опустился - сквозь пол, сквозь землю сквозь все, что было вокруг. Подержав его в нижней точке, мембрана лопнула, и тело погрузилось еще глубже, хотя никакой глубины, так же как и никакого тела уже не осталось.
     Первым ощущением было отсутствие всяких ощушений, вторым - страх. Виктор схватился за этот ужас как за что-то родное, единственно материальное; стра позволял ему чувствовать себя живым.
     Впереди - Мухин понимал, что ни "впереди", ни "сзади" здесь нет, но так было лучше, так было привычней, - впереди показалась тонкая светящаяся лит Она не имела объема и, уж конечно, не имела цвета.
     Виктор тем не менее воспринимал ее как тонкую и светящуюся. Линия развернулась - не вдруг и не постепенно - она просто развернулась, и это была данность. На струне, как на бесконечном корешке, затрепетали бесконечные же страницы - каждая, поворачиваясь, становилась то первой, то последней, и отличить их друг от друга было невозможно.
     - Не ошалел еще? - раздалось то ли снаружи, то ли Внутри, словом, где-то.
     - Ошалел, - признался Мухин, как - он и сам не понял. Он лишь выразил мысль, а чем, какими средствами - неизвестно.
     - Мне понадобится минут пятнадцать.
     Виктор собирался спросить, что голос имеет в виду, но спросить не смог - он наткнулся на что-то твердое, с резким запахом, и это в отличие от абстрактной книги было действительно неожиданно. Рот наполнился соленым киселем и какими-то осколками, спустя мгновение пришла боль - Мухин снова обладал телом.
     Открыв глаза, он обнаружил черную решетку, делившую пространство на светлые квадраты. Когда зрение адаптировалось, он догадался, что это обычная белая плитка. Мухин разобрал множество надписей на русском, английском и китайском, в основном матерных, сделанных распылителем или маркером.
     В печень врезался тяжелый ботинок, и Виктор с высоким кувырком отлетел в угол. Щека прижалась к холодной трубе - он даже успел получить от этого удовольствие, но в следующую секунду живот принял новый удар, и Мухин, скрючившись, бессильно заныл. Кроме грязного пола, он увидел три кабинки с засорившимися унитазами и ряд писсуаров, один из которых был измазан кровью. В маленькое окошко под потолком проникал дневной свет и ломался в прокуренном воздухе на отдельные лучи - голубые и серые.
     Мухина били в общественном туалете, били двое или трое, впрочем, это не имело особого значения, поскольку он уже не мог не то что отмахнуться, но даже встать на четвереньки. Его били давно.
     Он ни в чем перед ними не провинился, но парни в тяжелых ботинках имели на этот счет свое мнение, и их тоже можно было понять. И Виктор их почти понимал. Они на него надеялись, они готовились, а он их подвел - по банальной причине: его и самого подвели.
     Поставщик Гусейн вторую неделю пытался спрыгнуть с героина. Вторую неделю, едва проснувшись, он накуривался шикарной казахстанской анаши и в течение дня периодически догонялся, поддерживая себя в таком состоянии до вечера. Удивительно, как он еще умудрялся что-то помнить. Он и сегодня не забыл, но сегодня ему попались голые семечки, и Гусейн, "пыхнув" прямо в машине, убился напрочь. Увидев солдат, шагавших в кинотеатр, он принял их за группу захвата и развеял весь товар по ветру, а упаковку - хорошо, что пустую, - проглотил.
     Гусейн сказал: "Вик, то, что ты заказывал, будет завтра".
     Парни в ботинках сказали: "Вик, мы договаривались на сегодня".
     По-своему они были правы. Им нужно было не завтра, а сейчас. Они рассчитывали на дозу и ради этой дозы вот так же молотили в туалете какого-нибудь педи-ка или коммивояжера. Они достали деньги, а Мухин Принес одной травы - бесплатно, в качестве неустойки...
     Виктора взяли за воротник и, приподняв, подтащили к стене. Он осоловело повел глазами и прочитал надпись:
     "Помочимшчсь зело, радость обрете".
     Слово "радость" стремительно приблизилось и влипло ему в лицо. На стене отпечаталась красная клякса, вроде тех, что показывают психиатры. Как кривая бабочка, отстранение отметил Виктор. Бабочка прилетела вновь и размазалась до целой птицы. Затем еще раз - и птица опять стала похожа на бабочку, но уже большую. Из всех запахов остался лишь запах крови.
     Мухина отпустили, но он не удержался и, скользя ладонями, съехал по кафелю. При этом он ударился подбородком о какой-то краник, и осколков во рту прибавилось.
     Потом были еще удары - по спине и рукам, прикрывавшим лицо, - но удары не злые, не прицельные. Виктора пинали, волочили по полу, макали в лужи - все это смахивало на школьное тисканье, унизительное, но неопасное. Кроме того, Мухин уже терял сознание и надвигающееся небытие воспринимал как выходные после долгой трудовой недели. Словно сегодня была пятница, ион...
     - Всем стоять! - донесся до Виктора знакомый голос. - Стоять, падлы, хари в стену, грабли в гору! - скороговоркой пролаял Константин и пальнул - видимо, для острастки.
     "Да ведь сегодня и есть пятница... - сообразил Мухин и от этого переполнился каким-то идиотским восторгом. - ...пятница, одиннадцатое июня..."
     Немощно подтянув левую руку, он посмотрел на часы. Стекло треснуло, но длинная стрелка по-прежнему тикала - как головная боль.
     Пять минут четвертого, народ уже отобедал...
     - Мы чистые, - заявил кто-то сверху. Кто-то в тяжелых ботинках с набойками. - Ни снежинки, ни травинки, - произнес он таким тоном, будто за это полагалась премия.
     - Я не повторяю, - ответил Константин и снова выстрелил.
     Ботинки со стуком рассредоточились вдоль стены. Виктор перекатился на бок и взялся за водопроводную трубу. Константин помог ему подняться и вручил стеклянную фляжку. Мухин глотнул и, закашлявшись, выплеснул коньяк себе на живот - вместе с обломками зубов.
     - Пей еще, - приказал Константин. - А то не продержишься.
     - Командир, я позвоню адвокату, - сообщил один из парней, рослый молодой человек в кожаной жилетке.
     Виктор прекрасно помнил, что зовут его Григорий и что в этой компании он главный. Двое других помалкивали.
     - Сейчас позвонишь, - сказал Константин.
     У него на плече висел короткий автомат, а сам он был в милицейской форме, что Мухина не очень-то и удивило. Гораздо большее недоумение он испытал от того, что Константин не поставил "АКСУ" на предохранитель, а перевел его с одиночного огня на автоматический.
     Гришина жилетка прохудилась на уровне лопаток сразу в четырех местах. Он еще не упал, а очередь уже пошла дальше, цепляя обоих его друзей.
     Мухин зажмурился - от стены во все стороны летели острые брызги кафеля. По полу, не успевая за выстрелами, звякали гильзы. Они продолжали сыпаться даже тогда, когда выстрелы прекратились, и это пустое бренчание растянулось на целую секунду.
     Наконец Виктор открыл глаза. Из витиеватой граффити сохранилось только странное словцо "зело", остальное было посечено пулями и замазано кровью. Под писсуарами лежали три трупа. В их позах не было ни киношного драматизма, ни церковной смиренности - одна лишь бессмысленность. От ствола и затвора "АКСУ" вились, путаясь в узелки, две тонкие прозрачные струйки. Мухину казалось, что он слышит, как дым трется о потолок.
     - Может, не надо было?.. - спросил он, с трудом шевеля разбитыми губами. - Не надо было их валить. А?
     - Какая им разница? - сказал Константин.
     - Теперь-то уж, ясно, никакой.
     - Скоро тут всем будет без разницы. Умывайся, и пойдем, а то опоздаем.
     Доковыляв до раковины, Мухин отвернул кран и поплескал в лицо водой.
     - У тебя курить есть? - спросил он.
     - Не курю, - сказал Константин и, сунув руку в карман, вздернул бровь. - Вообще-то есть. Но лучше не надо. Будет больно.
     - Мне и так больно. Откуда ты узнал, где я? Ой, с-с-с!.. - прошипел он, кривясь, но все же затягиваясь. - Я же мог быть и дома, и у бабы, и... и сам не знаю где. У меня тут активный образ жизни. Очень активный...
     - Да уж!.. Ты кран закрыл?
     - Что?..
     - Вода не идет.
     Константин крутанул ближний вентиль - из него выпала крупная капля, единственная. Он попробовал второй, но там даже и капли не было.
     - Уже?! - воскликнул Виктор.
     - Начинается всегда одинаково, с электричества. Самое слабое место, слишком много зависит от человека. А электричество это поганое... движение электронов, понял?.. вот это движение все у нас и двигает. А как остановится - всему и каюк. Без бога жить можем, а без электричества не умеем. Ну идешь, нет?
     - Ползу...
     Мухин, прихрамывая, дотащился до двери и, повернувшись боком, спустился с трех высоких ступенек. Туалет в Лужниках, загаженный, зато бесплатный, находился на отшибе, до аллеи от него было метров пятьдесят по гравийной дорожке.
     Наступая на правую ногу, Виктор ойкал, но терпел, поскольку знал, что Константин ему не поможет. Менты побитых драгдилеров на себе не носят.
     К счастью, перекинутый милиционер оставил бело-синий "Форд" у самой тропинки - Мухин припадал на больную ногу все глубже и все дольше решался на новый шаг.
     - Так как же ты меня отыскал? - спросил он. - По запаху, что ли?
     - От тебя действительно попахивает, - сказал Константин. - Нет, я про другое. Ты в оперативной разработке.
     - За мной следят?!
     - Уже нет.
     Константин положил автомат между сиденьями и завел мотор. Ворота на выезде с территории были закрыты. Он хотел посигналить, но человек в будке замахал рукой и побежал открывать.
     - Этот еще не перекинут, - меланхолично произнес Константин. - Некоторых вообще не перекидывает, им хуже. Они все видят и все понимают - не сразу, так со временем. А сделать ничего не могут.
     - Самому бы понять... - пробормотал Виктор.
     - Это достаточно просто. Людей перекидывает из другого слоя - в течение нескольких часов и почти всех.
     - Но почему?!
     - Не перебивай, - раздраженно бросил Константин. - Вот их перекинуло, и они все очнулись, кроме тех, кто в другом слое не погиб, то есть кроме тех, кого там и не было... Очнулись и решили, что все вокруг спятили. Или они сами спятили... Неважно. У них же память другая - память оттуда. А здесь для них все поменялось. Необъяснимо. Скрипач видит перед собой какие-то кнопки - он же не знает, что он теперь не скрипач, а авиадиспетчер. Плюнет и пойдет искать любимую. А любимая у него тут в тюрьме просыпается. Только что на фуршете с австрийским послом заигрывала, а здесь она соседу по коммуналке брюхо вспорола. А главное - власть. Любым бардаком можно управлять, если есть кому. Так ведь некому. Обычный расклад: президент США в прошлой жизни был полуграмотным скотоводом из Техаса, а наш - активистом в какой-нибудь "Новой Революционной Бригаде". Ну, люди созвонились, обозвали друг друга "motherfucker", а потом - два звонка на командные стратегические пункты. "От нашего стола - вашему..." Их-то как раз от сети не отрубает, у них сети свои. И все, значит, угощаются. И не важно, сколько ракет попадет в цель. На Земле сорок тысяч ядерных зарядов, половина сдетонирует - и хорош. Попадать уже не в кого.
     - И все люди погибают, и снова - в другой слой?
     - О том и речь. Спроси еще раз, почему перекидывает... Потому и перекидывает! Получается "У попа была собака". Найдешь начало этой песенки - получишь Нобелевскую премию. Она ведь с середины начинается. Вся песня - надпись на могилке. А кто ее написал-то? Известно, что поп. Но это не начало, это опять же середина.
     - И вы... ты. Сан Саныч, Шибанов... - Мухин на миг даже забыл о боли и о том, что правая нога уже почти отнялась. - Вы намерены...
     - Намерены, - твердо заверил Константин. - Мы вряд ли утратим наши способности, они, наоборот, только развиваются. И с тобой то же самое будет. Сможешь ты жить среди нормальных людей? Каждый день ждать очередной войны - сможешь? Надо хотя бы попробовать. Что нам еще остается?
     - Но если всех перекидывает и катастрофа неизбежна...
     - Катастрофа неизбежна, тотальная гибель - нет. В некоторых слоях обходится без войны. Наступает анархия, работать, естественно, никто не желает, люди превращаются в волков. Недельку погромят магазины, потом доберутся до складов, а когда все сожрут - вот тут начинается настоящий беспредел. Оружия в стране навалом. Бензин, консервы, шмотки - все кончится, а патронов еще надолго хватит. В таком слое выигрывает тот, кто хапает с витрины не коньяк, а крупу и тушенку и быстренько забивается подальше за Урал. В лесу выжить легче. Если умеешь, конечно. А в крупных городах... - Константин прищурился и покачал головой. - Один год - это максимум. Вторую зиму редко кто выдерживает. И народ перекидывает дальше. А там - новый поп и новая собака. Когда-нибудь цепная реакция доберется до последнего слоя - до последней Земли и последнего человечества. И нас с тобой уже никуда не перекинет...
     - А ты что, собрался жить вечно?
     - Это может случиться гораздо раньше, чем ты думаешь. Через месяц. Или завтра. Витя, ты хочешь умереть завтра? Хочешь умереть насовсем, как и положено смертному?
     Вместо ответа Мухин закурил и уставился в окно. На Большой Пироговской, которую они проезжали, все было тихо - пожалуй, слишком тихо для этого слоя. Виктор смотрел на поток прохожих, как на огромный индикатор, и по мельчайшим деталям угадывал медленное приближение финала. Это было легко, ведь мир за окном он считал своим. Здесь Мухин родился и прожил половину жизни, и, хотя прикоснулся он к ней только сейчас, она тут же стала частью его самого. И Виктор ее сравнивал - с тем, что он о ней знал, с тем, что здесь быть должно и чего быть не может.
     Спокойствие на улицах - изнывающее от жары, засохшее без дождей, клубящееся желтой пылью спокойствие. Немного душно, а в остальном все в порядке... Все как обычно.
     Теперь, когда Виктор понимал, что происходит сию секунду, и хорошо представлял, что произойдет через час, он вдруг начал чувствовать перед этим миром вину - перед каждым человеком и даже перед теми ублюдками, свалившимися под писсуары. Он их всех обманывал. Он помнил то, чего никто из них не вспомнит, потому что вспомнить это невозможно. Потому что у нормального человека жизнь только одна. Так ему, нормальному, кажется.
     Константин затормозил у светофора, и по переходу хлынули люди. Худенькая старушка с двумя собачками на длинных поводках дошла до середины мостовой и, обернувшись назад, застыла. Ее толкали со всех сторон, собаки тявкали и носились вокруг, но она почему-то не двигалась.
     Загорелся зеленый; Константин аккуратно объехал старуху и, ничего не сказав, направил машину дальше. Слева на улице кто-то истошно заорал - так что вопль проник сквозь звукоизоляцию "Форда" и вцепился прямо в душу.
     Виктор посмотрел в зеркало - кричал рыжий подросток лет двенадцати. Кричал без всякой видимой причины. Его можно было принять за больного - многие, вероятно, так и сделают. Потом они придут домой и будут подниматься пешком, потому что лифты уже не работают. И они не смогут умыться. А потом они не узнают своих квартир, не узнают своих жен и детей - и это будет гораздо страшнее. Хотя некоторые, наверное, не успеют. Ракетный удар застанет их еще на улице - спокойных, изнывающих от жары...
     - Взбодрись, - бросил Константин.
     Мухин повернулся и увидел фляжку с коньяком - уже почти пустую. Он скорчился, но допил и положил бутылку под сиденье.
     - Как попробовать? - спросил он.
     - О чем ты?
     - Ты сказал: "надо попробовать". Что пробовать и как? - произнес он с ударением.
     - Спасти... - молвил Константин. - Всех этих придурков и хотя бы один слой. Ну и себя заодно. Чтоб было где жить, вот и все.
     - Желательно хорошо, - добавил Виктор.
     - Что?..
     - Жить, говорю, лучше хорошо, чем плохо.
     - А... Да... - рассеянно откликнулся Константин.
     - Так как же? - повторил Мухин. - Как спасти-то? Разве можно это остановить?
     - Можно создать систему власти, при которой судьба мира будет зависеть не от большинства психов, а от небольшой группы...
     - Диктатура?
     - ...от тех, кто не станет отдавать преступных приказов, - терпеливо продолжал Константин. - От тех, кто не будет искать крайнего, кто сумеет организовать безумствующий сброд в подобие общества и начнет работать - сразу, как только пройдет волна. А она пройдет везде, это вопрос времени.
     - Мародеров - к стенке... Так?
     - Не-ет, пусть лучше грабят!.. К теме гуманизма вернемся, когда ты своими глазами увидишь, как банда отморозков врывается к тебе домой. А ты увидишь. Это повсюду, где мы с Америкой не закидали друг друга бомбами. Сначала мародеры берут деньги и золото. Через два дня это уже ничего не стоит, и они приходят за жратвой. А к февралю в твоей квартире не остается ни стула, ни носка, ни книжки. Это все сгорает в буржуйках и бочках. И не дай тебе бог иметь красивую жену...
     Константин привез Мухина на Воробьевы горы, прямо на смотровую площадку. Замысел был вполне ясен: центр Москвы, единственное, на что стоит смотреть, открывался отсюда весь. Справа скрипел и пошатывался на ветру заброшенный трамплин, за ним над рекой пугал ржавчиной давно списанный метромост, но впереди, за громадной миской стадиона, разворачивалась панорама поистине фантастическая.
     Шпили сталинских высоток, повернутая шеренга Арбата, кое-где прогалы площадей и дома, дома, дома... Обычные, но разные. Дома с людьми. Дома без электричества и воды. Предназначенные под снос - сразу все, без разбора, без права обжалования. Луковицы куполов рассыпали блики, и Виктору чудилось, что они посылают солнечные зайчики именно ему - как напоминание о неведомой вине.
     Опираясь на Константина, Мухин доплелся до парапета и встал за лотком с сувенирами. Он глубоко вдохнул - разбитые десны захолодило, из подсохшей губы снова потекла кровь, но отвлекаться на это не хотелось. Скоро все пройдет...
     - Лейтенант! - окликнул их какой-то мужчина в штатском и, приблизившись, сверкнул удостоверением. - Зачем ты это мясо сюда приволок? - спросил он, трогая Виктора за рубашку. - Тут иностранцы, а ты с этим... Да еще со стволом! Чешите отсюда оба.
     Он не успел договорить, как рядом с ними затормозил лобастый, ярко раскрашенный автобус. Передняя дверь сложилась, и из сумрачного салона поперли полуголые люди.
     - Что тебе непонятно, лейтенант? - проскрежетал мужчина.
     Загорелые туристы с приросшими "чи-из" окружили столы и принялись рассматривать ложки-матрешки. Некоторые, проигнорировав сувениры, заклацали фотоаппаратами. Говорили вроде по-английски, но слов Мухин почти не разбирал. Такому английскому его в школе не учили.
     Какая-то сердобольная дама лет тридцати-пятидесяти сунула ему в ладонь мятую бумажку.
     - Мерси... - брякнул Виктор.
     - Never mind. Be happy! - ответила она, не переставая улыбаться.
     Дама сделала три шага к автобусу, но вдруг застыла и, беспокойно ощупав свое тело, выпалила:
     - Че за херня?!
     Мухин медленно скатал доллар в шарик и щелчком, словно окурок, запустил его через парапет.
     - С прибытием, гражданочка, - кивнул Константин.
     Будто по сигналу, иностранцы умолкли и, недоуменно озираясь, раскрыли рты. От "чиза" не осталось и следа. Люди с подозрением приглядывались к себе и другим, к автобусу, зданию МГУ и ко всей Москве - пока еще не тронутой. Какая-то девочка вскарабкалась на мраморную тумбу и, присев от натуги, завизжала. Синхронно с ней заголосили несколько женщин и милый веснушчатый старик.
     Мужик в штатском испуганно полез за сотовым.
     - Кажись, наши боеголовки уже долетели, - сказал Константин.
     -А с этими что делать, с ковбоями? - спросил Мухин. - Вы и в Америке свою власть установите? Им-то кто помешает ракеты запустить?
     - Наверно, президент США, кто еще...
     Виктор расхохотался. Константин засмеялся вместе с ним и, сняв с плеча автомат, зашвырнул его в кусты. Продавец, долговязый юноша в бейсболке, шарахнулся в сторону и опрокинул лоток. Матрешки раскатились по асфальту.
     Мухин продолжал заливаться - губы треснули еще сильней, в груди отчетливо закололо, но остановиться он не мог. Он не перестал хохотать д