.  Если  вам  удастся добраться до острова,
считайте,  что  вы  спасены...  Пираты распускают слухи, что давно захватили
крепость,  но  мне  точно  известно,  что она в руках испанцев и что испанцы
недавно  приняли  корабли,  доставившие  провиант  и порох... В самом Алжире
тоже  неспокойно:  народ  поднимет  восстание  против  пиратов  тотчас, едва
испанская эскадра войдет в порт...
     Иосиф  от  всей  души  поблагодарил доброго человека, передал его слова
графине,  а  та  изложила  просьбу  о  прогулках  на парусной лодке как свое
третье, последнее желание.
     В тот же день графиню навестил сам Барбаросса.
     Самодовольный,  разряженный,  как  петух,  он  не  обратил ни малейшего
внимания  на  слугу  госпожи,  читавшего ей книгу, - самозванца умилило, что
графиня, слушая, вышивала.
     - Графиня,  - с порога заорал Барбаросса, - пораженный вашей кротостью,
я бы хотел приобрести эту вышивку за три горсти золота!
     - Я  не хотела бы опустошать вашу сокровищницу, - отвечала, не поднимая
глаз,  Анна.  -  Сколько  бы вы ни грабили людей по всему миру, разнузданный
образ  жизни  и  беспрерывная  война требуют средств, которых у вас нет... Я
подарю вышивку, едва окончу ее.
     Барбаросса  истолковал  слова  как  намек  на  примирение, и жадное его
сердце запело от радости.
     - Я  узнал о вашем третьем желании, графиня, и явился, чтобы сказать: я
принимаю  его.  К  вашим  услугам  хорошая  парусная лодка и матрос, который
прекрасно управляется с парусами.
     - Я  не  выношу  незнакомых  людей.  Распорядитесь, чтобы на прогулки я
могла брать с собой своего старого слугу.
     - Конечно,  конечно,  но  только  и  мой  матрос  -  непременно. Вокруг
неспокойно,  всегда  лучше  переусердствовать, нежели недоусердствовать, как
выразился один из пророков, кажется, Даниил.
     - Вы  демонстрируете  набожность, - усмехнувшись, сказала Анна. - Между
тем  известно,  что  вы  нарочно  приняли  чужую  веру  и тайно поклоняетесь
прежней.
     Барбаросса громко захохотал. Он был в превосходном настроении.
     - Когда  очень  хочешь  жареного  барашка,  в  костер  можно  бросить и
гладильную доску!
     - Особенно   чужую,   -   добавила   Анна,  вызвав  еще  больший  хохот
самозванца.
     Иосиф  впервые  вблизи  наблюдал  эмира. Пиратский главарь был среднего
роста,  пузат,  рыж,  кучеряв,  с  оттопыренными ушами. Косые глаза выдавали
жадность, злобу и безграничное самомнение.
     - Вы  упрекаете  меня  в  том, что я граблю людей. Но если вдуматься, я
граблю грабителей.
     - Не совсем так, - т