Когда процедура была  в  самом  разгаре,  мисс  Адамс  взобралась  на
небольшое возвышение в передней части зала и позвала Дункана.
     - Вы забыли, притворяетесь, что забыли,  или  хотите  избавиться?  Но
ведь вы обещали быть сегодня нашим аукционером!
     Джордж запротестовал, но я видел, что ему приятно. С первого  взгляда
было понятно, что в Пайлот-Нобе он - важная  персона.  Владелец  магазина,
почтмейстер, член школьного совета,  он  мог  выполнять  и  многие  другие
маленькие гражданские обязанности - быть аукционером на  благотворительной
распродаже корзиночек, например. Он был тем,  к  кому  жители  Пайлот-Ноба
всегда обращались, как только возникала необходимость.
     Поднявшись  на  помост,  он  повернулся  к  столу,  на  котором  было
расставлено множество декоративных корзиночек и шкатулок, и поднял одну из
них так, чтобы все  могли  получше  рассмотреть.  Но  прежде  чем  открыть
распродажу, он произнес маленькую речь.
     - Все вы знаете, - начал он, - ради чего мы это  устраиваем.  Деньги,
вырученные за корзиночки, пойдут на приобретение новых книг  для  школьной
библиотеки, так что вы можете быть удовлетворены,  зная,  что  потраченное
вами  будет  израсходовано  на  доброе  дело.  Вы  не  просто  приобретете
корзиночку и право пообедать с леди, карточку  с  именем  которой  найдете
внутри; вместе с тем вы исполните и  свой  почетный  гражданский  долг.  И
потому, друзья, я призываю  вас  тряхнуть  кошельками  и  потратить  часть
денег, осевших у вас в карманах. - Он поднял корзиночку повыше. - Вот  как
раз одна из таких, и я рад предложить ее вам. Поверьте, друзья, она весьма
увесиста. В ней скрыто немало отменных  кушаний,  а  уж  о  том,  как  она
украшена, я и не говорю.  Леди,  потрудившаяся  над  ней,  уделяла  равное
внимание тому, что лежит внутри, и тому, как это смотрится снаружи.  Может
быть, вам любопытно будет  узнать,  что  я,  кажется,  чую  запах  отлично
зажаренной курицы. Итак, - спросил он, - что вы мне предложите?
     - Доллар, - сказал кто-то, и кто-то немедленно предложил  два,  а  из
глубины зала уже слышалось:
     - Два с половиной!
     - Два доллара пятьдесят центов, - с обиженным видом сказал Дункан.  -
Неужели вы, ребята, остановитесь на двух с полтиной? Вы не  находите,  что
это слишком дешево? Итак, услышу ли я?..
     Кто-то предложил три доллара, а Дункан выбил  сперва  еще  полтинник,
потом добавил к ним четвертак - и так догнал цену  до  четырех  семидесяти
пяти, после чего объявил корзиночку проданной.
     Я посмотрел на собравшихся в зале. Это  были  дружелюбные  люди,  они
проводили  вечер  в  обществе  соседей  и  при   этом   чувствовали   себя
превосходно.  Сейчас  они  полностью  сосредоточились  на  распродаже,  но
попозже настанет  время  для  разговоров,  причем  можно  поручиться,  что
серьезных тем будет немного. Обсудят виды на урожай; поболтают о  рыбалке;
о новой дороге - неиссякаемом предмете для дискуссий вот  уже  добрых  два
десятка лет, причем дальше слов так пока и не пошло; посудачат о последнем
скандале - ведь всегда найдется  хоть  какой-нибудь  скандал,  пусть  даже
самого  невинного  свойства;  обменяются   впечатлениями   от   воскресной
проповеди  или  перемоют  косточки  недавно  почившего  и  всеми  любимого
джентльмена. Наговорившись всласть, они разойдутся по домам,  где  в  этот
теплый весенний вечер  им  предстоит  столкнуться  с  массой  повседневных
домашних забот, но никому из них не придется ломать голову над  проблемами
всеобщими или государственными.
     И это замечательно, сказал я себе, - оказаться в таком местечке,  где
никто не ощущает гнета подавляющих, мрачных тревог.
     Я почувствовал, как кто-то  тянет  меня  за  рукав,  и,  обернувшись,
увидел Линду Бейли.
     - Вы должны купить вон ту корзиночку, - сказала  она.  -  Ее  сделала
дочь  проповедника.  Очень  хорошенькая.   Вам   будет   приятно   с   ней
познакомиться.
     - Откуда вы знаете, что это именно ее корзиночка?
     - Знаю и все, - заявила она. - Покупайте.
     Начальная цена составляла три доллара. Я накинул полтинник, но кто-то
из задних рядов немедленно предложил четыре.  Взглянув  в  ту  сторону,  я
увидел троицу молодых людей, стоявших привалясь к стене; на  вид  им  было
лет по двадцать. Все  трое  уставились  на  меня,  и  в  их  взглядах  мне
почудилась злобная насмешка. И тут же меня снова дернули за рукав.
     - Покупайте, -  настаивала  Линда  Бейли.  -  Двое  из  них  -  парни
Болларда, а третий - Уильямса. Жутко стоеросовые. Если хоть  один  из  них
купит ее корзинку, Нэнси умрет на месте.
     - Четыре пятьдесят, - не задумываясь,  выпалил  я,  а  Джордж  Дункан
повторил с помоста:
     - Итак, у нас  четыре  пятьдесят!  Даст  ли  кто-нибудь  пять?  -  Он
повернулся к подпиравшей стенку троице, и один из них немедленно предложил
пятерку.
     - Теперь мы имеем пять, - заливался Джордж. - Предложит ли кто-нибудь
шесть?
     Он посмотрел на меня, но я покачал  головой,  и  корзиночка  ушла  за
пятерку.
     -  Почему  вы  так  поступили?  -  возмутилась  Линда   Бейли   своим
смахивающим на ржание шепотом. - Вы могли продолжать торг!
     - Честное слово, я приехал сюда не для того, чтобы в первый же  вечер
помешать какому-то мальчишке купить приглянувшуюся ему корзиночку. А вдруг
здесь замешана девушка? Она могла сказать, как узнать ее корзинку.
     -  Но  Нэнси  -  не  его  девушка,  -  заявила  Линда  Бейли,   сразу
разочаровавшись во мне. - У нее вообще нет парня. Она будет обижена.
     - Вы сказали, что это Болларды. Не те ли, что  поселились  на  бывшей
нашей ферме?
     - Они и есть. Старики у них неплохие. Но два их парня! Ужасные  дети!
Все девушки их боятся. Ходят на танцы, сквернословят и вечно навеселе.
     Я взглянул в другой конец зала: троица по-прежнему наблюдала за мной,
и у всех на лицах был написан триумф. В городе я  был  пришельцем,  и  они
посмеялись   надо   мной,   перебив   покупку.    Глупость,    разумеется,
самоочевидная, однако в таких городишках маленьким победам и поражениям  -
за неимением больших - придают преувеличенное значение.
     "Боже, - подумал я, - ну зачем  было  встречаться  с  этой  женщиной?
Появление Линды Бейли всегда предвещало неприятности,  и  с  тех  пор  она
ничуть не переменилась. Вечно лезет не в свое дело, а это  не  приводит  к
добру."
     Корзиночки быстро  распродавались,  оставалось  уже  совсем  немного.
Джордж устал, и торговля шла вяло. Я подумал, что, может быть, следует все
же купить какую-нибудь - дабы продемонстрировать, что я здесь не пришелец,
что я вернулся в Пайлот-Ноб и собираюсь пожить здесь.
     Я огляделся по сторонам, но Линды Бейли нигде  не  обнаружил.  Скорее
всего, она ушла, разочаровавшись во мне. При мысли о ней я  ощутил  легкое
раздражение. Какое она  имела  право  требовать,  чтобы  я  защищал  дочку
священника, какую-то неизвестную мне Нэнси, от невинных, скорее  всего,  -
или, по крайней мере, бесплодных - замыслов неуклюжих деревенских парней?
     Оставалось только три корзинки, и Джордж взял одну из них - маленькую
и без  всяких  украшений.  Подняв  ее,  Дункан  завел  свою  аукционерскую
песенку.
     Прозвучало два или три предложения, кто-то  дал  три  с  полтиной;  я
поднял цену до четырех.
     От  задней  стены  кто-то  выкрикнул:  "Пять!";  я  посмотрел  в  том
направлении - все трое по-прежнему были там и скалились,  глядя  на  меня;
сроду не видывал таких гнусных и злобных шутовских ухмылок.
     - Шесть, - сказал я.
     - Семь, - бросил средний в этом трио.
     - У нас уже есть  семь,  -  объявил  Джордж,  несколько  озадаченный,
поскольку это была самая высокая цена за весь вечер. - Услышу  ли  я  семь
пятьдесят? Или кто-нибудь даст восемь?
     Какое-то мгновение я колебался. Я был уверен, что первые  предложения
исходили не от этой троицы. Они вступили в торг после  меня.  Им  хотелось
поиздеваться, и все присутствующие понимали это.
     - Восемь? - спросил Джордж, глядя на меня  в  упор.  -  Услышу  ли  я
восемь?
     - Не восемь, - ответил я. - Десять!
     Джордж сглотнул.
     - Десять! - воскликнул он. - Услышу ли я одиннадцать?
     Он бросил взгляд на  троицу  у  стены.  Те  ответили  лишь  свирепыми
взглядами.
     - Одиннадцать, - сказал Джордж.  -  Она  стоит  одиннадцать.  Неужели
никто не поднимет еще на доллар? Услышу ли я одиннадцать?
     Одиннадцати он не услышал.
     Заплатив деньги и получив свое приобретение,  я  взглянул  туда,  где
подпирала стенку троица парней. Их там уже не было.
     Встав в сторонке, я открыл корзиночку  и  на  лежащем  сверху  листке
бумаги прочитал имя дамы, которую предстояло сопровождать  на  обед:  Кэти
Адамс.



                                    8

     В холодном и влажном вечернем воздухе ощущался легкий  аромат  первой
сирени - отдаленный намек на благоухание, которое неделей  позже  тяжелыми
волнами накатит на улицы этого маленького городка. Налетавший с реки ветер
раскачивал  фонари  на   перекрестках,   заставляя   метаться   по   земле
отбрасываемые ими пятна света.
     - Я рада, что все кончилось, - сказала Кэти Адамс. - Я  имею  в  виду
школьный вечер; да и учебный год тоже. Однако в сентябре я вернусь.
     Я взглянул на шедшую рядом  девушку,  и  она  показалась  мне  совсем
другой, вовсе не похожей на  особу,  встреченную  утром  в  магазине.  Она
сотворила что-то с волосами, и учительская внешность куда-то пропала - так
же бесследно, как исчезли с ее лица очки. "Защитная окраска, - подумал  я,
- она напускала на себя строгий вид, чтобы  выглядеть  так,  как  надлежит
учительнице, чтобы  соответствовать  представлениям  общины.  Позорище,  -
сказал я себе, - поди  догадайся,  что  под  учительской  личиной  кроется
прелестная девушка!"
     - Вернетесь? - переспросил я. - А  где  же  вы  собираетесь  провести
лето?
     - В Геттисберге.
     - В Геттисберге?
     -  Да,  в  Геттисберге,  в  Пенсильвании  [Геттисберг  -   город,   в
окрестностях которого 1 - 3 июля 1863 года состоялось хотя и не решающее в
военно-стратегическом отношении, однако самое кровавое и памятное сражение
Гражданской войны (1861 -  1865).  В  сознании  американцев  оно  является
одновременно   символом    и    кровавой    бойни,    и    бессмысленности
братоубийственной гражданской  войны,  и  общенародного  единства  -  так,
словно пролитая там кровь северян и южан  сцементировала  нацию.  По  ходу
развития сюжета вам еще придется столкнуться с битвой при Геттисберге].  Я
оттуда родом, и там живут все мои родственники. Я каждое лето  возвращаюсь
туда.
     - Я побывал там несколько дней назад - останавливался по  пути  сюда.
Целых два дня бродил по полю сражения, пытаясь представить,  как  все  это
выглядело сто с лишним лет назад.
     - А раньше вы там никогда не бывали?
     - Как-то раз, много лет назад, когда начинающим репортером отправился
попытать счастья в Вашингтон. Была автобусная  экскурсия  в  Геттисберг  -
признаться,  меня  она  не  слишком  удовлетворила.  Мне  всегда  хотелось
побывать там в одиночку, располагать временем по собственному  усмотрению,
рассматривать все, что захочу, заглядывать во все уголки или просто стоять
и смотреть - сколько душе угодно.
     - На этот раз вам это удалось?
     - Да, провел два дня в прошлом. И пытался представить себе  все,  как
было.
     - Конечно,  мы  жили  с  этим  так  долго,  что  для  нас  оно  стало
обыденностью. Мы гордимся историей, чтим память этой битвы  и  глубоко  ею
интересуемся, однако меньше,  чем  туристы,  естественно.  Они  приезжают,
свежие и преисполненные энтузиазма, и видят все  другими  глазами,  нежели
мы.
     - Может, вы и правы, - сказал я, думая на самом деле совсем иначе.
     - Зато Вашингтон, - проговорила она, - вот место,  которое  я  люблю.
Особенно Белый Дом. Он  очаровывает  меня.  Я  могу  часами  стоять  возле
металлической решетки и просто рассматривать его.
     - И вы, - заметил я, - и миллионы других. Там, возле решетки,  всегда
полно народу  -  стоят,  прохаживаются,  переходят  с  места  на  место  и
рассматривают.
     - И еще мне нравятся белочки, - сказала она. - Я люблю этих нахальных
белок Белого Дома, что подходят к самой решетке, клянчат,  временами  даже
выскакивают на тротуар и снуют вокруг  ваших  ног,  шныряют  туда-сюда,  а
потом  садятся,  поджав  лапки  к  груди,  и  смотрят  на  вас  крохотными
блестящими глазками.
     - Что ж, - рассмеялся я, тоже вспомнив белок. - Они своего добились.
     - Можно подумать, вы им завидуете.
     - Почему бы и нет? Насколько я могу себе представить,  у  этих  белок
прекрасная и бесхитростная жизнь, тогда как жизнь  человеческая  настолько
усложнилась, что никогда уже не будет простой.  Мы  все  ужасно  запутали.
Может, мы и живем не хуже, чем прежде, но лучше наша жизнь не  становится.
А возможно, все-таки делается хуже.
     - Об этом вы и хотите написать в своей книге?
     Я удивленно взглянул на нее.
     - О, - сказала она, - всякий  знает,  что  вы  приехали  сюда  писать
книгу. Они попросту догадались, или же вы сказали кому-нибудь?
     - Вероятно, я сказал Джорджу.
     - Этого достаточно. Все, что вам надо было сделать, - это упомянуть о
книге в разговоре хоть с одним человеком. Не пройдет  и  трех  часов,  как
всякому в городе станет известно, что именно вы сказали. Завтра к  полудню
весь Пайлот-Ноб будет знать, что вы проводили меня домой  и  заплатили  за
мою корзиночку десять долларов. Кстати, что заставило вас так поступить?
     - Во всяком случае,  не  стремление  выделиться  -  хотя  кое-кто,  к
сожалению, может подумать именно так. Скорее  всего,  я  и  не  сделал  бы
этого, если бы не три парня у стены...
     - Понимаю, кого вы имеете  в  виду,  -  кивнула  она.  -  Двое  ребят
Болларда и отпрыск Уильямса. Но вам не следовало обращать на них внимания.
Вы просто оказались для них подходящей мишенью  -  приезжий,  из  большого
города... Они лишь хотели показать вам...
     - Ну, и я им показал. И, пожалуй, с моей стороны это было не  меньшим
ребячеством, чем с их. Только мне это еще непростительнее - я  должен  был
бы лучше понимать...
     - Надолго собираетесь здесь обосноваться?
     - Думаю, что встречу вас  тут,  когда  вы  вернетесь  в  сентябре,  -
улыбнулся я.
     - Я не это имела в виду.
     - Знаю. Но книга потребует уйму  времени.  Я  не  собираюсь  работать
второпях. Хочу использовать время лучшим образом, на какой способен. В том
числе и для рыбалки - я мечтал  о  ней  все  эти  годы.  Может,  поохочусь
немного осенью. Кажется, здесь  должно  быть  неплохое  место  для  утиной
охоты.
     - По-моему, да, -  согласилась  она.  -  Многие  здесь  каждую  осень
охотятся на уток, неделями ни о чем другом и не говорят, когда  начинается
перелет.
     Я знал, что так и должно было  быть.  В  том-то  и  заключаются  весь
соблазн  и  вся  притягательность  мест,   подобных   Пайлот-Нобу,   -   в
успокоительном ощущении, что вы знаете мысли окружающих  и  всегда  можете
присоединиться к их беседам, посидеть вокруг  жарко  натопленной  печки  в
магазине, потолковать об осеннем перелете или клеве в Прокторс-Слау, или о
том, каким благом для всходов  оказался  последний  дождь,  или,  наконец,
обсудить, как полег овес и ячмень в результате разразившейся прошлой ночью
ужасной бури. Там, возле печки, стоял среди прочих и  стул  моего  отца  -
место, занимать которое было лишь его  правом  и  привилегией.  И  сейчас,
проходя по улицам,  купающимся  в  легком  аромате  сирени,  я  размышлял,
найдется ли там стул для меня.
     - Вот мы и пришли, - сказала Кэти, сворачивая  на  тропку,  ведшую  к
большому, белому двухэтажному дому, окруженному кустарником и деревьями. Я
остановился и присмотрелся, пытаясь вспомнить это место.
     - Дом Форсайта, - подсказала Кэти. - Банкира форсайта. Я живу тут вот
уже три года - с тех пор, как начала преподавать в здешней школе.
     - Но банкир...
     - Да, его уже нет в живых. Он умер лет  десять  тому  назад,  если  я
правильно понимаю. Но его вдова по-прежнему живет здесь.  Она  теперь  уже
совсем-совсем старая, полуслепая и ходит  с  палочкой.  Говорят,  ей  было
слишком одиноко - одной в огромном доме; вот она и взяла меня к себе.
     - Когда вы уезжаете?
     - Через день-другой. Особенно торопиться некуда. Все лето  мне  будет
нечего делать. В прошлом году я преподавала в летней школе, но  больше  не
хочу этого делать.
     - Смогу я  еще  увидеть  вас  до  отъезда?  -  По  какой-то  причине,
докапываться до сути которой мне было совсем ни к чему, я  хотел  еще  раз
встретиться с мисс Ада мс.
     - Ну, я не знаю... Я буду занята...
     - Завтра вечером, например.  Давайте  поужинаем  вместе,  прошу  вас.
Отправимся куда-нибудь, где можно хорошо выпить и закусить.
     - Это может оказаться забавным.
     - Я заеду за вами. В семь - это не слишком рано?
     - В самый раз, - сказала она. - И спасибо, что проводили.
     Это было прощание, но я колебался.
     - Вы сможете войти? - глуповато спросил я. - Ключ у вас есть?
     - Ключ у меня есть, но не понадобится,  -  рассмеялась  Кэти.  -  Она
дожидается меня и сейчас наблюдает за нами.
     - Она?
     - Миссис Форсайт, разумеется. Как ни плохо она видит,  но  знает  обо
всем, что происходит, и неусыпно меня блюдет.  Пока  она  рядом,  со  мной
ничего не может случиться.
     Это было забавно, но вместе с тем я ощутил легкое раздражение. Забыл,
совсем забыл, что невозможно пойти куда-нибудь или что-нибудь сделать  без
того, чтобы об этом сразу же не узнал весь Пайлот-Ноб.
     - Значит, завтра вечером,  -  стесненно  сказал  я,  ощущая  на  себе
бдительный взгляд из окна.
     Я стоял и смотрел, как  Кэти  поднимается  по  ступенькам  на  увитое
виноградом крыльцо, - не  успела  она  протянуть  руки  к  двери,  как  та
распахнулась ей навстречу, выплеснув наружу поток света. Миссис Форсайт  и
впрямь была начеку.
     Я повернулся и через калитку  вышел  на  улицу.  Луна  поднялась  над
громадным утесом на востоке - тем самым Лоцманским Холмом, что  в  славные
дни пароходов служил ориентиром речным лоцманам и от  которого  и  получил
свое название городок [Хортон Смит подразумевает здесь то воспетое  Марком
Твеном время, когда пароходы служили основным  транспортным  средством,  а
реки - основными дорогами страны. Впоследствии развитие желе иных, а потом
и автомобильных дорог отправило речную навигацию в отставку. А  Пайлот-Ноб
по-английски и означает Лоцманский Холм]. Пробиваясь сквозь  ветви  росших
вдоль улицы вязов, лунный свет образовывал на  тротуаре  сложный  рисунок.
Воздух благоухал росшей во дворах сиренью.
     Обогнув угол школьного здания, я свернул на дорогу, ведущую  к  реке.
Поселок здесь кончался, а деревья, взбираясь на высокий и крутой береговой
склон, становились все гуще, заслоняя свет луны.
     В этой глубокой тени я успел сделать лишь несколько шагов, когда  они
набросились  на  меня.  Признаться,  это  оказалось  для  меня   полнейшей
неожиданностью. Кто-то кинулся мне под ноги, а  когда  я  упал,  перелетев
через него, другой нанес удар по ребрам. Перекатившись  по  земле,  я  уже
собрался было вскочить на ноги, как услышал звук шагов,  а  поднявшись  на
колени, заметил  перед  собой  смутные  очертания  человеческой  фигуры  и
почувствовал - не увидел, а именно почувствовал - что сейчас  меня  ударят
ногой. Я успел повернуться, и нога, вместо  того,  чтобы  ударить  меня  в
грудь, куда была нацелена, скользнула по руке.
     Я знал, что нападающих было несколько, и понимал, что  если  останусь
на земле - они  примутся  избивать  меня  ногами.  Поэтому,  собравшись  с
силами, я все же поднялся на ноги, хотя  и  чувствовал  головокружение.  Я
сделал шаг назад, стараясь  принять  более  устойчивое  положение,  ощутил
спиной что-то твердое и понял, что прислонился к дереву.
     Их б