ережая все возражения.
   Размазав по телу горячий ком, Илья  зачерпнул  еще  и  шмякнул  ниже,  на
живот.
   Андрей подставлял синяки и меланхолично следил за возносившимся к потолку
паром. Особой вони, против ожидания,  не  было,  однако  мысль  о  последнем
ингредиенте,  как  выразился  Илья   -   "растворителе",   удовольствия   не
доставляла.
   - Ты точно соду туда добавил? - спросил Андрей. - Не соль?  Ты  из  какой
баночки брал? Та, что со слоном? Или с котятами?
   - Щиплет, да? Хорошо, - умиротворенно сказал Илья. - Если щиплет,  значит
ты живой.
   -  "Щиплет!"  -  с  сарказмом  повторил  Андрей.  -  Так  дети   говорят:
"щиплет"... а это не щиплет, это... как будто меня жрет кто-то!..
   Илья включил монитор, и он  на  какое-то  время  отвлекся.  По  четвертой
программе  показывали  шестьсот  седьмую   серию   исторического   детектива
"Московские тайны". Андрей в этом фильме ничего не понимал, но его  увлекали
длинные планы городских пейзажей, в которых, по заверениям съемочной группы,
каждый кирпичик был воссоздан в соответствии с оригиналом.
   В "Московских тайнах"  рассказывалось  о  каких-то  странных,  никому  не
нужных интригах. Андрей в них запутался еще на первых сериях, и дальше  было
совсем неясно, тем не менее он продолжал смотреть. Ему нравилось  любоваться
домами - чудными,  но  разными.  И  людьми  -  ни  капли  не  изменившимися.
Единственное отличие заключалось в том, что  во  времена  "Московских  тайн"
никому не приходило в голову определять интеллект-статус  человека,  поэтому
многие на работе и в жизни занимали чужое место. Начальник часто  оказывался
глупее подчиненного, а жена умнее мужа, - ничего, кроме беды, это не сулило.
   Илья устроился в кресле и не переключал программу, хотя сегодняшняя серия
была скучной. Герои не покидали помещений и вели нудные разговоры про деньги
и про любовь.
   Когда лысый человек в блестящей куртке достал автомат и крикнул: "Грохну,
падла!", Андрей наконец-то уснул.
   Проснулся Андрей от  невыносимого  зуда.  Черная  корка  уже  подсохла  и
кое-где осыпалась круглыми чешуйками, но тело от этого чесалось не меньше.
   Он вскочил с кровати и, не говоря ни слова, понесся в душ.
   - Рано, рано! - крикнул Илья. - Потерпи еще.
   - Все, не могу! - отозвался Андрей, судорожно хватая краны.
   Струя, рванувшая из рассекателя, была слишком ряча, зато чесотка  тут  же
унялась. Андрей постоял, переминаясь с  ноги  на  ногу,  пока  не  догадался
сделать воду холоднее.
   Самочувствие было сносным. Синяки на  ребрах  не  пропали,  но  выглядели
какими-то выздоравливающими и благодарными. Андрей, проверяя мышцы,  помахал
руками, понагибался - насколько позволяли габариты душевой -  из  стороны  в
сторону и пришел к выводу, что способен спасти кого-нибудь еще.
   - Простыню уже не отстираешь, - задумчиво сказал он, одеваясь.
   На штанах появились две новые дырки - не считая той, от  кустов.  Рубашка
пострадала не так сильно, но тоже нуждалась в ремонте.
   - Простыню? Нашел, о чем горевать, - сказал Илья.
   - Ты-то как? .
   - В норме. Мне бы рубаху... Одолжишь?
   Андрей открыл дверцы шкафа и заглянул туда так, словно  менял  наряды  по
десять раз в день. Парадные брюки и две рубашки - вот все, из  чего  он  мог
выбирать. Одну, ношеную, он взял себе, вторую, ненадеванную,  положил  перед
Ильей. Возможно, для кого-то ему было бы жалко. Для Ильи - нет.
   - Что делать будем? - спросил Илья.
   - А чего нам делать-то?
   - Я тут мест никаких не знаю. Я же у вас  недавно,  в  тридцать  седьмом.
Развлечься бы как-нибудь.
   - Какие у нас развлечения?.. Как везде. Чаю попьем, да телик посмотрим.
   - Э, нет. Дома я торчать не могу.
   - А где же нам торчать?
   Илья оделся и расчесал волосы. Рубашка сидела сносно - шили их  настолько
приблизительно, что даже не указывали размеров.
   - Кошмар... - молвил он, подворачивая рукава. - Нет, ты серьезно собрался
тут до вечера околачиваться? У тебя друзья-то есть?
   - К ним, что ли, пойти?
   - Лучше, конечно, к подругам.
   - Подруга у меня была, - оживился Андрей. - Наставница, Эльза Васильевна.
   - Тьфу, ты! Ей небось лет шестьдесят?
   - Нет, не шестьдесят. Но она уже улетела.
   - Тогда что о ней говорить? Еще кто-нибудь остался? Из работоспособных.
   - Ну, Вадик. Он тоже работает.
   - Вадик?.. - разочаровался Илья. - А таких Вадиков, чтоб юбки  носили,  и
желательно покороче, у тебя нет?
   Андрей сообразил, что Илья шутит, но самой шутки не понял.
   - Таких нету, - сказал он. - Вадик - художник...
   - Худо-ожник?! Давненько я с ними не общался. Что ж, веди.
   Вадик жил в одном корпусе с Андреем, этажом выше. Иных  знакомых  у  него
быть и не могло - все, что находилось за пределами родного тридцать седьмого
блока, Андрею казалось несусветной  далью.  Единственным  островком  посреди
чужой земли он считал конвертер. Между блоком и конвертером простиралась  та
же чужая земля, которую он проезжал, не выходя из линейки.
   - Здравствуй, Вадик. А я к  тебе...  с  другом,  -  сказал  Андрей,  чуть
запнувшись. Для него это было непросто.
   - Привет, - Илья широко улыбнулся и, не дожидаясь приглашения,  прошел  в
комнату.
   Вадик недоуменно изогнул брови. Он почти все делал так - одними  бровями,
это была единственная выразительная часть его лица. Остальное терялось в его
вечной щетине, удивительно густой для двадцатилетнего молодого человека.
   - Кто это? - спросил Вадик.
   - Очень хороший человек, - отрекомендовал Андрей. - Благородный и смелый.
И вообще...
   -  О-о-о!  -  протянул  Илья,  останавливаясь   перед   импровизированным
мольбертом  -  двумя  раскуроченными  тумбочками.  -  Опыты  с  формой?  Два
треугольника, между ними зигзаг и еще маленький треугольничек... Свежо.
   Было видно, что он и рад бы не издеваться, да  не  может.  Действительно,
картина получалась так себе. Половина была еще не дорисована, но то, что уже
находилось на холсте, вызывало лишь недоумение.
   Андрею за Вадика стало неловко. Он верил, что Вадик  настоящий  художник.
Да и как не верить? Вадик, обладая довольно высоким ИС, два  раза  в  неделю
мыл вагоны - на краски этого хватало. Он был либо талантлив,  либо  безумен.
Большинство, естественно, усматривало второе.  Но  Андрей  в  него  все-таки
верил.
   - Это не картина, - равнодушно сказал Вадик. - Вернее, не совсем картина.
Не моя. Соседка ходит заниматься. Наташенька, ей восемь лет.
   - А-а-а! - Илья расхохотался и хлопнул себя по ноге. - Купи-ил, купил!
   Андрей почувствовал облегчение.
   - Вадик, покажи что-нибудь из подлинного искусства, - сказал он.
   - Из подлинного?.. - Тот, прищурившись, поскреб шею и вытащил из-за шкафа
квадратное полотно. - Ты это еще не видел.
   - Да я что... - отмахнулся Андрей. - Я не разбираюсь... Мне  у  тебя  все
нравится. Ну, кроме треугольников Наташенькиных.
   Вадик укрепил картину на тумбочке и отступил в сторону.
   - Прошу!..
   Андрей увидел дерущихся людей. Потасовка была порядочная: человек сто,  и
все - по колено в крови.
   Дрались люди не так, как Андрей с Ильей, а немного  по-бабьи  -  кусая  и
таская друг друга за  волосы.  Впрочем,  нарисованы  они  были  хорошо,  как
настоящие, правда, очень мелко.
   - Оп-ля... - растерянно сказал Илья. - Слушай, дружище... ты не обижайся,
но это не ты писал.
   - Я. Больше некому.
   - Как назвал?
   - Номер двадцать один.
   - Двадцать первая работа? - спросил Илья уже без насмешек.
   Кажется, он был шокирован,  и  удовольствия  от  этого  Андрей  испытывал
больше, чем сам автор.
   - Название ни к чему, - заметил Илья. - Название - это слова, литература,
а в живописи все должно быть здесь, на холсте. В пределах рамки. Верно?
   - Абсолютно, - сказал Вадик.
   - А где предыдущие двадцать?
   - За шкафом, под кроватью... Места у меня маловато.
   - Да-а... - снова протянул Илья. - С композицией ты наворочал...  Но  это
дело хозяйское. Отнесем на" своеобразие манеры. А вот в рефлексах ты  ошибся
серьезно, тут уж тебя никакое своеобразие не оправдает.
   - Согласен. Если смотреть  так,  то  это  ошибка.  Но  она  же  стоит  не
правильно.
   - Чего? - нахмурился Илья.
   Вадик, млея, перевернул картину. Андрей увидел те же сто человек,  только
вверх ногами. Вряд ли рисунок мог от этого что-то выиграть. Вдобавок  Андрею
не нравились туманные разговоры про "рефлекс". Это напоминало о бригадире.
   - Невозможно... - выдавил Илья. Он был ошарашен.
   - Если повернуть обратно, то  ничего  не  найдешь.  Хочешь  убедиться?  -
сказал Вадик, переворачивая картину обратно.
   Андрей молча пожал плечами. На его вкус, так было лучше. Люди  не  должны
стоять на голове.
   - Да... - произнес Илья скорее подавленно, чем  восхищенно.  -  Кто  тебя
учил?
   - Никто. Жизнь.
   - Я не буду говорить, что ты гений... - начал он.
   - И не говори...
   - Но где твои выставки? Это должно быть доступно всем!
   - Выставки?! - хмыкнул  Вадик.  -  Ты  с  луны  свалился!  Какие  у  чера
выставки? Мне даже в блоке их  проводить  запретили,  я  во  дворе  хотел...
Спасибо, кисти не отнимают. А так - кто в гости придет, тот и посмотрит.  Да
это и не нужно никому.
   - Даже во дворе не разрешили?! - возмутился Илья, но  что-то  вспомнил  и
осекся. - Вот сволочи... - буркнул он.
   Вадик продемонстрировал Илье остальные работы,  с  первой  по  двадцатую.
Андрея эти номера сбивали с толку,  он  бы  предпочел,  чтоб  картины  имели
нормальные названия. Минут через сорок он откровенно заскучал.
   Илья, напротив, все больше возбуждался. Под конец  он  уже  не  стоял,  а
нервно расхаживал по комнате, тревожа соседей своими возгласами.
   У Вадика они пробыли до самого вечера. Новоиспеченные приятели обменялись
сетевыми адресами, при этом Вадик сказал, что будет рад видеть Илью в  любое
время. Сам Андрей от него ничего подобного не слышал.
   - Здорово ты в картинах разбираешься... - молвил он, садясь в лифт.
   Илья щелкнул по кнопке и лукаво улыбнулся.
   - Как же мне не разбираться? Я  их  ворую  с  шестнадцати  лет.  Воровал,
раньше. Тебя это напрягает?
   - Меня ваши "рефлексы" бесят. Я Вадика люблю  и  уважаю...  но  зачем  вы
картины вверх тормашками смотрели?
   - Не знаю... наверно, я не смогу объяснить. Ну, вот представь себе добро.
Добро в принципе, как образ.
   - Ну, представил, - сказал Андрей, хотя это была не правда.
   Они вышли на площадку, но Илья остался возле кабины.
   - И представь себе зло, тоже образ, - продолжал он. - А теперь представь,
что Добро и Зло - это одно и то же. И ты это увидел. Идея, конечно,  старая,
но твой Вадик ее по-новому показал. И почти доказал. Нет... Я же  говорил  -
не поймешь.
   - Чего ж непонятного? - насупился Андрей. - Слушай! А ты в  тюрьме  часто
сидел? Как там? Вообще.
   - Там-то?.. Хреново. Везде хреново. Столько тюрем повидал, а такой,  чтоб
хорошо было - нет. В Архангельске холодно. Под Рейкьявиком тоже холодно.  Не
как  в  Архангельске,  но  все  равно  не  курорт.  В  Лиссабоне  жарко.   В
Банджармасине тоже... Ты  бывал  в  Банджармасине?  Ну  и  правильно.  Очень
жарко... И сыро. Под ногтями  все  время  нарывает,  и  писаешь,  как  будто
подцепил чего... А в Тегусигальпе мотыльки, столько  мотыльков,  что  с  ума
сойти. От них ночью вентиляция  гудит  громче  вертолета.  Попробуй,  засни!
Однажды сетка порвалась, и они ко мне в камеру  повалили.  Вот  где  мрак-то
был. Пока охрана с гидрантами разобралась, эти твари на мне  майку  сожрали.
Месяц в больнице... Потом, правда, половину срока скостили,  как  психически
травмированному, но оно того не стоило.
   - Неужели везде климат плохой?
   - Почему? Во Флориде нормальный. Только там с педиками проблема.
   - А в чем проблема-то?
   - Да много их там очень,  вот  и  проблема.  Тебе  любой  подтвердит:  во
Флориде самая паршивая отсидка. Лучше в Якутске, и больным, чем во  Флориде,
и здоровым.
   - Это что, стихи такие?
   - Стихи?.. Нет, проза, - усмехнулся Илья. - Но меня это уже не  касается.
Покончено. Навсегда. Видишь, на работу устроился. Все, как у людей.
   - Да, работа у нас хорошая. Барсик только болеет. Какой-то гад снял кепку
с таблички... Если честно, я  ведь  сперва  на  тебя  подумал,  -  признался
Андрей. - Но ты на такое не способен.
   - Барсик?..
   - Наше существо. Чумаков его чудовищем называет. Сам он чудовище...
   - А при чем тут кепка?
   - Не поймешь. Это тебе не картинки. Это живое... Давно  ты  опустился?  -
спросил Андрей.
   - Я с детства такой... чер.
   - Не ври.
   - Хорошо, не буду. Но как ты догадался?
   - Когда ты Вадику про выставку начал... Черы об этом не думают. Мы просто
живем, и все.
   - Я не хочу, чтобы кто-то знал. Ну, что я чужой.
   - Здесь все чужие.
   - Ты меня не выдашь?
   - Я?!
   Андрей вытаращил глаза. Его давно уже подмывало раскрыть Илье свою тайну,
но выдать кого-то другого...
   Он почувствовал, что сейчас начнет рассказывать про Сергея Сергеевича,  и
достал ключи. Хватит и того, что он проболтался профессору.
   - Я могу на тебя надеяться? - спросил Илья..
   - Я ведь обижусь...
   - Извини. Спасибо.
   Илья махнул ему рукой и зашел в лифт. На душе было как-то странно. Он  не
догадывался,  что  среди  черов  тоже  есть  талантливые  люди.  И   он   не
предполагал, что когда-нибудь скажет вонючему черу два таких  слова  подряд:
"извини" и "спасибо"...
   Андрей, не включая свет, прошел на кухню. В банке оставалось еще  немного
заварки, а  печенье  у  него  не  кончалось  никогда.  Поставив  чайник,  он
вспомнил, как Илья с Вадиком обсуждали картины, как им обоим было приятно, и
улыбнулся. Вот если б еще самому так же все  понимать...  а  то  -  "добро",
"зло", всякая философия... Нет, для этого нужны мозги  покрепче.  Разве  что
Сергей Сергеевич поможет...
   Завтра, уже скоро. Если все получится... Ух-х!! А вдруг  он  тоже  начнет
разбираться в картинах? Или нет, лучше в чем-нибудь другом, специалистов  по
картинам и без него хватает. В чем же тогда?
   Андрей положил подбородок на кулаки и задумался. До  ночи  он  так  и  не
нашел себе подходящего дела, зато интересно провел  время.  Перебрав  в  уме
сотни профессий, он пришел к выводу, что занятия лично для него пока еще  не
изобрели.
   Это должно быть что-то немыслимое, решил Андрей.
 
Глава 5 
Четверг, утро 
 
   До двенадцати часов было еще далеко,  но  Никита  .Николаевич  уже  начал
готовиться: открыл шкаф, вытряхнул из него разное тряпье и отвинтил  на  дне
секретные шурупчики. Секретными эти шурупы были, понятно, только для соседей
- в случае обыска фальшивое дно обнаружили бы мигом.  Однако,  кроме  как  в
шкаф, терминал положить было некуда, а прятать его  на  улице  профессор  не
рискнул.
   О том, что на конвертере  его  называли  профессором,  Никита  Николаевич
знал. К прозвищу он относился спокойно: во-первых,  он  на  самом  деле  был
профессором - когда-то, в прошлой жизни, а во-вторых, за годы преподавания в
Московском университете он так привык к студенческим кличкам, что считал  их
нормой. Правда, в университете его звали "академиком", ну так на  то  оно  и
понижение.  Не  околачиваться  же  "академику"   у   корыта   с   фекалиями.
"Профессору" - еще куда ни шло...
   Приподняв толстый лист  фанеры,  Никита  Николаевич  извлек  из-под  него
терминал и забросил весь хлам обратно в шкаф. Бережно устроив чемоданчик  на
кровати, он утопил маленькую панель замка.
   Пару лет назад  этому  терминалу  завидовал  весь  университет.  То,  чем
обладал Никита Николаевич,  сравнивали  с  ласточкой.  Два  года  назад  его
терминал легко вскрыл  бы  любую  систему,  от  банковской  до  полицейской.
Ласточка могла озолотить и разорить, сделать человека счастливым  и  сломать
ему жизнь, а потом уничтожить все  следы  -  еще  до  того,  как  сторожевая
программа обнаружит вторжение. Но то - раньше.
   Однако постаревшая ласточка и теперь кое на что годилась.
   Никита Николаевич аккуратно размотал шнур и, выдернув из стенного разъема
штекер монитора, подключил терминал к Сети. Затем легонько провел пальцем по
откидному экрану  -  тот  засветился  и  показал  лицо  диктора.  По  первой
государственной  программе  шли  новости.  Профессор  посмотрел  на  часы  -
половина двенадцатого. Скоро можно будет начинать.
   Обещания наставника увеличить ИС - это, конечно, полная чушь. Андрей  зря
надеется. Прибора, повышающего интеллект-статус,  не  существует.  Белкин  -
славный малый, но безнадежно тупой, и в жизни ему ничего не  светит.  И  его
наставник, вернее, человек, изображающий наставника, скоро это поймет.
   Их - псевдонаставника и того, кто за ним стоит, - ожидает  разочарование.
Сейчас они убедятся, что  Андрей  -  это  ложный  след.  Он  настоящий  чер,
стопроцентный мусор, генетический брак. Природа не то чтобы уж очень  сильно
на нем отдохнула, но и не перетрудилась. Не самые  политкорректные  студенты
называли таких людей "дважды два": две руки, две  ноги,  а  остальное  ни  к
чему. И все же в Белкине что-то нашли.
   Никита  Николаевич  скривил  губы  и  по-стариковски  сам  себе  хмыкнул.
Посмотрим, посмотрим...
   Наставник сказал Андрею, что придет в  двенадцать.  Он,  естественно,  не
опоздает. Белкин, бедолага, размечтается, планов настроит... Жалко  дурачка.
Ну, добавят несколько баллов - мол, сеанс подействовал.  Какой  у  него  ИС?
Восемьдесят, примерно. Будет восемьдесят пять. Что изменится? Ничего. Тот же
бак, те же вентили - в лучшем случае. А в худшем?..
   Профессор покачал головой и, придвинув кресло ближе к стене, снова тронул
экран - новости кончились, пошла реклама.
   ...Нет, худшего случая у Белкина  быть  не  должно.  Андрей,  безусловно,
обычный чер. Зауряднейший. Такие, как он, сюрпризов не преподносят. Его ведь
еще  на  первом  контроле  опустили.  Контроль-два   -   другое   дело,   но
контроль-один проходит, как правило, честно.
   У пятилетнего ребенка устанавливают тип личности  и  уровень  интеллекта.
Некоторые, с выраженными способностями,  направляются  в  специализированные
школы. Этим детям уже повезло: государство даст им превосходное  образование
и будет полностью обеспечивать до двадцати лет - при  условии,  что  они  не
решат сменить профессию.
   Еще одна часть, также немногочисленная, аналогично вундеркиндам поступает
в особые школы, правда, совсем иные. Они получают минимальный объем  знаний,
ровно столько, сколько необходимо для примитивного быта:  чтение,  письмо  и
арифметика. Юридически они обычные дети, фактически - уже  черы.  Каждый  из
них  имеет  либо  скверную  наследственность,  либо  неустранимые  пороки  в
развитии. Чаще бывает все вместе: потомственные алкоголики рожают  таких  же
потомственных алкоголиков и навязывают им извращенные поведенческие нормы.
   Остальные,  пройдя  контроль-один,  надолго  забывают  о  мягком  обруче,
который им надевали на лоб.
   Надолго - до двенадцати лет, пока тестирование не  повторяется.  К  этому
возрасту  окончательно  формируется  мотивационная  база,  иначе  говоря   -
личность. Цель у контроля-два та же: определить склонности и рассортировать.
Подросткам достается  либо  направление  в  профессионально  ориентированные
лицеи, либо сразу - лимитная карта и бесплатная квартира на  окраине.  Таких
при втором контроле  оказывается  около  десяти  процентов.  Это  не  полные
кретины, хотя  от  последних  их  порой  отличает  лишь  более  качественное
образование.
   Третье тестирование, или контроль-три, происходит в двадцать  лет,  перед
выдачей   гражданских   документов.   Человек   подвергается   всестороннему
обследованию и получает свой ИС - интеллект-статус. Присвоение ИС дает право
на  работу,  и  большинство  граждан  это   право   немедленно   используют,
устраиваясь служащими или руководителями низшего звена.  Единицы  продолжают
образование и впоследствии становятся учеными, юристами, а то и политиками -
словом,  кем-то   становятся,   если   их   интеллект-стат