,  значит,  за  обнаружение  Странника  к  награде  меня
предоставят? Или, может, к повышению по служебной линии?
     -  Не  предоставят, а привлекут, грамотей  деревенский, -  возразил ему
офицер. - И не к награде или повышению, а к ответственности, причем строгой.
     Немного  померкнув  радостью,  Проспер  Маурисович  нашел  в себе  силы
переспросить, уже и без того угадывая страшную правду:
     - За что же... к ответствености-то? Ведь  верой и правдой,  без единого
замечания...
     -    Стратегический    траспорт    Комкона    преступно   разбазаривает
направо-налево  и еще спрашивает,  - сам себе сказал офицер и отдал солдатам
приказ немедленно Проспера Маурисовича арестовать  и чтоб  не визжал больше,
потому что и без него башка раскалывается от этой планеты.
     Но  Проспер  Маурисович визжать не перестал,  а напротив того, завизжал
еще громче, да еще вдобавок стал отбиваться ногами и чем только можно, когда
солдаты   принялись  его  арестовывать  и  к   одному  из  своих   вегикелов
препровождать.
     -  Вот  такова вся наша  жизнь, -  еле выкомментировал  из  себя  очень
ошеломленный Боб  Исакович,  глядя на  трагическое  препровождение  Проспера
Маурисовича. - Хоть и скотина он, конечно, порядочная, а все-таки жалко.
     - Жалко ему, - тут же взвилась очень обозленная  Мария. - Ему жалко, он
сейчас  всех  нас  тут обрыдает! А не жалко  тебе, Боб,  что  у  нас вегикел
отняли, законным, между прочим, образом, подаренный на день рождения Анатоль
Максимовичу, отцу моего супруга? Тебе не жалко,  что нам теперь не на чем до
дому добираться? Тебе не жалко, что он, скотина такая, продал нас всех и под
расследование комконовское подставил?
     - Да ладно тебе, Мария, -  сказал  Тим, тоже не без  грусти наблюдая за
препровождением  Проспера Маурисовича. Мария тут же набросилась  на Тима  со
словами, полными горькой злобы.
     Между тем  к  О'Ты, безмятежно  развалившемуся в своем плетеном кресле,
подошел Аскольд и обратился к нему со следующей просьбой.
     - Слушай, О'Ты, - сказал он. - Бог ты или не Бог, это нам все равно, но
ведь  ты  же действительно все можешь? Если можешь, пожалуйста,  предотврати
арест Проспера Маурисовича, хоть и действительно нехороший он человек.
     На  что  О'Ты ответил Аскольду туманной и к  делу не очень  относящейся
фразой.
     -  Может  ли  Бог, -  спросил  сам себя  О'Ты, -  если Он действительно
всемогущ, создать такой камень, который сам понять не может?
     - Поднять, а не понять, - машинально поправил его Аскольд.
     - Да  нет, вот  именно что понять, - возразил  О'Ты.  - Поднять как раз
штука не сложная.
     - Нет, правда, нехорошо  как-то, - поддержал Аскольда Тим. - Он же ведь
сам помогал доставать этот вегикел. И вообще помогал часто.
     - С прожекторами, например, - подтвердил Аскольд.
     - Во-во. А то, что дурь у него в голове, так у кого что-то иное?
     - Хороший вопрос, - похвалил О'Ты. - Но ведь с другй стороны. он предал
вас. Он, больше того, попытался предать меня...
     - Так он же предупреждал! - возразил Тим.
     - А я его,  может, испытывал. - в  свою  очередь  возразил О'Ты. - Ведь
если стать на точку вашего зрения, согласно  которой я  Бог,  то получается,
что   Проспер  ваш  Маурисович  самого  бога  предал.  Факт   сам   по  себе
распространенный, но  от этого  не менее неприятный.  И,  кстати, наказуемый
очень  сильно.  Ох,  расстроил меня  ваш  Проспер Маурисович,  и  поэтому  я
немножечко отопью.
     - Но ты хоть вегикел-то им не отдавай, - продолжал Тим. - О'Ты посмотри
на отца, ведь лица нет на человеке!
     Здесь Тим был  неправ.  Лицо  у  Анатоль Максимовича  какое-никакое, но
было.  Правда,  перекошенное  и с бесконечной  тоской  обращенное в  сторону
вегикела Максима, возвышающегося  над деревьями рощ, в  который  уже гурьбой
забирались  гвардейцы Комкона. У Анатоль Максимовича тоже было что сказать в
адрес безмятежного О'Ты, но от огорчения голос у него куда-то пропал.
     Услышав свое имя, Анатоль Максимович, машинально, не думая, приблизился
к  О'Ты и  взял  из его  руки раскрашенный  бокал с напитком. Точно  так  же
машинально, он поднес этот бокал ко рту,  жадным глотком осушил его до дна и
тут же с отвращением сплюнул. Не отрывая при этом взгляда от любимого своего
Максима.
     О'Ты несколько нахмурился, но тут за отца вступился Тим.
     - Прости ты его, О'Ты. Он же от огорчения не соображает, что делает.
     -   Бог  простит,   -  ответил  ему  О'Ты   и  снова  отпил   глоточек,
пердварительно из рук Проспера Маурисовича свой бокал извлекя.
     Между  тем  приготовления  к  отлету  закончились,  люки  захлопнулись,
двигатели взревели и серебристые комконовские  машины  с  победной легкостью
взмыли  в  воздух,  чтобы  через  несколько секунд  исчезнуть в  темно-синем
космическом далеке.
     Но вот что самое интересное -  вегикела Максима среди отлетавших  машин
не было. Вегикел  Максим как возвышался  над  деревьями рощ, так о продолжил
это  свое  возвышение, ни на  миллиметр  над деревьями не поднявшись. Вместо
него в воздух взлетели занявшие его гвардейцы Комкона. Летели они в дурацких
и неестественных позах, рядком и словно бы на воздухе сидя. И прежде чем они
последовали за своими коллегами в темно-синее космическое далеко, начали они
испуганно оглядываться и руками при этом страшно размахивать.
     А от  одного комконовского вегикела,  прежде чем тот  сгинул в то самое
темно-синее,  отделился вдруг Проспера Маурисовича силуэт и с несвойственной
ему  медлительностью в рощи  упал, сопровождаемый  усиленным  цвириканием  и
веселыми трелями.
     - Вот и все, - сказал О'Ты, когда громы двигателей окончательно стихли.
-  Вы  этого  хотели,  вы  это  и получили.  А я,  пожалуй,  еще  разочек  к
бокальчику-то прильну.
     * * *
     Проспер  Маурисович, совсем  уже было простившийся  с жизнью, обнаружив
себя  без  кресла и  привязных ремней  на  высоте где-то около  ста, а  то и
двухсот метров, сдержал желание жутко заорать и покорно попадал вниз. Если в
тот момент и пролетела  перед его внутренним взглядом вся его автобиография,
то   это   произошло  так  быстро,  что  Проспер  Маурисович  ничего  такого
просто-напросто  не заметил. То, что  пролетало перед  его внешним взглядом,
было куда  интересней.  Настолько  интересней, что Проспер Маурисович как-то
вдруг обмяк и приготовился к нелицеприятной встрече с твердью. Однако вместо
жесткого,  костоломного  земляного  приема он  испытал  совсем другое. Перед
самым приземлением он вдруг мягко затормозил и подобно осеннему листу  нежно
спланировал на травяной покров очень темно-зеленого цвета.
     Вот тут-то Проспер Маурисович чуть-чуть опомнился и заорал самым жутким
из своих наиболее жутких голосов.
     Поорав некоторое время, Проспер Маурисович увидел себя лежащим на чудно
пахнущей травке,  под, извините, сенью кущ и  кустов. Что-то над  ним  такое
ласково  цвирикало и  даже  вроде  с нежным аханьем какие-то  голые  женщины
пролетали сквозь листву перед ним.
     К  голым женщинам  Проспер Маурисович  всегда относился с очень большим
почтением.  Без  преувеличения  можно  сказать,  что  голых  женщин  Проспер
Маурисович  обожал.  Его  кожный  покров наэлектризовывался,  когда  Проспер
Маурисович  хотя  бы  даже  просто думал  про  голых  женщин.  Волосы и  все
остальные части тела у него просто дыбом вставали, когда он про голых женщин
позволял себе думать. И вот тебе пожалуйста - упасть с такой высоты и вместо
костоломства узреть целые грозди голых женских телес - да еще каких!
     -  Хе-хе! - сказал  себе Проспер  Маурисович.  - Прокляни  меня Комкон,
сисечки!
     В кущах что-то  польщенно  и  вместе с тем призывно  забулькало, однако
момент  неземного блаженства тут же и кончился, сменившись моментом прибытия
группы экстренной помощи.
     Чьи-то руки (среди  них руки  Тима! который сейчас  убьет!) утащили его
из-под сени  кущ  и кустов,  быстро-быстро  (кто-то кричал: "Кажется,  дышит
еще!",  хотя к тому времени  Проспер Маурисович от возмущения только  что не
орал)  приволокли  его  на  поляну,  бросили  довольно  чувствительно  около
плетеного кресла и стали жутко тискать и  перевязывать  обрывками собственых
одежд.
     -  Прощайте, прекрасные голые женщины! -  сказал про себя (точнее,  про
голых женщин) Проспер Маурисович,  но мысли  его  торжественные прервал Тим,
грубо ухвативший его за грудки и закричавший очень раздражающим криком:
     - Ну уж нет! Только не умирай!
     Умирать вообще-то  в  планы  Проспера Маурисовича  совсем  не  входило.
Больше того, мысли  о смерти, этой вечной спутницы наших  надежд, чужды были
совершенно Маурисовичу Просперу. Ему вдруг захотелось  любить - какую-нибудь
из тех  голых  женщин, - но  чтобы не так  как-нибудь,  а с очень серьезными
намерениями,  и, главное,  впервые  за  всю свою  героическую жизнь  Проспер
Маурисович напрочь забыл про вечную погоню за странностями, и причудился ему
чей-то  беретик,  и профиль вполоборота  и  с удивлением Проспер  Маурисович
узнал  в  этом профиле жену свою,  Аугусту  Ричардовну, и вот именно Аугусту
Ричардовну,  к  великому  Проспера  Маурисовича  удивлению,  захотелось  ему
любить, несмотря на  вполне достаточное  количество лоботрясов, совместно  с
нею прижитых.
     Но  проклятый  Тим  яростно  его  тряс  и  кричал  ему в  ухо  какие-то
несуразные   вещи,  поэтому   Проспер   Маурисович   решил  отреагировать  и
отреагировал так:
     - Скажи мне, Тим, - произнес он слабым голосом, несмотря на то, что мог
произносить что угодно сильным,  и  грубым, и командным голосом. - Скажи мне
пожалуйста, дорогой  Тим, я уже  совсем умер  или  я  еще  не  совсем  умер?
Осталось ли во мне хоть что-нибудь живое, скажи мне, Тим?
     В ответ, гневный  и  негодующий,  еле  сдерживая скупую мужскую  слезу,
ответил ему Тим на фоне темно-синего неба:
     - Скотина! Предатель! Сволочь гадская!
     В таком  духе Тим мог продолжать  и дальше, тем более что он  как раз и
собрался отвести  душеньку на поганце-предателе, как вдруг О'Ты  прервал его
своим замечанием.
     - Замечаю я, Тим  Анатолич, -  заметил  он,  не изменяя  своей привычке
приветливо   улыбаться,   -  что   вы  собираетесь  учинить   над  Проспером
Маурисовичем суд некоего Линча со всеми вытекающими  последствиями,  которые
уже прямо сейчас и  собираются вытекать.  Правильно ди я вас понял и отдаете
ли вы себе отчет,  Тим  Анатолич, что по сути дела  Проспер Маурисович вовсе
даже и не виноват, а, напротив того, форменный герой получается?
     - Послушай,  ты, уважаемый  О'Ты,  - произнес в ответ Тим, не прекращая
трясти  Проспера  Маурисовича  за   грудки  с  энергией,  достойной  лучшего
применения (заметили мы,  кстати,  что энергия,  растрачиваемая  людьми, как
правило, всегда достойна лучшего применения). - У  тебя там, я предчувствую,
напиток есть в кружке. Вот ты его и пей своими маленькими глоточками.
     Но  на  этот  выпад  Тима О'Ты  не отреагировал  буквально  никак.  Он,
наоборот, послушался совета, выпил из своей  рюмочки еще немножко напитка, в
блаженстве возвел глаза кверху, маленько покайфовал, а потом заметил в ответ
следующее замечание:
     -  Замечаю  я,  Тим  Анатолич,  что  вы  не  совсем понимаете  существа
происходящего  в  этом  мире.  Например,  не  понимаете  вы,  Тим  Анатолич,
побудительных   причин,   заставивших   однопосельчанина  вашего,   Проспера
Маурисовича  Кандалыка,   совершить   поступок,  расцениваемый   вами,   как
предательство.
     Любому  кому  другому  Тим  тут  же  бы  ответил  подходящей  к  случаю
резкостью,  плавно переходящей  в  ненавязчивый мордобой, но  О'Ты со  своим
плетеным  креслом, со своей этой приветливой улыбочкой, ну и, само  собой, с
посудиной этой своей раскрашенной, к грубостям почему-то не располагал. О'Ты
вызывал у  Тима  страстное  желание  тут же все и рассказать, тут  же все  и
объяснить по-хорошему,  схватившись для лучшести за  вторую верхнюю пуговицу
на рубашке. Но, конечно, ничего такого в отношении незнакомого  человека Тим
ни под  каким видом делать не стал и  ограничился  лишь тем, что  ответил по
существу высказанного замечания.
     - Так он  предатель и есть,  вот потому и трясу я его за грудки, потому
что предатель. Потому что не  ожидал. Знал, что тот еще тип, но чтобы такое!
Он же сдал всех нас, нам же теперь в Поселок и носу показать нельзя будет!
     -  Да  ладно,  Тим,  чего там, хватит  ему уже,  смотри, сейчас  голову
оторвешь,  прекрати, пожалуйста, немедленно, Тим,  а? - неожиданно вступился
за  Проспера Маурисовича Анатоль Максимович, до той поры тихохонько сидевший
на травке и без лишних  слов радовавшийся хотя бы  уже тому, что с вегикелом
его  Максимом  ничего  нехорошего  не  случилось.  На   самом  деле  Анатоль
Мксимовичу больше всего на свете хотелось не сидеть на какой-то там дурацкой
траве  и быть молчаливым слушателем каких-то там дурацких  бесед  с каким-то
там не менее дурацким типом в дурацком плетеном  кресле,  а мчаться во  весь
опор к вегикелу, которого за такое короткое время он успел полюбить крепкой,
суровой,  надежной мужской дружбой.  Тем  более,  что на вегикеле  у Анатоль
Максимовича была масса спиртных напитков с отрезвляющими таблетками.
     Но Анатоль Максимович вместо этого сидел и покорно слушал, встревать не
особенно и пытаясь. И встрянул,  честно  говоря, только  потому, что надоело
ему все это слушать  -  ему хотелось поскорее к вегикелу своему.  Однако как
только Анатоль Максимович вступился за  Проспера Маурисовича,  Мария, до той
поры  молча   глодавшая   глазами   Эксклюзивного  Представителя,   тут   же
переключилась на  Тиминого отца, которого  ей глодать было  куда привычнее и
стала наносить ему оскорбления различными словами, которые и повторять-то не
хочется. Анатоль Максимович терпел-терпел, да и рявкнул, вследствие чего уже
не выдержал Тим, который не любил, когда к  его жене относится неуважительно
кто-нибудь, кроме него самого.
     - Папа, - сказал он грозно, - я очень прошу тебя замолчать на мою жену,
иначе я не уверен.
     -  Он  не уверен! -  сказал Анатоль  Максимович  с  сарказмом, а  также
горечью  на противодействие  единственного по-настоящему родного человека. -
Он отцу своему хочет физиономию начистить,  за то, что его, отца его, всякие
там жены прилюдно оскорбляют словами...
     - Я  этого не говорил насчет физиономии! -  пошел было Тим на попятную,
но  Анатоль  Максимовича  уже  понесло.  Все,  какие  им  проглочены   были,
отрезвительные  таблетки,   разом  выветрились,   и  получилось   в  Анатоль
Максимовиче полное озверение разума.

     - Он  даже  и  говорить не  хочет, -  продолжал он,  на глазах  разумом
озверевающий все больше и больше, -  что  физиономию  отцу своему  начистить
собирается,  он ее исподтишка  хочет  набить.  Отец, мол, глупый  и  пьяный,
может, ничего не заметит и сдачи, может, не даст.
     Боб   Исакович   переглянулся  с   Аскольдом,  после   чего  они  стали
подтягиваться поближе к месту  предполагаемой схватки  отца  и сына,  чтобы,
значит, в случае чего их сразу  разнять.  Но ничего такого не потребовалось,
потому что  О'Ты,  с приветливой улыбкой следящий за  протекающей перед  ним
дискуссией, умиротворяюще поднял вверх руку с рюмкой и произнес такие слова:
     - Я тебе, Анатоль Максимович, настоятельно советую принять  пару капель
напитка моего собственного изготовления.
     -  А?  - переспросил Анатоль Максимович, сразу поняв, что речь пойдет о
спиртном, и потому несколько подзабыв свой гнев, только что разгоравшийся со
скоростью лесного пожара.
     - Этот напиток,  - продолжил  О'Ты, - обладает способностью успокаивать
нервы,   напитывать  организм  витаминами  для  усвоения  и   тому  подобной
медицинской  чепухи,  а,  главное, вкусный  и  приводит  в  состояние  духа.
Угостись,  Анатоль Максимович, а вслед за ним и  все вы, дорогие  гости,  им
пожалуйста угоститесь тоже!
     При этих словах неизвестно откуда  в руках у каждого  из присутствующих
появилась точно такая  же, как у О'Ты, раскрашенная рюмка, из  которой пахло
каким-то просто замечательно хорошим спиртным.
     Понюхав его, все заулыбались, в том числе  и Тим со своей женой Марией,
но если все улыбались в предвкушении радости, то у  Марии улыбка  получилась
зловещей. Хотя, в общем, это  у нее по привычке получилось, потому  что она,
понюхав напиток, точно так же его запредвкушала, как и все остальные.
     -  Как  замечательно  пахнет изготовленное вами спиртное, - робко подал
свой голос Проспер  Маурисович,  который хотя  и  числил себя в первых рядах
охотников за  Странниками,  но имел достойную привычку даже  врагам отдавать
должное.
     - Теперь лебезит.  Вот скотина! - скорей добродушно, чем злобно попенял
Просперу Маурисовичу Тим, тоже очень занятый предвкушением. На что опять  же
был прерван словами со стороны О'Ты.
     - Отпейте, гости дорогие,  каждый из своего бокала, - вежливо предложил
О'Ты, - хотя бы по нескольку  капель поданного вам напитка,  чтобы в должной
мере его оценить. А отпивая, присядьте, потому что этот напиток стоя не пьют
даже за здоровье присутствующих здесь дам.
     Ту все  увидели, что  на полянке вокруг них живописно расставлены точно
такие  же плетеные  кресла,  что и у  хозяина  Планеты,  Где  Все Можно. Под
радостное  хихиканье, доносящееся из рощ, они  заняли  предложенные места  и
приготовились  к  дегустации. Одна только Мария из  свойственного ей чувства
протеста  в кресло свое не села, а даже напротив того,  в  сторонку медленно
отошла. Ее, к тому же,  почему-то обидели слова  О'Ты  насчет присутствующих
здесь дам. Поэтому она отошла  в  сторонку, по-прежнему, впрочем, предвкушая
радость от грядущей встречи с прекрасным и даже поднеся к губам раскрашенный
драгоценный бокал.
     О'Ты отпил,  тем  самым подав пример остальным  и  на  несколько секунд
поляна заполнилась звуками причмокивания и  похлюпывания.  Потом  все  стали
говорить  "М-ммаах!"  и  "Уй,  как  здорово!",  на  что   О'Ты  отреагировал
добродушным вопросом:
     - Ну, как? Правда же, хорошо?
     И все в ответ радостно сказали, что правда,  и в адрес О'Ты приветливо,
как один, заулыбались, не исключая даже Марии. Мария даже подумала, что этот
О'Ты - совсем ничего дядечка и попади он в Поселок, она бы с ним обязательно
подружилась семьями и они бы взаимно благотворно влияли друг на друга: он на
Тима, и она на Тима.
     Один только  Проспер  Маурисович с приветливыми улыбками и  отпиваниями
капель  предложенного  напитка решил  из  бдительности немножко повременить,
потому что мало ли чем  Странник, пусть  даже  и такой  гостеприимный, может
напоить  ничего не подозревающих землян? А вдруг  как наркотик? Но когда все
вокруг  заухали  и заммэхали, он не  выдержал,  насчет  бдительности начхал,
торопливо  опрокинул в  рот  содержимое своего бокала и  оттуда  в горло ему
хлынуло  такое приятное да ласковое, что он тоже заухал,  заммэхал и стал во
все стороны приветливо улыбаться.
     Так  они  сидели  в своих  плетеных  креслах,  приветливо  улыбались  и
отпивали  из  своих  бокалов,  содержимое которых  никогда  не  кончалось, и
слушали, что им говорит О'Ты. А О'Ты тем временем  рассказывал им, обращаясь
преимущественно к Тиму, почему  он не считает Проспера Маурисовича болваном,
предателем и скотиной гадской, а также почему, по его мнению (О'Ты все время
упирал на  скромную  и  ненавязчивую грамматическую  конструкцию  "по  моему
мнению", хотя ясно было как дважды два, что это не только  его  мнение, но и
одновременно  конечная стадия истины), и  остальные  не должны тоже думать о
Проспере Маурисовиче нехорошо.
     Он говорил, что Проспер Маурисович не то чтобы  совсем уже молодец,  но
все же таки  поступил смело,  самоотверженно и основных канонов  не нарушая.
Что, если  у человека есть главная в жизни идея, совсем неважно какая, и  он
готов  отдать за эту  идею все  свое самое