я он,  -  что  о  гремучках
никто ничего не знает точно.
     - Простите, забыл  представиться,  -  сказал  я,  уже  устав  от  его
"незнакомцев" и "сынков". - Меня зовут Хортон Смит.
     Женщина повернулась от плиты и  всплеснула  руками  -  в  одной  была
зажата большая вилка.
     - Смит! - взволнованно воскликнула она. - Так  ведь  мы  тоже  Смиты!
Может, вы наш родственник?
     - Нет, Мо [Мо - диалектная, просторечная и несколько архаичная  форма
от "ма" (сокращенное "мать"); но вместе  с  тем  -  "утроба",  "пузо"],  -
откликнулся мужчина. - Смитов множество. И если человека  так  зовут,  это
еще не означает, что он - наш родственник. Но, - добавил он,  -  по-моему,
это счастливое совпадение, и оно может послужить поводом для выпивки.
     Он выудил из-под стола галлонный кувшин, а с висевшей на стене за его
спиной полки снял пару стаканов.
     - Вы смахиваете на горожанина, - заметил он, - но  я  слышал,  что  и
некоторые из горожан не дураки выпить. Разумеется,  это  не  первоклассный
виски, но зато первосортная кукурузная водка и с гарантией не отравит вас.
Только первый глоток  не  делайте  слишком  большим  -  не  то  непременно
поперхнетесь... Но после третьего можете уже ни о чем  не  беспокоиться  -
привыкнете. Точно. Говорю вам: в такую ночь нет ничего лучше, чем посидеть
за кувшином самогона. Я купил его у старого Джо Хопкинса. Джо гонит его на
острове, на реке.
     Смит уже  совсем  было  собрался  налить,  как  вдруг  с  подозрением
посмотрел на меня.
     - Скажите-ка, а вы часом не налоговый инспектор?
     - Нет, - ответил я, - не инспектор.
     Он стал наливать.
     - Никогда нельзя быть уверенным, - сказал он. - Они бродят повсюду, и
распознать их никак нельзя. Раньше их можно  было  отличить  за  милю,  но
теперь  они  стали  хитрее.   Наряжаются   так,   что   выглядят,   словно
всякий-любой.
     Через стол он пододвинул мне один из стаканов.
     - Мистер Смит, - проговорил он. - Мне очень жаль, что я ничем не могу
вам помочь. По крайней мере, сейчас, в эту ночь, когда приближается  буря.
Утром я приведу лошадь и вытащу вашу машину.
     - Но она стоит поперек дороги. Движение перекрыто.
     - Это не должно беспокоить вас, мистер, - сказала женщина от плиты. -
Эта дорога  никуда  не  ведет.  Поднимается  к  заброшенному  дому  и  там
кончается.
     - Говорят, - добавил хозяин, - что в этом доме появляются привидения.
     - Может, у вас есть телефон? Я мог бы позвонить...
     - У нас нет телефона, - объявила женщина.
     - Не могу взять в толк, - заметил мужчина, - к чему  людям  телефоны?
Звонят все время. И люди звонят, чтобы обругать вас. Ни  единой  спокойной
минуты.
     - Телефон стоит денег, - добавила хозяйка.
     - Вероятно, я смогу пройти вниз по дороге, -  предположил  я.  -  Там
была ферма. И они...
     Хозяин покачал головой.
     - Берите стакан, - предложил он. - И начинайте. Если  вы  отправитесь
туда, это может стоить вам жизни. Не хочу плохо говорить о соседях, но  не
следует разрешать  держать  у  себя  свору  свирепых  псов.  Конечно,  они
сторожат и отгоняют всяких хищников, но я и гроша ломаного не дам за жизнь
человека, который натолкнется на них в темноте.
     Я взял стакан и попробовал. Водка оказалась довольно скверной, однако
у меня внутри затеплился маленький огонек.
     - Незачем никуда идти, - подытожила женщина. - Сейчас хлынет дождь.
     Я отпил еще. На этот раз  прошло  гораздо  лучше.  Огонек  разгорелся
пожарче.
     - Вы бы лучше сели, мистер Смит, - сказала женщина. - Сейчас я  подам
ужин. Достань тарелку  и  чашку,  По  [По  -  диалектная,  просторечная  и
несколько архаичная форма от "па" (сокращенное "отец"), но вместе с тем  -
"ручища", "лапа", "лапать"].
     - Но я...
     - Ну-ну, - прервал мужчина. - Вы ведь не откажетесь потрапезничать  с
нами? Старуха приготовила свиные щеки с зеленью,  и  это  совсем  неплохо.
Никто в мире  не  готовит  свиные  щеки  лучше  нее,  -  хозяин  задумчиво
посмотрел на меня. - Держу пари, вы отродясь не пробовали настоящих свиных
щек. Это не городская пища.
     - Ошибаетесь, - возразил я. - Я едал их много лет назад.
     Честно говоря, я проголодался, а свиные щеки  -  это  звучало  весьма
заманчиво.
     - Давайте,  -  поощрил  хозяин,  -  приканчивайте  свой  стакан.  Это
проберет вас до кончиков пальцев.
     Пока я приканчивал выпивку, он достал с полки тарелку и чашку,  а  из
ящика стола - нож, вилку и ложку и поставил все это передо  мной.  Хозяйка
водрузила на стол кастрюлю.
     - Теперь придвигайтесь к своему прибору,  мистер,  -  порекомендовала
она. - А ты, По, вынь изо рта трубку. - И снова обратилась ко мне: - Очень
плохо, что он никогда не снимает шляпы, даже спит в ней, но  уж  сидеть  с
ним за столом, когда он пытается есть, не вынимая трубки  изо  рта,  я  не
стану ни за что.
     Она тоже села.
     - Накладывайте себе и приступайте. Еда  нехитрая,  но  чистая,  и  ее
достаточно. Надеюсь, вам понравится.
     Приготовлено все было более чем  удовлетворительно  и  к  тому  же  в
изрядном количестве, так что у меня создалось впечатление, будто  они  все
время ждут кого-нибудь, кто неожиданно заявится к ужину.
     Трапеза была в самом разгаре, когда  пошел  дождь  -  сплошные  струи
забарабанили по шаткому дому, производя такой шум, что при  разговоре  нам
приходилось повышать голос.
     - Нет ничего лучше, -  проговорил  хозяин,  как  только  скорость,  с
которой он поглощал пищу, несколько поубавилась, - исключая,  может  быть,
поссума [просторечная форма от опоссума, американской сумчатой крысы]. Вот
берете вы поссума, обкладываете его сладким картофелем -  и  ничто  больше
так гладко не проглатывается. У  нас  частенько  бывали  поссумы,  но  уже
давным-давно мы ни одного не видели.  Чтобы  добыть  поссума,  надо  иметь
собаку, а с тех пор, как умер старый Причер,  у  меня  сердца  не  хватает
завести другую собаку. Я без памяти любил этого щенка и не могу  заставить
себя взять на его место другую собаку.
     Женщина вытерла слезы.
     - Это был лучший из всех псов, - добавила  она.  -  Совсем  как  член
семьи. Спал он возле печки, а она  была  такая  раскаленная,  что  у  него
шерсть начинала дымиться, только он не обращал  внимания.  Наверно,  любил
жару. Может, вам кажется, что Причер - странное имя для собаки,  но  очень
уж он походил на проповедника. Такой же торжественный, полный  достоинства
и печальный...
     - Только не на охоте на поссумов, - вмешался По. - Когда он гнался за
поссумами - это был настоящий ужас с хвостом колечком.
     - Мы не богохульники, - поспешно пояснила Мо. - Но его просто  нельзя
было назвать иначе. Он был точь-в-точь проповедник.
     Мы покончили с ужином. По снова сунул в рот  трубку  и  потянулся  за
кувшином.
     - Спасибо, - сказал я. - Но  мне  хватит.  Я  должен  идти.  Если  вы
позволите мне прихватить пару  поленьев,  я  попытаюсь  подложить  их  под
колеса...
     - Я бы об этом и думать не стал, - сказал По. -  Не  во  время  бури.
Стыдно было бы отпустить вас сейчас. Здесь уютно, тепло и сухо, мы  выпьем
еще, а завтра с утра можете  трогаться.  У  нас  нет  второй  кровати,  но
имеется диван,  на  котором  вы  можете  расположиться.  Он  действительно
удобен, и вы отлично выспитесь. Лошади придут рано утром - мы их поймаем и
вытащим вашу машину.
     - Мне неловко, я и так уже причинил вам достаточно затруднений.
     - Это одно удовольствие,  что  вы  здесь,  -  возразил  он,  -  новый
человек, с которым можно было бы поговорить, появляется у нас не часто. Мы
с матерью просто сидим и смотрим друг на друга. Нам не о чем говорить.  Мы
уже столько наговорили друг другу, что давно все сказали.  -  Он  наполнил
мой стакан и пододвинул через стол.  -  Заложите-ка  это  за  воротник,  -
посоветовал По, - и будьте  благодарны,  что  в  такую  ночь  у  вас  есть
убежище, а я больше и слышать не хочу ни о каком уходе, пока  не  настанет
утро.
     Я поднял стакан и от души приложился; должен признаться, мысль о том,
что в такую непогоду не надо выходить из  дому,  показалась  мне  довольно
притягательной.
     - В конце концов, - снова заговорил По, - есть некоторые преимущества
и в том, чтобы не иметь собаки для охоты на поссумов, хотя старого Причера
мне здорово не хватает. Но отсутствие собаки  оставляет  вам  куда  больше
свободного времени; я не думаю, чтобы молодой человек вроде  вас  мог  это
оценить, но свободное время - самая большая ценность, какая только бывает.
Вы можете обо многом поразмыслить и помечтать, и потому  сами  становитесь
лучше. Скунсы, с которыми вы встречаетесь, в большинстве своем  становятся
такими потому, что не  хотят  иметь  свободного  времени.  Они  всегда  на
взводе, все время бегут и думают, что мчатся за чем-то, а  на  самом  деле
удирают от самих себя.
     - Пожалуй, вы правы, - отозвался я, думая о себе самом. - Полагаю, вы
даже совершенно правы.
     Я выпил еще и почувствовал себя так хорошо, что отважился повторить.
     - Ну, молодой человек, - предложил По, -  подставляйте-ка  стакан.  В
нем почти ничего не осталось.
     Я так и поступил, кувшин забулькал, и стакан вновь оказался полным.
     - Вот мы с вами сидим, - продолжал По, - в тепле и уюте, точно клопы,
и никакая проклятая забота не мешает нам сидеть тут, выпивать, по-дружески
болтать и не обращать внимания на время. Время  -  лучший  друг  человека,
если тот его правильно использует, и злейший враг - если  человек  за  ним
бежит. Большинство людей, живущих по часам, - жалкие создания. Вот жить по
солнцу - это совсем другое дело.
     Что-то здесь было не  так,  я  понимал  это,  чуял  какую-то  фальшь.
Что-то, связанное с этой парой, - словно я должен бы их знать, как если бы
встречался с ними много  лет  назад,  забыл,  а  теперь  должен  узнать  и
вспомнить, кто же они такие и что из себя представляют. Но как ни  силился
я пробудить эти воспоминания, они ускользали.
     Хозяин продолжал говорить, но я поймал себя на том,  что  слышу  лишь
часть его рассказа. Я знал, что он повествует об охоте на енотов, о лучшей
наживке при ловле сома и многом другом, не  менее  интересном,  но  немало
подробностей проскочило мимо меня.
     Я прикончил и этот стакан и снова протянул его - на этот раз уже  без
всякого приглашения, и хозяин вновь его наполнил, и все было так хорошо  и
удобно - в печи шептал о чем-то огонь, часы на  полке  рядом  с  дверью  в
кладовку тикали громко и общительно. Утром снова начнется прежняя жизнь, и
я поеду в Пайлот-Ноб, вернувшись к пропущенной  развилке.  Но  сейчас  мне
выпал  кусочек  спокойного  времени,  немножко  отдыха,  чтобы   посидеть,
предоставив часам гулко тикать в тесноте кухни, и ни о чем не  думать  или
думать понемногу о чем-нибудь. От самогона я изрядно  захмелел  и  понимал
это, но не придавал значения. Я продолжал пить,  слушать  и  не  думать  о
завтрашнем дне.
     - Кстати, - спросил я, - а как в этом году с динозаврами?
     - Да порядочно их вокруг, - равнодушно отозвался По, - только сдается
мне, они стали малость помельче, чем прошлым летом.
     И он продолжал рассказывать - о дереве с бортью, которое он срубил, и
про тот год, когда кролики, наевшись астрагала, сбились в такие  драчливые
стаи, что гоняли гризли по всей округе. Только происходить все это  должно
было где-то в других местах, потому что здесь, насколько я знал,  астрагал
не рос, да и гризли тоже не водились.
     Я помню, как улегся наконец спать на диване в гостиной,  а  По  стоял
рядом с фонарем в руке, пока я снимал пиджак, вешал его на  спинку  стула,
разувался и аккуратно выравнивал на  полу  ботинки.  Потом,  ослабив  узел
галстука, я растянулся на диване, и это  было  действительно  удобно  -  в
полном соответствии со словами По.
     - Вы славно выспитесь, - пообещал он. -  Когда  Барни  наведывался  к
нам, он всякий раз спал здесь. Барни здесь, а Спарки там, на кухне.
     И вдруг, когда эти имена дошли до сознания, я вспомнил! Я  предпринял
попытку встать, и это даже наполовину удалось.
     - Теперь я знаю, кто вы такой! - закричал я. - Вы  Снаффи  [Снаффи  -
это прозвище  имеет  сразу  четыре  смысла:  "занюханный",  "прокуренный",
"диковатый" и "ворчливый"; как видите, все четыре соответствуют персонажу]
Смит, тот самый, что был с Барни Гуглом,  Спаркплагом  и  Саншайном  и  со
всеми остальными в комиксе.
     Я хотел сказать больше, но не смог, да и не казалось это  ни  слишком
важным, ни особенно примечательным.
     Я снова откинулся на диван, а Снаффи ушел, прихватив с собой  фонарь,
и было слышно, как стучит по крыше надо мной дождь.
     Под этот звук я и уснул.
     А проснулся с гремучими змеями...



                                    2

     Спас меня страх - грубый, леденящий страх, от  которого  я  застыл  в
неподвижности на несколько секунд, позволивших мозгу  оценить  ситуацию  и
решить, как поступать.
     Смертоносная,  отвратительная  голова  лежала  у   меня   на   груди,
нацелившись прямо в лицо, готовая в долю  секунды,  в  краткое  мгновение,
какое способна уловить лишь ускоренная  съемка,  ударить  и  вонзить  свои
изогнутые клыки.
     Стоило мне двинуться - и она бы ударила.
     Но я не шелохнулся - потому что не  смог,  ибо  страх,  вместо  того,
чтобы побудить тело к инстинктивному  движению,  заставил  его  окостенело
застыть; мышцы отвердели, сухожилия напряглись, и весь я покрылся  гусиной
кожей.
     Нависшая надо мной голова, казалось, была экономно и жестко  вырезана
из кости; крохотные глазки светились тусклым блеском свежеразломанного, но
не отполированного камня, а  между  глазами  и  ноздрями  виднелись  ямки,
служившие приемниками теплового  излучения.  Раздвоенный  язык  движением,
напоминавшим игру молний в небе, мелькал взад и вперед, пробуя и чувствуя,
снабжая крошечный мозг, скрытый внутри черепа, информацией о том создании,
на котором змея оказалась. Ее  тускло-желтое  тело  было  испещрено  более
темными полосами, обвивавшимися вокруг, образуя косой ромбический узор.  И
она была велика - может быть, не настолько, как показалось  мне  в  момент
первого потрясения, когда я взглянул в змеиные глаза, но достаточно, чтобы
я почувствовал на груди вес ее тела.
     Crotalus horridus horridis - лесная гремучая змея!
     Она знала, что  я  здесь.  Зрение,  пусть  и  очень  слабое,  все  же
обеспечивало достаточно информации. Раздвоенный язык давал еще  больше.  А
эти ямки измеряли температуру моего тела. Змея была поражена -  настолько,
насколько может быть удивлено пресмыкающееся. Она  не  была  уверена,  что
надлежит делать. Кто перед ней - друг или враг? Для добычи слишком  велик,
но, может быть, представляет угрозу? И я понимал, что при малейшем  намеке
на угрозу эти смертоносные клыки вопьются в меня.
     Тело мое застыло, окаменев от испуга, но даже сквозь пелену страха  я
отдавал себе отчет, что в следующий миг окостенение пройдет и я  попытаюсь
убежать, в отчаянии сбросив с себя змею.  Однако  охваченный  ужасом  мозг
работал  с  холодной  логикой  отчаяния,  подсказывая,  что  я  не  должен
двигаться, оставаясь таким же куском замороженного мяса, как до  сих  пор.
Это было единственным шансом уцелеть. Любое движение будет воспринято  как
угроза, и змея станет защищаться.
     Я заставил себя как можно медленнее закрыть  глаза  -  плотно,  чтобы
даже случайно не мигнуть, - и лежал в темноте, а желчь подступала к  горлу
и панически корчился желудок.
     Нельзя двигаться, убеждал я себя. Не шелохнуться,  не  шевельнуть  ни
единой мышцей, не допустить ни малейшей дрожи в теле. Самым  трудным  было
не открывать глаз, но я знал, что это необходимо. Змея могла ударить  даже
в том случае, если бы просто чуть дернулось веко.
     Тело  мое  вопило,  -  каждая  мышца,  каждый  нерв  были   пронизаны
внутренней дрожью; казалось, с меня содрали  кожу.  Но  я  заставлял  себя
лежать  спокойно  -  я,  мозг,  разум,  сознание.  И  сама  собою  явилась
непрошеная мысль о том, что впервые мои тело  и  разум  вступили  в  такое
противоречие.
     Казалось,  по  коже  перебегали  миллионы   грязных   ног.   Кишечник
восставал, сжимаясь и извиваясь. Сердце билось так сильно,  что  я  ощущал
давление крови в сосудах - внутреннее давление, заставлявшее меня давиться
и пухнуть.
     А тяжесть по-прежнему лежала у меня на груди.  По  ее  перемещению  я
старался определить, что происходит. Просто ли  змея  изменила  положение?
Или что-то обратило ее  крошечный  мозг  к  агрессивности?  Может,  именно
сейчас тело ее приняло ту S-образную форму, что  предвещает  бросок?  Или,
успокоенная  моей  неподвижностью,  гадина  впустила   голову,   собираясь
сползти?
     Если бы я только мог открыть глаза и узнать! Казалось, тело было не в
состоянии  больше  выносить  неизвестность.  Я  должен  был  увидеть   эту
опасность - если она существует - и действовать!
     Но я продолжал держать глаза закрытыми - не судорожно стиснутыми,  но
естественно, плотно закрытыми:  ведь  напряжения  мускулов,  необходимого,
чтобы стиснуть веки, могло оказаться достаточно, чтобы встревожить змею.
     Я обнаружил, что  стараюсь  дышать  как  можно  равномернее,  избегая
резких колебаний груди, - хотя и убеждал себя, что сейчас змея уже  должна
была привыкнуть к ритму моего дыхания.
     Змея двинулась.
     От этого ощущения тело мое напряглось еще больше,  но  я  по-прежнему
сохранял неподвижность. Змея  сползла  с  груди,  пересекла  живот  -  мне
казалось, что это длится бесконечно, - и наконец исчезла.
     "Теперь! - вопило тело. - Надо сейчас  же  бежать!"  Но  я  оставался
неподвижным и лишь медленно открыл глаза - так медленно, что зрение как бы
возвращалось ко мне постепенно: вначале я смутно различил  сквозь  ресницы
свет, затем взглянул сквозь узенькие щелки  и  только  потом  окончательно
раздвинул веки.
     В момент пробуждения я не увидел ничего, кроме отвратительной плоской
головы,  нацеленной  мне  в  лицо.  Теперь  же  разглядел  скальный  свод,
расположенный футах в четырех над головой и полого понижающийся  влево,  и
ощутил сырой запах пещеры.
     Лежал я не на диване, на котором уснул вчера под звуки  дождя,  а  на
плоском каменном полу пещеры. Скосив взгляд налево, я увидел,  что  пещера
неглубока - всего лишь горизонтальная  расщелина,  сотворенная  дождями  и
ветром в обнаженном выходе известняка.
     "Змеиная нора, - подумал я. - Логово  не  одной  змеи,  а,  вероятно,
множества. Значит, я должен оставаться в неподвижности - по крайней  мере,
пока не удостоверюсь, что других змей тут нет."
     В пещеру пробивался утренний свет, косые  солнечные  лучи  грели  мне
правый бок. Переведя взгляд в эту сторону, я обнаружил, что смотрю в узкую
щель, поднятую над долиной. Вот дорога, по которой я ехал,  а  вот  и  моя
машина, полностью перегородившая ее. Но ни малейшего следа дома, в котором
я был прошлой ночью! Ни дома, ни сарая, ни загона для скота, ни поленницы.
Вообще ничего. Между дорогой и пещерой пролегло всхолмленное пастбище,  по
которому были разбросаны заросли кустарника,  среди  которых  было  немало
черной смородины, и отдельные купы деревьев.
     Я мог бы решить, что это совсем другое место, если бы  не  застрявшая
на дороге машина. Автомобиль означал, что здесь - то самое место,  а  если
что-то и изменилось - так это дом и его  окружение.  Совершенное  безумие,
такое попросту невозможно! Дома, стога сена, загоны для скота, поленницы и
автомобили, задком лежащие на козлах, просто так не исчезают.
     В углу пещеры послышался шорох, что-то бегло коснулось моих ног  и  с
шуршанием зарылось в груду прошлогодней листвы.
     Тело мое взбунтовалось. Страх удерживал его слишком долго. Теперь оно
действовало инстинктивно, и мозг был бессилен этому противостоять, а  пока
сознание яростно протестовало, я уже успел выскочить из пещеры и оказаться
на ногах, стоя на склоне холм