края  бассейна.  В  кадке
было дерево, и, когда человек опустил ее на землю и  пошел  прочь,  дерево
зазвенело, словно множество веселых серебряных бубенцов.
     Блейк, который сидел  на  стуле,  закутавшись  в  халат  в  оранжевую
полоску, оперся локтями о перила балкона и, напрягая глаза, стал  смотреть
с высоты пятого этажа на деревце, чтобы убедиться в том, что звон  исходит
действительно от него.
     Вашингтон  дремал  в  голубой  дымке  раннего  октябрьского   вечера.
Несколько наземных машин проехали по бульвару под окнами, мягко  "вздыхая"
своими воздушными соплами. Вдалеке над  Потомаком  покачивалось  несколько
леталок - летающих стульев с сидящими  на  них  людьми.  Дома  на  стоянке
стояли ровными рядами; перед каждым раскинулась сочная зеленая  лужайка  с
клумбами  в  ярких  осенних   цветах;   поблескивали   голубые   бассейны.
Перегнувшись через перила и вытянув шею, Блейк едва-едва  смог  разглядеть
свой собственный дом на бульваре, стоявший в глубине, в  третьем  ряду  от
мостовой.
     Ближайшим соседом Блейка на веранде солярия был пожилой  мужчина,  по
самые уши закутанный в  толстое  красное  одеяло.  Он  невидящими  глазами
смотрел  в  пустоту  за  парапетом  и  что-то  бормотал.  Неподалеку  двое
пациентов играли в какую-то настольную игру. Кажется, в шашки.
     Служащий солярия торопливым шагом пересек веранду.
     - Мистер Блейк, к вам пришли, - сообщил он.
     Блейк встал и обернулся. В дверях веранды стояла высокая темноволосая
женщина в бледно-розовой накидке из ткани с шелковым блеском.
     - Это мисс Гортон, - сказал Блейк. - Пожалуйста, пригласите ее.
     Она пересекла веранду и протянула ему руку.
     - А я вчера ездила в вашу деревушку, - сказала она, -  и  обнаружила,
что вас там нет.
     - Жаль, что не застали меня, - произнес Блейк. - Присаживайтесь.
     Она уселась в кресло, а Блейк пристроился на перилах.
     - Вы с отцом в Вашингтоне, - сказал он. - Эти слушания...
     Она кивнула:
     - Да, они начались сегодня утром.
     - Вы, наверное, посетите несколько заседаний.
     - Наверное, - подтвердила она. - Хотя это довольно тягостное зрелище.
Больно смотреть, как твоему  отцу  задают  хорошую  взбучку.  Я,  конечно,
восторгаюсь тем, как он борется за то, во что верит, но мне  бы  хотелось,
чтобы иногда он выступал и за то, что одобряет наша  общественность.  Увы,
сенатор почти никогда не делает этого.  Вечно  он  на  стороне  тех,  кого
публика считает неправыми. А на этот раз отец может серьезно пострадать.
     - Вы имеете в виду Принцип Единогласия?  Не  далее  как  позавчера  я
что-то читал об этом. По-моему, глупое правило.
     - Возможно, - согласилась она. - Но именно так  обстоит  дело.  Из-за
него власть большинства натыкается  на  совершенно  ненужные  ограничения.
Если сенатору придется удалиться от  общественной  деятельности,  это  его
убьет. Она для него суть и смысл всей жизни.
     - Мне очень понравился ваш отец, - сказал Блейк. - В нем есть  что-то
от самой природы, что-то гармонирующее с тем домом, в котором вы живете.
     - Вы хотите сказать, некая старомодность?
     - Ну, может быть. Хотя это не совсем точное слово. В нем  чувствуется
какая-то  основательность  и  вместе  с  тем   одержимость   и   очевидная
самоотверженность...
     - О да, - проговорила она, - самоотверженность  в  нем  есть,  и  это
достойно восхищения. Думаю, что большинство людей в восторге от  него,  но
он вечно как-то умудряется их рассердить, указывая им на их ошибки.
     Блейк рассмеялся:
     - Насколько я знаю, это самый верный способ кого-то рассердить.
     - Возможно, - согласилась Элин. - Ну, а как вы?
     - У меня все хорошо, - сказал он. - Здесь я нахожусь  без  какой-либо
определенной причины. А перед вашим приходом сидел и  слушал,  как  звенит
дерево. Будто много-много колокольчиков. Я ушам своим не поверил. Какой-то
человек на той стороне улицы вынес  из  дома  деревце,  поставил  рядом  с
бассейном, и оно зазвенело.
     Она подалась вперед и посмотрела туда, куда показывал Блейк.  Деревце
залилось серебристой бубенцовой трелью.
     - Это монастырское деревце, - сказала она. - Их не так  уж  и  много.
Несколько штук завезли с какой-то далекой планеты. Не могу припомнить, как
оно называется.
     - Я без конца сталкиваюсь с  совершенно  незнакомыми  мне  вещами,  -
признался Блейк. - С вещами, которых никогда прежде  не  знал.  И  начинаю
бояться, что у меня опять галлюцинации.
     - Как в тот раз, когда вы подошли к нашему дому?
     - Совершенно верно. Я до сих пор не знаю, что случилось  в  ту  ночь.
Этому нет объяснения.
     - Врачи...
     - От врачей, похоже, мало проку. Они в такой же растерянности, как  и
я.
     - Вы рассказали об этом своему врачу?
     - Да нет, не рассказывал. У бедняги  и  так  хлопот  полон  рот.  Ну,
добавился бы еще один фактик..
     - Но он может иметь большое значение.
     - Не знаю, - ответил Блейк.
     - Кажется, будто вам  все  это  почти  безразлично,  -  сказала  Элин
Гортон. - Будто вам вовсе не хочется выяснить, что же с вами случилось.  А
может, просто страшитесь это узнать.
     Блейк бросил на нее настороженный взгляд.
     - У меня несколько иное мнение на этот счет, - сказал он. - Но  может
статься, что вы правы.
     Доносившийся  с  противоположной  стороны  улицы  звон  стал  другим:
многоголосая трель серебряных бубенцов сменилась звучным  и  дерзким  боем
большого набата, тревожно плывшим над крышами древнего города.



                                    12

     В  тоннеле  волнами  разливался  страх.  Все  вокруг  было  пропитано
запахами и голосами другой планеты. Лучи света скользили по стенам, а  пол
под ногами был твердым, как камень.
     Существо скрючилось  и  захныкало,  чувствуя,  как  напряжена  каждая
мышца, как в каждый нерв вгрызается парализующий ужас. Тоннель  тянулся  и
тянулся вперед, и выхода не было. Все, это конец. Ловушка.  Как  оно  сюда
попало? Куда - сюда? Неизвестно куда и, уж конечно, не по своей воле.  Его
поймали и зашвырнули сюда, и никакого объяснения этому не было.
     Да, оно помнило какое-то прошлое, и тогда было сыро и жарко, и темно,
и  все  заполняло  неприятное  чувство,  что  по  нему  ползает  множество
крошечных живых организмов. А теперь было  жарко,  и  светло,  и  сухо,  а
вместо них он ощущал вдалеке присутствие более крупных существ, и мысли их
громовыми, барабанными ударами отдавались у него в мозгу.
     Разогнувшись наполовину и царапая когтями по твердому полу,  существо
обернулось. Позади, так же как впереди, тоннель  уходил  в  бесконечность.
Замкнутое пространство, в  котором  не  было  звезд.  Зато  был  разговор:
мысленный  разговор,  и  глухо  шуршащий  разговор  с  помощью  звуков   -
сбивчивый, путаный, расплывчатый разговор, который вспухал пеной  и  сыпал
искрами и не имел ни глубины, ни смысла...
     Мир  -  тоннель,  в  ужасе   подумало   существо,   узкое   замкнутое
пространство,  пропитанное  зловонием,  насыщенное  бессмысленной   речью,
бурлящее страхом и не имеющее конца.
     Существо  видело,  что  в  тоннеле  имелись  отверстия.   Они   вели,
несомненно, в другие такие же тоннели без конца и начала.
     Из одного из дальних отверстий появилось  огромное,  жуткое,  нелепое
создание. Оно с цокающим звуком шагнуло в тоннель, повернулось  к  нему  и
завизжало. Волна невыносимого страха вздыбилась в мозгу  этого  уродливого
создания и заполнила его  разум.  Создание  развернулось  и  очень  быстро
побежало прочь.
     Существо  вскочило,  царапая  когтями  по  жесткой   поверхности,   и
метнулось к ближайшему отверстию, уводящему прочь от этого тоннеля. В  его
теле паника судорогой  свела  внутренности,  разум  затянуло  парализующей
дымкой испуга, и откуда-то сверху тяжелым грузом обрушилась темнота.
     В тот же миг оно перестало быть собой, оно  находилось  теперь  не  в
тоннеле, а у себя в теплой, уютной темноте, служившей ему тюрьмой.
     Блейк резко затормозил в нескольких шагах от койки и, останавливаясь,
удивился, что бежит и что его больничная рубашка лежит на полу, а он стоит
в комнате голым. И тут что-то щелкнуло у него в  голове,  словно  треснула
слишком тугая оболочка, и все знание открылось  ему  -  о  тоннеле,  и  об
испуге, и двух других существах, которые составляли с ним единое целое.
     Внезапно ослабев от нахлынувшей радости, Блейк опустился на  кровать.
Он вновь обрел цельность, стал тем существом, каким был прежде.  И  теперь
Блейк уже не один - с ним были те двое. И они ответили ему - не словами, а
мысленным дружеским похлопыванием по плечу. (Колючие, холодные звезды  над
пустыней, в которой  нет  ничего,  кроме  песчаных  дюн  и  снега.  Мысль,
протянувшаяся к звездам и черпающая в них знание. Жаркое, окутанное  паром
болото. Длинная, тяжелая лента информация,  свернувшаяся  внутри  пирамиды
биологического компьютера. Три хранилища мысли,  мгновенно  сливающиеся  в
одно. Соприкосновение разумов.)
     - Оно побежало, увидев меня, - сказал Охотник. - Скоро придут другие.
     - Это твоя планета, Оборотень. Ты знаешь, что делать.
     - Верно, Мыслитель, планета моя. Но то, что известно  мне,  знаете  и
вы. Знание общее.
     - Но тебе решать, что делать.
     - Возможно,  они  еще  не  разобрались,  что  это  был  я,  -  сказал
Оборотень. - Пока. Возможно, у нас есть немного времени.
     - Совсем немного.
     Он прав, подумал  Блейк.  Времени  почти  нет.  Медсестра,  с  визгом
несущаяся по коридору, - на ее вопли выбегут все: санитары, другие сестры,
врачи, нянечки, повара.  Через  считанные  минуты  переполох  охватит  всю
больницу.
     - Все дело в том, - сказал он, - что  Охотник  слишком  уж  похож  на
волка.
     - Твое определение, - отозвался Охотник,  -  подразумевает  существо,
которое питается другими существами. Но ты же знаешь, я не способен...
     - Конечно, нет, - ответил себе Блейк. - Но они-то думают  по-другому.
Когда они видят тебя, ты кажешься им волком. Как  той  ночью  перед  домом
сенатора,  когда  сторож  увидел  твой  силуэт  при  вспышке  молнии.   Он
действовал инстинктивно - сработал комплекс старинных преданий о волках.
     - А если кто-нибудь увидит Мыслителя, как он станет действовать?  Что
с нами будет? - спросил Охотник. - Я высвобождался дважды, Оборотень, и  в
первый раз было сыро и темно, а в другой - светло и тесно.
     - А я высвобождался только раз, -  сказал  Мыслитель,  -  и  не  смог
функционировать.
     - Тихо! - вслух произнес Блейк. - Тихо. Дайте подумать.
     Во-первых, здесь находился он сам, человек -  искусственный  человек,
андроид,  изготовленный  в  лаборатории,  неограниченная   вариабельность,
принцип оборотня, гибкость - интеллектуальная и биологическая,  -  которая
сделала его таким, каков он сейчас. Человек. Такой же человек, как все, не
считая происхождения. И преимуществ, обыкновенному  человеку  недоступных.
Иммунитет к болезням,  аутогенное  лечение,  самовосстановление.  Человек,
такой же, как и все люди, с разумом, чувствами, физиологией. Но при этом и
инструмент - человек, спроектированный для определенной  задачи.  Лазутчик
во внеземные формы жизни.  И  наделенный  столь  уравновешенной  психикой,
столь незыблемой логикой, столь поразительной способностью приспособляться
и проникать в них, что его разум в состоянии вынести без  ущерба  то,  что
испепелило и в клочья разнесло бы любой другой разум,  -  трансформацию  в
инопланетное существо с его телом, мозгом, эмоциями.
     Во-вторых, здесь был Мыслитель (можно  ли  подобрать  ему  какое-либо
другое имя?) - бесформенная плоть, способная по  желанию  принимать  любую
форму, но  в  силу  давней  привычки  предпочитающая  форму  пирамиды  как
оптимальную для жизнедеятельности. Обитатель яростного  первобытного  мира
на покрытой  болотами  планете,  купающейся  в  потоках  тепла  и  энергии
новорожденного солнца. Чудовищные существа  ползали,  плавали,  бродили  в
этом  краю  болот,  но  Мыслители  не  знали  страха,  как  не   знали   и
необходимости  чего-либо  бояться.  Черпая  жизненную   квинтэссенцию   из
энергетических штормов,  бушующих  на  планете,  они  обладали  уникальной
системой защиты - покрывалом из взаимозамыкающихся силовых линий,  которое
отгораживало  их  от  прожорливого  внешнего  мира.   Они   размышляли   о
существовании и никогда - о жизни или смерти, поскольку  в  их  памяти  не
хранилось воспоминаний ни о рождениях, ни  о  смертях  кого-либо  из  них.
Грубые физические силы при определенных обстоятельствах  могли  расчленить
их,  разорвать  плоть,  но  тогда  из  каждого  обрывка  плоти,   несущего
генетическую  информацию  о  всем  существе,  вырастал  новый   Мыслитель.
Впрочем, этого тоже никогда не случалось, но данные о такой возможности  и
ее последствиях составляли информационную основу разума каждого Мыслителя.
     Оборотень и Мыслитель. И Оборотень стал Мыслителем  -  ухищрениями  и
игрой ума другого мыслящего племени,  обитающего  в  сотнях  световых  лет
отсюда. Искусственный человек превратился в другое существо,  переняв  его
способности мышления, его взгляды на жизнь, физиологию и психику. Став им,
он сохранил достаточно от человека - частицу человеческой сути, которую он
свернул в тугую пружину и спрятал  от  жуткого  и  сурового  величия  того
существа, в которое перевоплотился. И укрыл ее мысленной броней встроенной
в него на планете, настолько далекой от этой точки пространства, что  даже
солнца ее невозможно было разглядеть.
     Спрятал, но не навсегда. Скорее, временно  убрал  в  потайные  уголки
разума, который составлял Я этого инопланетного существа.  Ему  предстояло
быть им, и человеческая суть его  затаилась  в  глубине  жесткой  неземной
плоти и загадочного сознания. Но в свое время, когда первый страх осядет и
забудется, когда придет умение жить в этом новом теле на  другой  планете,
человеческий  разум  займет  должное  место   и   наполнится,   насладится
всепоглощающим восторгом  нового  опыта  -  состояния,  когда  два  разума
сосуществуют рядом,  не  требуя  подчинения,  не  соревнуясь,  не  пытаясь
выгадать что-то для себя за счет другого, поскольку оба отныне принадлежат
к сообществу, которое оказывается не просто сообществом людей или созданий
из страны болот, но и тем и другим, слившимся воедино.
     Солнечные  лучи  падали  на  поверхность  планеты,   тело   Мыслителя
впитывало энергию, и  болото  было  замечательным  местом,  поскольку  для
пирамидального существа оно стало домом. Можно было ощутить,  исследовать,
познать новую жизнь, подивиться ей и порадоваться.
     Имелось и любимое Место для Размышлений, и любимая  Мысль,  а  иногда
случалось и мимолетное общение с другими соплеменниками, встреча  разумов,
краткая,  как  прикосновение  руки  в   темноте.   В   общении   не   было
необходимости: каждый из Мыслителей обладал исчерпывающим набором качеств,
делающим контакт с себе подобными ненужным.
     Время, равно как и  пространство,  не  имело  никакого  значения,  за
исключением тех случаев, когда или  время,  или  пространство,  или  то  и
другое вместе становились объектом Мысли. Ибо Мысль была всем - и  смыслом
существования, и целью, и призванием, направленность ее  не  подразумевала
какого-либо окончания, будь то даже и завершение самой себя,  поскольку  у
нее не могло быть конца. Мысль представляла нечто такое, что  продолжается
бесконечно, питает само себя и не оставляет ни веры, ни надежды на то, что
когда-нибудь окажется исчерпанной. Но  теперь  время  сделалось  одним  из
важных факторов, разум человека был сориентирован  на  определенное  время
возвращения, и когда  оно  наступило,  человек  из  Мыслителя  снова  стал
человеком и вернулся. Собранная им информация  легла  в  центр  памяти,  а
корабль снова рванулся в космос, продолжая полет.
     Затем была еще  одна  планета,  и  еще  одно  существо,  и  Оборотень
превратился  в  это  существо,  как  раньше  в  Мыслителя,  и   отправился
путешествовать по планете в новом обличье.
     Если предыдущая планета была жаркой и влажной, то здесь было  холодно
и сухо, далекое солнце едва светило, а звезды блестели в безоблачном  небе
как алмазы. Белая пыль из песка и снега покрывала поверхность  планеты,  и
порывистый ветер сметал ее в аккуратные дюны.
     Теперь человеческий разум перешел в тело Охотника,  который  несся  в
стае через замершие равнины и скалистые кряжи и испытывал  от  этого  бега
под  звездными  россыпями  и  лунными  фонарями   языческое   наслаждение,
выискивая святилища, откуда с незапамятные времен его предки вели разговор
со звездами. Но это была лишь традиция - картины,  которые  бессознательно
транслировали  бесчисленные  цивилизации,  обитающие  в  другим  солнечных
системах, Охотники могли улавливать в любое время и в любом месте.
     Не понимая этих картин и даже не пытаясь понять, они просто ловили их
и хранили в  воспоминаниях  ради  эстетического  удовольствия.  Так  же  и
человек, думал человек в теле Охотника, может  бродить  по  художественной
выставке,  останавливаясь  и  вглядываясь  в  те  полотна,  чьи  краски  и
композиции беззвучно провозглашали истину - истину, которую не выразишь  в
словах и которую не надо выражать в словах.
     Человеческий разум в теле Охотника - и еще один разум, разум, который
вдруг неожиданно выполз оттуда, где  его  не  должно  было  быть,  который
должен был  исчезнуть  после  того,  как  человеческое  сознание  покинуло
использованную оболочку.
     Мудрецы на Земле такого не предполагали, им и в голову не  приходило,
что  освобождение  от  инопланетного  тела  не  означает  освобождения  от
инопланетного разума,  что  маску  чужого  интеллекта,  единожды  надетую,
нельзя так просто снять и выбросить. От этой маски нельзя было избавиться,
ее нельзя было сорвать. Память  и  инопланетное  Я  невозможно  истребить,
выскоблить из разума начисто. Они оказались  неистребимы.  Их  можно  было
загнать глубоко в  подсознание  вернувшегося  в  свой  естественный  облик
человека, но снова и снова они выбирались на поверхность.
     И потому уже не два существа бежали  по  долинам  плавучих  песков  и
снега, а три в теле Охотника. И пока Охотник улавливал картины  со  звезд,
Мыслитель впитывал информацию, оценивал ее и, задавая  вопросы,  отыскивал
ответы. Словно одновременно работали две отдельные части компьютера:  блок
памяти,  накапливающий  информацию,  и  блок,  анализирующий   поступающие
данные, - работали, дополняя друг друга. Воспринимаемые картины  были  уже
чем-то большим, нежели радующий эстетическое  чувство  образ,  теперь  они
имели куда более глубокое и серьезное значение, будто на поверхность стола
ссыпались  со  всей  Вселенной  кусочки   головоломки,   дожидаясь,   пока
кто-нибудь не сложит  из  них  узор  -  множество  крошечных  разрозненных
клочков к единому всеобъемлющему, вселенскому шифру.
     Три разума задрожали, замерев на цыпочках на краю разверзшейся  перед
ними, выворачивающей душу пропасти - вечности. Застыли потрясенные,  не  в
состоянии сразу осознать грандиозность открывшейся перед ними возможности:
протянуть руку и взять, заполучить ответы сразу на все когда-либо заданные
вопросы, узнать у звезд разгадку всех их тайн,  подставить  эти  данные  в
уравнения познания и сказать наконец: "Это есть Вселенная".
     Но загудело, сработало реле времени в одном из разумов,  вызывая  его
обратно на корабль. Людям Земли нельзя было отказать в  хитроумии  -  тело
Охотника повернуло назад к кораблю, где  оно  должно  было  отделиться  от
разума искусственного человека, и тогда корабль опять устремится к  другим
звездам. Чтобы снова, обнаруживая на планетах разумные существа, вселять в
их тела человека и из первых рук добывать информацию, которая когда-нибудь
позволит человечеству установить с этими  существами  отношения,  наиболее
выгодные людям.
     Однако когда Охо