а. Впереди и чуть правее очень быстро  ползла
змея. Она достигла кустов смородины, нырнула в них, и шорох от ее движения
смолк.
     Все вокруг стало  неподвижно  и  беззвучно,  а  я  стоял  на  склоне,
напряженно вслушиваясь и вглядываясь.
     Я  бегло  огляделся,  а  потом  приступил  к  более  внимательному  и
методичному изучению окружающего. Прежде всего я заметил  на  склоне  свой
пиджак - и с содроганием подумал,  что  он  сложен  таким  образом,  будто
только что висел на спинке стула. В каком-нибудь шаге  от  пиджака  стояли
аккуратно выровненные ботинки; носки их были направлены вниз по склону.  И
только тут я осознал, что стою в носках.
     Змей  не  было  видно,  хотя  внутри  пещеры  что-то   и   продолжало
шевелиться, но там было слишком темно,  чтобы  разглядеть  что-нибудь.  На
старый   сухой   ствол   села   и   стала   разглядывать    меня    своими
глазками-бусинками малиновка, откуда-то  издалека  донеслось  позвякивание
коровьего ботала.
     Я осторожно вытянул ногу и потыкал пиджак. Казалось, ни под ним, ни в
нем ничего не было, - я нагнулся, поднял его и встряхнул. Потом  подхватил
ботинки и, не останавливаясь,  чтобы  обуться,  начал  отступать  вниз  по
склону - но очень осторожно, с трудом сдерживая стремление пуститься бегом
и покончить с этим, скатиться с холма и  как  можно  скорее  добраться  до
машины. Я шел медленно, пристально осматривая каждый фут в поисках змей. Я
понимал, что склон должен кишеть ими, -  ведь  одна  побывала  у  меня  на
груди, другая проползла по лодыжкам, третья скользнула в кусты,  четвертая
все еще возилась в пещере... Бог знает, сколько их могло быть еще.
     Но я не заметил ни одной. Правой ногой я  наступил  на  чертополох  и
остаток пути принужден был опираться ею лишь на пальцы, чтобы не вогнать в
тело застрявшие в носке колючки; но змей больше не было - по крайней мере,
видимых.
     "Может быть, - подумал я, - они боятся меня так же, как и  я  их.  Но
нет, - сказал я себе, - такого не может  быть".  Я  чувствовал,  что  весь
дрожу, а зубы стучат, и потому уже  в  самом  низу  склона,  как  раз  над
дорогой, расслабленно опустился на полоску травы,  подальше  от  кустов  и
камней, где могли скрываться змеи, и принялся извлекать из  носка  колючки
чертополоха. Когда я попробовал обуться, то обнаружил, что руки  сотрясает
дрожь, сделавшая эту нехитрую процедуру невозможной,  -  и  только  теперь
понял, насколько был испуган;  осознание  подлинной  глубины  собственного
страха только заставило меня ужаснуться еще больше.
     К горлу подступила тошнота, я перекатился  на  бок,  меня  вырвало  и
продолжало выворачивать наизнанку до тех пор, пока в желудке  не  осталась
полная пустота.
     Как ни  странно,  но  это  принесло  облегчение;  во  всяком  случае,
вытерев, наконец, подбородок, я сумел  надеть  и  зашнуровать  ботинки,  а
потом, шатаясь, добрел до машины и привалился к ее борту, чуть ли не обняв
его - настолько был рад оказаться там.
     И вот тут, прильнув к куску мертвого металла, я заметил, что на самом
деле автомобиль вовсе не застрял. Канава  была  гораздо  мельче,  чем  это
показалось вчера.
     Я сел за руль. Ключ был у меня в кармане, и я завел двигатель. Машина
без труда выбралась, и я покатил вниз по дороге  -  тем  же  путем,  каким
приехал сюда вчера ночью.
     Стояло раннее утро - солнце взошло не  больше  часа  назад.  Паутина,
лежавшая на траве по краям дороги, все еще блестела от росы,  а  жаворонки
взлетали в небо, буксируя за собой длинные заливистые трели.
     Обогнув поворот, я увидел исчезнувший дом; он стоял у  дороги  совсем
рядом  -  со  своей  безумно  покосившейся  трубой,  поленницей,   сараем,
прислонившимся к стогу, и даже старым автомобилем. Все в точности,  как  я
видел вчера, при свете молнии.
     Увидеть это было подлинным потрясением, и мой мозг внезапно включился
в работу - с высокой скоростью неистово отыскивая объяснение.  Выходит,  я
ошибся, полагая, что раз автомобиль стоит на дороге,  значит,  дом  исчез.
Потому что вот он, этот дом, стоит точь-в-точь такой, каким  я  его  видел
всего несколько часов назад, а раз так  -  разумно  предположить,  что  он
простоял здесь все время, а автомобиль был каким-то образом  перенесен  на
добрую милю вверх по дороге, и тем же способом там оказался я сам.
     Во всем этом не было ни малейшего смысла; больше того - это  казалось
невозможным. Я был уверен, что машина плотно засела в кювете.  Я  пробовал
выехать, колеса проворачивались, не сдвигая автомобиль с места. И  меня  -
каким бы пьяным я ни был - не могли тащить целую милю вверх  по  дороге  и
уложить в змеиное логово так, чтобы я этого не заметил.
     Все это - сплошное безумие:  и  нападающий  трицератопс,  исчезнувший
раньше, чем смог достичь цели, и застрявший в кювете автомобиль, и  Снаффи
Смит со своей женой Ловизией, и даже самогон, которым мы  накачивались  за
кухонным столом. Потому что я не ощущал даже слабых признаков похмелья,  а
почти хотел бы почувствовать их, чтобы поверить, будто все это привиделось
мне спьяну. Но человек не может выпить столько самогона - и не  испытывать
похмелья. Конечно, меня вырвало - но к тому моменту  после  пьянки  прошло
уже слишком много времени, и это не могло предотвратить похмелья, алкоголь
уже давно разошелся бы по телу.
     И однако - вот оно, то место, где вчера вечером я  обрел  убежище  от
непогоды. Правда, видел я его лишь  при  вспышке  молнии,  но  сейчас  все
выглядело именно таким, как я запомнил.
     Но откуда и зачем взялись  трицератопс  и  гремучие  змеи?  Динозавр,
видимо,  реальной  опасности  не  представлял  -  он  мог  оказаться  даже
галлюцинацией, хотя в это я не слишком  верил;  зато  гремучие  змеи  были
реальны вполне. Для убийства способ слишком сложный и неприятный, да и кто
мог желать моей смерти? А если все же кто-то хотел убить меня по причинам,
о которых я не имел представления, он  вполне  мог  бы  найти  куда  более
легкий способ.
     Я так пристально рассматривал дом,  что  машина  чуть  не  съехала  с
дороги. Я едва успел вовремя вывернуть руль.
     Возле дома не было  заметно  никаких  признаков  жизни  -  но  только
поначалу. Со двора вырвалась целая  свора  собак  и  пустилась  бежать  по
дороге, облаивая автомобиль. Никогда в жизни я не видел столько собак,  да
еще таких тощих, что даже издали я мог видеть, как  выпирают  из-под  шкур
ребра. По большей части, это были гончие - с хлопающими ушами  и  тонкими,
похожими на хлыст хвостами. Одни выбежали из ворот, другие же, не заботясь
о приличиях, прямиком перемахнули через изгородь.
     Открылись двери дома, и на крыльцо вышел  человек;  остановившись  на
ступеньках, он прикрикнул на  собак,  и  вся  свора  разом  затормозила  и
бросилась обратно - точь-в-точь шайка мальчишек, пойманных на  бахче.  Псы
хорошо знали, что охотиться за машинами не их дело.
     Но в тот момент я не обращал на них внимания, потому что  взгляд  мой
был прикован к вышедшему на крыльцо человеку. При первом его  появлении  я
ожидал, что это окажется Снаффи Смит. Не знаю, почему  я  так  подумал,  -
возможно, нуждался хоть в чем-то,  на  что  мог  бы  опереть  какое-нибудь
логическое объяснение происходящего. Однако он не был  Снаффи  Смитом.  Он
был значительно выше ростом, без шляпы и без трубки. Впрочем,  он  не  мог
оказаться Снаффи уже потому, что ночью не было никаких собак. Это мог быть
тот сосед, против которого предостерегал меня Снаффи, хозяин своры злобных
собак.  "Если  вы  отправитесь  туда,  это  может  стоить  вам  жизни",  -
предупреждал Снаффи.
     Мне пришлось напомнить себе, что и сам Снаффи Смит, и  его  кухня,  и
самогон тоже вполне могли стоить мне жизни.
     Разумеется, было совершенно невероятно,  чтобы  тут  оказался  Снаффи
Смит. Такой личности вообще не существовало, его не могло быть в  природе.
И он сам, и его  жена  были  шутовскими  персонажами  из  комикса.  Однако
сколько я ни старался, а поверить в это не мог.
     За исключением собак и прикрикнувшего  на  них  человека  место  было
точь-в-точь как вчерашнее. "И это, - отметил я про себя, -  находилось  за
пределами понимания".
     Но потом я углядел-таки одно отличие, и мне стало значительно  лучше,
хотя и  непонятно,  почему.  Старый  автомобиль  по-прежнему  стоял  подле
поленницы, но задняя его часть не была поднята на козлы. Машина стояла  на
четырех колесах, хотя рядом я заметил и козлы,  и  доску,  прислоненную  к
поленнице, - словно автомобиль недавно поднимали для  починки,  а  теперь,
закончив ремонт, сняли с козел.
     Я уже почти миновал ферму, когда машина моя снова чуть не  заехала  в
кювет, но вовремя среагировал. Повернув  голову,  чтобы  еще  раз  бросить
взгляд на дом, я заметил на столбе у ворот почтовый ящик.
     Неровными буквами, написанными брызгавшей по сторонам кистью, на  нем
значилось:

                                Т.УИЛЬЯМС



                                    3

     Джордж Дункан постарел, однако я узнал его  сразу  же,  как  вошел  в
магазин. Он совсем поседел, лицо исхудало и сморщилось,  но  это  был  тот
самый человек, что нередко давал мне пакетик мятных леденцов,  когда  отец
покупал у него бакалею или  мешок  отрубей,  которые  Дункан  приносил  из
задней комнаты, где держал корм для скота.
     Владелец  магазина  стоял  за  прилавком,  разговаривая  с  женщиной,
которую я мог видеть лишь со спины; его низкий  голос  был  хорошо  слышен
даже в другом конце зала.
     - Эти парни Уильямса всегда доставляли массу  беспокойств  -  говорил
он. - С того момента, как Том Уильямс появился в наших краях,  вся  община
не видела ни от него самого, ни от его семьи ничего, кроме  неприятностей.
Говорю вам, мисс Адамс, это совершенно неисправимые люди, и на вашем месте
я не стал бы о них беспокоиться. Проучил бы их как следует и показал,  как
хулиганить. Я положил бы этому конец.
     - Но, мистер Дункан, - произнесла женщина, -  они  вовсе  не  так  уж
безнадежны. Конечно, манеры у них ужасные, но, в сущности, они не порочны.
Они всю жизнь находятся под прессом. Вы представить себе  не  можете,  что
такое социальное давление, которое они испытывают...
     Дункан улыбнулся ей, но в этой улыбке мрачности было куда больше, чем
веселья.
     - Знаю, - сказал он. - Знаю. Вы говорили мне это и раньше, когда  они
украли в прошлый раз. Они отверженные. По-моему, так вы говорили.
     - Верно,  -  согласилась  она.  -  Отвергнутые  остальными  детьми  и
отвергнутые городом. Их чувство собственного достоинства  уязвлено.  Когда
они появятся здесь, пожалуйста, присмотрите за ними.
     - Вы правы, я так и сделаю. А они обкрадут меня начисто.
     - Почему вы так решили?
     - Я их на этом ловил.
     - Это все обида, - проговорила она, - их ответный удар.
     - Но не по отношению ко мне. Я никогда не делал им ничего плохого.
     - Может быть, - согласилась она. - Не вы лично. Но все и каждый.  Они
чувствуют, что всякая рука поднята на них. Знают, что все  их  терпеть  не
могут. Им нет места в этой общине не потому, что они в чем-то провинились,
а просто община решила, что у них нехорошая семья. Думаю,  вы  это  именно
так формулируете: нехорошая семья.
     Я заметил, что магазин лишь чуть-чуть  изменился.  На  полках  лежали
новые товары, а  многие  старые  отсутствовали,  но  сами  полки  остались
прежними. Старая круглая стеклянная витрина, где  лежала  некогда  головка
сыра, исчезла, однако древний станок для резки жевательного  табака  -  им
пользовались, чтобы  отрезать  порции  от  целой  плиты,  -  все  еще  был
привинчен к прилавку. В дальнем углу стоял холодильник,  используемый  для
молочных продуктов, - что, кстати, объясняло и отсутствие сыра в  витрине,
но он служил единственным знаком перемен во всем магазине. В  центре  зала
все так же стояла в яме с песком пузатая печка,  окруженная  все  теми  же
старыми, отполированными долгим употреблением стульями. У  противоположной
стены высилась старая перегородка с дверцами абонементных ящиков, почтовым
окошком в центре и открытой дверью, ведущей  в  заднее  помещение,  откуда
доносился запах корма для скота, сложенного в дерюжных и бумажных мешках.
     Все было так, словно я видел это место  лишь  вчера,  а  придя  нынче
утром, слегка удивился происшедшей за ночь перемене.
     Я отвернулся к окну и сквозь грязное, потрескавшееся стекло посмотрел
на улицу. Там тоже были  видны  кое-какие  изменения.  На  углу,  напротив
банка, участок,  который  я  помнил  пустовавшим,  оказался  теперь  занят
сложенным из бетонных плит зданием авторемонтной мастерской, перед которой
возвышалась  единственная  облупившаяся  бензоколонка.  Дальше  находилась
парикмахерская  -  крошечный  домик,  вообще  не  изменившийся,  а  только
потускневший и нуждавшийся в покраске  еще  больше,  чем  в  мои  времена.
Располагавшаяся по соседству с парикмахерской скобяная лавка, насколько  я
мог судить, не изменилась совсем.
     Разговор за моей спиной, очевидно, подошел к концу, и  я  повернулся.
Беседовавшая с  Дунканом  женщина  направлялась  к  двери.  Она  оказалась
моложе, чем я решил  по  голосу.  На  ней  были  серые  юбка  и  жакет,  а
угольно-черные волосы были собраны тугим узлом на затылке. Она носила очки
в оправе из светлого пластика, а на лице читались гнев и тревога.  Женщина
шла  быстрой,  воинственной  походкой  и  напоминала  секретаршу  Высокого
Начальства - деловитость, краткость и готовность мгновенно пресечь  всякие
глупости.
     У дверей она обернулась и спросила Дункана:
     - Вы придете вечером на праздник, не правда ли?
     Дункан улыбнулся, демонстрируя кривые зубы:
     - Еще ни одного не пропустил. За много лет. И вряд ли начну теперь...
     Она распахнула дверь и быстро вышла. Краешком глаза  я  заметил,  как
она целеустремленно зашагала по улице.
     Дункан вышел из-за прилавка и направился ко мне.
     - Чем могу быть полезен? - поинтересовался он.
     - Меня зовут Хортон Смит. Я договаривался...
     - Минутку, - быстро сказал Дункан, пристально  рассматривая  меня.  -
Когда начала поступать ваша корреспонденция, я сразу узнал  ваше  имя,  но
сказал себе, что тут может быть  какая-нибудь  ошибка.  Возможно,  подумал
я...
     - Никакой ошибки, -  перебил  я,  протягивая  руку.  -  Здравствуйте,
мистер Дункан.
     Он стиснул мою ладонь мощной хваткой и задержал в своей.
     - Маленький Хортон Смит, - проговорил он.  -  Вы  часто  приходили  с
папой...
     - А вы угощали меня мятными леденцами...
     Глаза его сверкнули из-под нависающих бровей, и он  еще  раз  тряхнул
мою руку.
     "Все в порядке, - сказал я себе. -  Старый  Пайлот-Ноб  действительно
существует, и я здесь не чужак. Я вернулся домой."
     - Вы и есть тот самый, что часто выступает по радио, а  иногда  и  по
телевидению? - спросил он.
     Я подтвердил.
     - Пайлот-Ноб гордится вами, - заявил он. - Поначалу  трудновато  было
привыкнуть слушать по радио парня из нашего города или встречаться  с  ним
лицом к лицу на телеэкране. Но мы привыкли, и теперь  большинство  слушает
вас, а потом обсуждают услышанное. Мы судачим, что вот, мол, Хортон сказал
вчера то-то и то-то, и внимаем вашим словам, как проповеди.  Но  зачем  вы
вернулись? - поинтересовался он. - Только не подумайте,  что  мы  не  рады
видеть вас...
     - Я хочу пожить здесь. Несколько месяцев, может быть, год.
     - Отпуск?
     - Нет, не отпуск. Я хочу кое-что написать. Для этого мне  нужно  было
уехать - туда, где будет  время,  чтобы  писать,  и  еще  немножко,  чтобы
подумать о том, что писать.
     - Книга?
     - Да, надеюсь, это будет книга.
     - По-моему, - проговорил он, потирая ладонью шею, - вам  есть  о  чем
написать книгу. Может быть, о том,  что  вы  не  можете  прямо  сказать  в
микрофон. О тех местах, где вы бывали. Ведь  вы  много  где  побывали,  не
правда ли?
     - Кое-где побывал.
     - А Россия? Что вы думаете о России?
     - Мне нравятся русские. По-моему, они во многом похожи на нас.
     - Вы хотите сказать, что они похожи на американцев?
     - На американцев, - подтвердил я.
     - Пойдемте к печке, - предложил он. - Посидим и  поговорим  немножко.
Сегодня я ее не топил. Решил, что не нужно. Как сейчас помню вашего отца -
он сидел здесь и беседовал. Хороший он был человек, ваш отец, но я  всегда
говорил, что он не рожден, чтобы стать фермером. - Мы сели. - Он еще жив?
     - Да, и он, и мать. В Калифорнии. Оба они на пенсии  и  живут  совсем
неплохо.
     - У вас есть, где остановиться?
     Я покачал головой.
     - Ниже по реке есть новый мотель, - подсказал он. - Построен год  или
два назад. Хозяева, Стритеры, - люди в наших краях новые. Они сделают  вам
скидку, если остановитесь больше, чем на два дня. Я  поговорю  с  ними  об
этом.
     - Не нужно...
     - Но вы же не просто приезжий. Вы наш - и вернулись домой. Они должны
это знать.
     - А как нынче рыбалка?
     - Там лучшее место на реке. Можете арендовать у них лодку или  каноэ,
хоть то и другое вместе, хотя я никак не  возьму  в  толк,  зачем  кому-то
рисковать собственной шеей, выходя на эту реку в каноэ.
     - Я надеялся найти местечко вроде этого, только боялся, что таких уже
не осталось.
     - Все еще сходите с ума по рыбалке?
     - Наслаждаюсь ею.
     - Помнится, мальчишкой вы были грозой голавлей.
     - Ловить голавлей - забава отменная.
     - Здесь осталось немало тех, кто вас помнит, - сказал Дункан.  -  Все
они захотят с вами повидаться. Почему бы вам не поучаствовать  в  школьном
празднике нынче вечером? Там многие соберутся. Женщина, которую вы видели,
- школьная учительница, Кэти Адамс.
     - У вас все та же однокомнатная школа?
     - Разумеется. На нас нажимали,  чтобы  мы  объединились  с  соседними
районами, но когда дело дошло до голосования, мы эту  затею  провалили.  В
нашем единственном классе  дети  получают  то  же  образование,  что  и  в
современном роскошном здании, а обходится это не в пример дешевле. А  если
кто захочет поступить в  среднюю  школу  -  за  таких  мы  платим,  только
желающих немного. Так что нам дешевле выходит без всяких объединений. Да и
к чему тратить деньги на среднюю школу, когда тут целая шайка парней вроде
этих отродий Уильямса?
     - Простите, но когда я вошел сюда, то случайно услышал...
     - Позвольте нам сказать, Хортон, что Кэти Адамс отличная учительница,
только слишком уж мягкосердечная. Она вечно  заступается  за  этих  парней
Уильямса, а я уверяю вас, это попросту шайка  головорезов.  Вы-то,  скорее
всего, не знаете Тома  Уильямса;  он  перебрался  сюда  уже  после  вашего
отъезда. Работал на окрестных фермах, но большей частью бездельничал, хотя
и сумел каким-то образом отложить кое-что. Он уже давно вышел из  брачного
возраста, когда женился на одной из дочерей Маленькой Отравы  Картера.  Ее
звали Амелия. Вы помните Маленького Отраву?
     Я покачал головой.
     - У него был брат - того мы называли Большой  Отравой.  Настоящих  их
имен  не  помнит  никто.  Все  это  племя  обитало  ниже  по  течению,  на
Маскрэт-Айленде. Так или иначе, когда Том женился на Амелии,  он  на  свои
сбережения купил небольшой участок в нескольких милях от Лоунсэм-Холлоу  и
попытался устроить там ферму. Не знаю уж, как, но ему это удалось.  С  тех
пор у них ежегодно прибавляется по ребенку, на которых оба они не обращают
никакого внимания, - вот те и бегают дикарями.  Говорю  вам,  Хортон,  это
такие люди, без которых мы  вполне  можем  обойтись.  От  них  бесконечные
неприятности  -  что  от  самого  старого  Тома  Уильямса,  что  от  всего
семейства, которое он выращивает. У них столько собак, что  палкой  ткнуть
некуда, причем все эти старые псы совершенно бесполезны, как и сам  старый
Том. Они бегают повсюду, грызутся, устраивают драки. Том  утверждает,  что
любит собак. Слышали вы что-нибудь подобное? Пустячный народ - и сам