л меня  по  голове,  я
упал навзничь и потерял сознание.
   Когда я пришел в себя, вокруг царила тишина. Мы были уже не под скалой,
где нас застиг буран, а оказались высоко в горах, в странной пещере,  вход
в которую был завален большими каменными глыбами. Разумеется, я тотчас  же
захотел выбраться из пещеры.
   - Погоди! - в отчаянии воскликнула Гелена. -  Под  нами  тысячеметровая
пропасть!
   Я взобрался на каменные  глыбы.  Она  была  права.  Пещера  выходила  к
отвесной скале, которая спускалась вниз на  головокружительную  глубину  и
подымалась вверх за облака. Отсюда без альпинистского  снаряжения  нам  не
выбраться.
   - У меня остался только фонарик, - грустно сказал Павел. - Все забрали.
Ни одного патрона не оставили в карманах. Нет ни спичек, ни сигарет.
   Я тоже осмотрел свои  карманы.  Мне  оставили  только  носовой  платок.
Бесспорно, во время бурана на нас напали грабители,  которые,  по  слухам,
живут здесь как  в  феодальные  времена.  Как-то  раз  они  послали  моему
знакомому нотариусу в Лондон требование внести выкуп  и  в  доказательство
того, что и впрямь захватили  в  плен  его  клиента,  приложили  к  письму
отрезанный у него большой палец правой руки. Я посмотрел на Гелену. У  нее
были красивые пальцы.
   - Надо отсюда выбираться. И поскорее...
   - Ты что, умеешь летать? Или  собираешься  сделать  парашют  из  своего
носового платка?
   - Зажги фонарик, Павел, и постараемся проникнуть внутрь пещеры.  Только
не пытайся уверять меня, что бандиты в такой буран затащили  нас  сюда  по
этому отвесному склону.  Вероятно,  они  пришли  оттуда,  -  показал  я  в
темноту, сгущавшуюся за нашими спинами.
   - Я уже был там, - сказал Павел. - Пещера  заканчивается  узким  ходом.
Очень извилистым и низким. У нас нет веревки, и каждый шаг в такой темноте
может стоить нам жизни. Там наверняка  есть  трещины.  Светить  все  время
фонарик не может - батарейки хватит часа на два, не больше.
   И все-таки мы пошли. Отправились в  глубь  этой  пещеры.  Держались  за
руки, как в детских играх. Передвигались  медленно,  осторожно.  Несколько
раз  я  ударялся  лбом  о  выступы  скалы,  но  через  полчаса  ход  вдруг
расширился, мы смогли выпрямиться и  оглядеться.  Откуда-то  сверху  падал
свет, и в пещере царил полумрак, как в готических храмах.  Павел  выключил
фонарик и посмотрел вокруг. Он их увидел первым.
   - Снежных людей? - задыхаясь, спросил я лорда Эсдейла.
   - Нет, рисунки! - строго произнес он, так как  не  выносил,  когда  его
перебивали.
   На стенах пещеры были изображения, по сравнению с  которыми  рисунки  в
Альтамире казались детской мазней. И все же они их чем-то  напоминали.  На
мгновение мы забыли, что должны спасать свою  жизнь,  что  нам,  очевидно,
придется выбираться наверх по этой узенькой, светящейся расщелине, которая
теряется где-то над нашими головами, и, забыв обо всем, рассматривали  эти
наскальные рисунки, словно находились  в  музее.  Больше  всего  там  было
зверей. Доисторический бизон, которого естествоиспытатели  называют  bison
priscus, больше напоминающий литовского зубра, чем  американского  бизона,
покрытый шерстью  носорог,  северный  олень,  лошадь,  похожая  на  лошадь
Пржевальского, несколько оленят или серн, странные, не известные нам птицы
и мелкие животные. Это  были  высокохудожественные  изображения.  Если  мы
отсюда выберемся, эта находка прославит нас на весь мир. Но как выбраться?
Я попытался взобраться вверх по расщелине,  но  снова  и  снова  падал  на
подставленные руки моих спутников. К  тому  же  всех  нас  начал  отчаянно
мучить голод. Жажду мы утоляли водой,  проступавшей  на  стенах,  но  есть
здесь было нечего. Этак мы за несколько дней ослабеем от голода  и  начнем
медленно умирать. Пожалуй, лучше  вернуться  и  попытаться  спуститься  по
стене. По крайней мере смерть будет быстрой и милосердной.  Мы  присели  в
этом доисторическом храме и стали советоваться.
   - Я думаю... - начала Гелена и застыла с открытым ртом.
   Она в ужасе смотрела через мое правое плечо в  ту  сторону,  откуда  мы
пришли. Однажды я уже был в таком положении, когда охотился  на  леопардов
во владениях племени дробо. Тогда наш бой  смотрел  на  меня  с  таким  же
ужасом в глазах. Вряд  ли  человек  может  быть  столь  же  коварным,  как
леопард. Тут остается одно: сделать нечто неожиданное. Если бандит за моей
спиной думает, что я встану, и  уже  занес  надо  мной  саблю,  я  должен,
наоборот, упасть на землю... Но я забыл  о  своем  плане,  потому  что  за
спиной моей жены выросла вторая фигура.
   Ни тот, ни другой не походили ни на бандитов, ни на туземцев: они  были
высокие и совсем голые. Оба мужчины - пожилой и молодой.  Спина,  грудь  и
ноги каждого были покрыты длинной шерстью, а руки чуть длиннее наших. Один
нес какое-то тощее убитое животное, второй держал на плече два копья.  Они
походили на обезьян с  умными  человеческими  глазами.  Издавали  какие-то
звуки. Мы попытались сопротивляться и что-то объяснить, но первый  из  них
подтолкнул меня вперед.  Он  был  невероятно  силен,  и  поднял  меня  как
пушинку. Я сразу узнал его лапу. Вероятно, вот так  же  они  принесли  нас
сюда. Но как они взобрались босые, без веревок, по такой крутизне, да  еще
с живой ношей? Времени на размышления у нас не было: нам  пришлось  бежать
перед ними подобно собачонкам или пленным после проигранной битвы.
   Ход вел дальше, в глубь скалы. Вскоре мы вошли в пещеру поменьше -  там
был очаг.  Из  мрака  выступила  молодая,  статная  женщина  и  тотчас  же
принялась разводить огонь. Они высекали его кремнем, хотя отобрали  у  нас
спички. На нас никто не обращал внимания. А может, нас собирались изжарить
живьем? Уж очень жалкой была их добыча. Когда огонь  разгорелся,  появился
обросший длинной седой шерстью старик с замороженным окороком в  руках.  Я
подумал, что  ледниковый  период,  собственно,  был  для  них  благодатью.
Правда, им приходилось бегать босиком по снегу, но зато они могли  сколько
угодно хранить в нем продукты. Уже тогда я понял, почему они  переселяются
из долин сюда, вслед за вечными льдами. Потому  что  охота,  которой  они,
видимо, живут - experto crede [поверьте опыту (ит.)] - дело нерегулярное и
сопряжено с риском. В богатых африканских лесах даже семьи, имеющие ружья,
не могут прокормиться круглый год только одной охотой. Тем более что успех
ее непостоянен.
   Они бросили нам кусок полусырого окорока, испачканный пеплом,  который,
видимо, заменял им соль. Я был голоден. Никогда ни один ростбиф не казался
мне таким вкусным. Значит, они  хотели  нас  не  съесть,  а  накормить.  В
остальном мы их мало интересовали. Видимо, у них уже был  опыт  общения  с
вооруженными людьми. Но почему они не  воспользовались  отобранным  у  нас
оружием?  Я  хотел  им  это  посоветовать,  я  знаю  толк  в  охоте  и   с
удовольствием поговорил бы с ними. Меня интересовало, как  они  пользуются
своими копьями. Не могут же они близко подбираться к крупному  зверю?  Это
было бы слишком опасно. Помню, одно эскимосское племя, где до сих  пор  не
научились пользоваться луком и стрелами, вообще не верило  в  естественную
смерть, потому что большая часть людей  его  племени  становилась  жертвой
разъяренных хищников. Они привыкли иметь дело с гибелью охотника, и для ее
обозначения у них существовало семнадцать различных  слов.  Может,  именно
поэтому почти все жители пещеры находятся в расцвете сил? Подумал  я  и  о
крутом склоне и о внезапных снежных буранах. Но  как  выжил  этот  старик,
который сам не может даже есть? Я видел, как  женщина  разжевывала  каждый
кусок пищи и  потом  осторожно  вкладывала  ему  в  рот.  Почему  они  так
заботливо берегут этого дряхлого старика?
   - Полиандрия, - произнес  рядом  со  мной  князь  Павел,  и  его  глаза
заблестели. - Это случай более совершенный, чем в  горной  деревне.  Самка
заботится о старейшем с такой любовью  -  и  ни  одному  из  охотников  не
приходит  в  голову  ревновать.  Это  самый  чистый  вид  полиандрического
сожительства в мире.
   - Слышите? - спросила Гелена странным, приглушенным голосом.
   - Что? Ведь все молчат.
   - А я слышу, - сказала она. - Они поют  какую-то  странную  песню  и  о
чем-то договариваются. - Она снова стала прислушиваться.
   - Так поговори с ними, - посоветовал я. - Я не слышу ни слова.
   Она подсела ближе к очагу. Молодой охотник  разломил  кость  и  угостил
Гелену   сырым   мозгом.   Так    охотничьи    племена    выражают    свою
благожелательность. Потом она удалилась с ними в большую пещеру.  Там  все
они начали танцевать. При этом старик ритмично ударял по стене скалы.  Оба
охотника время от времени указывали на рисунки и громко  подражали  крикам
разных зверей. Затем стали метать легкие копья в  наиболее  ранимые  места
своих жертв. Тут-то я понял, для каких  целей  предназначались  наскальные
рисунки наших предков: для чего-то вроде тренировки. А эти дикари  до  сих
пор ежедневно учатся убивать мамонтов, которых уже никогда не встретят.  Я
невольно усмехнулся. Дикари. Я оглянулся на сидевшего  рядом  Павла.  Этот
милый человек судорожно дергался под ритм ударов.
   - Павел! - окликнул я его. - Ваше сиятельство!
   Но тут все заглушил женский возглас.  Я  прекрасно  узнал  его:  Гелена
присоединилась к танцующим. Мне это было  непонятно.  Когда  мы  ездили  в
негритянскую деревню, ничего подобного ей и в голову не приходило.  Но  не
бороться же мне со всеми. Я с достоинством вернулся в маленькую  пещеру  и
уснул там на камнях, натянув пальто на голову.
   Утром меня разбудил Павел. Вид у него был несчастный.
   - Я говорил с женой, - сказал он.
   - С кем?
   - Вообрази, она отказалась от полиандрии.  Живет  теперь  в  Мадриде  с
одним старым тореадором и даже стряпает для него. Больше не хочет  жить  с
несколькими мужчинами одновременно. Перешла к моноандрии. Этого я никак не
мог ожидать. Теперь мне придется оставаться в Гималаях  со  своим  смешным
исследованием до самой смерти.
   - Вот уж  не  думал,  что  в  этой  пещере  есть  телефонная  связь.  С
удовольствием поговорю со своим секретарем в Лондоне: меня  беспокоят  мои
фабрики в Манчестере.
   - Но здесь нет никакого телефона...
   - Да очнись ты! Значит, ты не мог говорить с женой, где бы она ни  была
- в Мадриде, в Порту или в Ницце. Просто тебе это приснилось.
   - Но я с ней действительно говорил! - изумленно возразил Павел.
   До этого ему и в голову не приходило усомниться: сон это или нет. Он  и
впрямь как маленький ребенок. Когда волнуется  или  убеждает  кого-нибудь,
срывается на дискант.
   - Где Гелена?
   Мы стали ее искать. Но охотники исчезли и  Гелена  с  ними.  В  большой
пещере мы застали только старика, рисовавшего на стене  животное,  которое
вчера принесли на ужин. Я заметил, что он пользуется лишь тремя  красками:
венецианской красной, темной и светлой охрой. А из чего он  делает  кисти?
На нас он даже не взглянул, словно нас и не было. Мне захотелось  стукнуть
его. Но кто знает,  может,  он  очень  силен,  несмотря  на  старость?  Мы
направились к выходу из пещеры. Я  вскарабкался  на  каменные  глыбы.  Там
лежало дамское зимнее пальто.
   - Что эти бестии сделали с нею?
   Я наклонился над пропастью. Надеюсь,  она  не  рискнула  спуститься  по
такой отвесной скале. Вдруг мне почудилось, что я вижу ее внизу с разбитой
головой.
   - Она пошла с ними на охоту, - послышалось сзади.
   Я оглянулся.
   - Ты сам видел? - спросил я Павла.
   - Нет.
   - Так откуда ты знаешь, что она пошла с ними на охоту?
   - Я не знаю. Я ничего не говорил. И ничего не слышал.
   Позади нас в пещере все еще стоял старик с кистью в руке,  склонившийся
над своим произведением.
   - Понимаю. Они объясняются без слов. Как животные или насекомые.
   - Ты еще ничего не понимаешь, - снова услышал я чьи-то слова.



   ОБЪЯСНЕНИЕ

   Я обидел их своим сравнением. Они не животные и  не  насекомые.  Это  -
люди. Но они пошли не тем путем, что homo sapiens. Они не мыслят  в  нашем
понимании, не прибегают к разуму для логического анализа, для дедукции или
абстрактного счета. Это homiens sensuosi, больше всех  животных  развившие
свои чувства: зрение, обоняние, слух  и  осязание.  Они  воспринимают  мир
гораздо лучше и тоньше, чем мы. Именно потому они так изумительно  рисуют,
могут объясняться на  расстоянии  посредством  какого-то  вида  телепатии,
свойственной - я верю этому - и людям, могут предвидеть  погоду,  спастись
от моей точной винтовки и в любой момент поймать тех, кто их преследует. В
здешних условиях это было для них необходимым. Они не  строили  жилищ,  не
приручали животных, имели лишь самые необходимые орудия, они не  жили  вне
природы, но слились с ней,  были  ее  частью  -  высшим  видом  плотоядных
животных. Как я сожалел, что не могу наблюдать за  ними  во  время  охоты.
Убежден, что, если бы кто-нибудь привел сюда леопардов, их  бы  уничтожили
так же, как тех гигантских медведей, кости которых мы видели  в  пещере  у
очага.
   Через несколько дней мной овладела странная апатия.  Павел  назвал  это
состояние  счастьем.  Мне  чудилось,  что  все  проблемы  моей  жизни  уже
разрешены, что я навсегда стал  членом  здешнего  племени,  которому  буду
помогать, не знаю уж каким образом, был счастлив,  когда  Гелена  принесла
свою первую добычу, и мне казалось совершенно ненужным заботиться  о  моих
предприятиях в Англии, об имуществе и имениях, друзьях и родственниках.  Я
смотрел отсюда на жизнь в буквальном смысле слова  с  птичьего  полета.  С
одной стороны, потому,  что  логово  этих  снежных  людей  находилось  так
высоко, а с другой - потому, что  чувствовал  покой  и  удовлетворенность,
словно от опиума, который я как-то попробовал в  Гонконге  еще  до  войны.
Павел переживал то же самое. Мы могли целыми днями сидеть  и  мечтать  или
наблюдать, как работает старик, любоваться его  рисунками  или  творениями
его далеких предков, по-видимому,  расписавших  эту  пещеру  еще  в  эпоху
мамонтов.
   Но только я понимал, как это опасно.  В  Гонконге  я  все  же  ушел  из
опиумокурильни, хотя прислуживавшая мне  китаянка  была  очаровательнейшим
созданием в мире и ей еще не исполнилось тринадцати лет. Ушел,  разбив  ее
трубку. Я понимал, что то  же  самое  надо  сделать  здесь:  ведь  апатия,
которую  Павел  называл  счастьем,  могла  возникнуть   под   воздействием
разреженного высокогорного воздуха, бедного кислородом и действующего  как
наркотик. Я не верю, что наркотики могут дать человеку счастье. Я  верю  в
мысль, в  разум.  Моя  семья  создала  в  Манчестере  мануфактуры  еще  до
наступления эпохи пара. Мы ввели первые  машины  в  наших  краях.  Испокон
веков мы были противниками религии и поддерживали науку, потому что  наука
- ключ к благосостоянию нашей семьи, Англии и всего человечества. Я верю в
разум, который в конце концов  переделает  природу,  в  человека,  который
покорит все окружающее  и  таким  образом  станет  равным  своей  извечной
выдумке - всемогущему богу. Сам  станет  богом.  Если  кто-нибудь  в  этом
сомневается, пусть побывает  в  Манчестере,  Руре,  Силезии  или  Донецком
бассейне. Увидев чудеса современной техники, он перестанет  сомневаться  в
возможностях человека. Сейчас я буду модернизировать свои заводы - вводить
новые технические методы. Не могу я валяться на спине  в  Гималаях,  когда
другие работают.
   Но Гелена отказалась вернуться.  Я  заподозрил,  что  она  влюбилась  в
молодого охотника, но она объяснила, что дело не в любви, а в  спокойствии
и удовлетворенности, которые дает ей здешняя жизнь. Здесь отдыхать гораздо
лучше, чем в Африке,  охотясь  на  бегемотов.  Гелена  всегда  была  очень
чувствительна и эмоциональна, часто приходила в восторг и дома  потихоньку
от всех писала маленькие  акварели  -  я  как-то  случайно  их  обнаружил.
Пожалуй, даже верила в некое неземное существо,  придумала  себе  какую-то
собственную веру, вроде деизма, которую приспособила к своему техническому
образованию. И всегда ощущала себя одним из  существ,  сотворенных  высшей
силой, уважала законы природы.
   - Наша цивилизация гибнет, - говорила она; руки ее были в крови  только
что убитого животного. - Людей  охватывает  массовая  истерия,  они  верят
политическим краснобаям, стали непостоянными,  капризными,  оторвались  от
природы, и это их губит. Наш вид  пошел  по  плохому  пути:  разум  у  нас
слишком развился за счет всех других чувств, которые отмирают;  потому  мы
болезненны и несчастны, потому отчаиваемся. Не можем жить полной жизнью. А
нам хочется жить так же, как живут вот эти люди.
   - Как эти отвратительные люди? - возмутился  я.  -  Да  у  тебя  разума
меньше, чем у последнего здешнего туземца!
   - А мне и не нужен разум. Он мне ничего не дал.  Я  вышла  за  тебя  не
любя, по велению рассудка, потому что  хотела  подняться  по  общественной
лестнице. Я знаю, почему твой первый брак оказался неудачным.  Таковы  мы,
люди, способные при помощи рассудка подавить даже  инстинкты  собственного
пола...
   Я не нашелся что ответить. Меня воспитывали  в  правилах  викторианской
морали, и я не могу говорить о вопросах пола так же, как  о  зубах.  Кроме
того, она страшно оскорбила меня. Так, значит, все-таки дело  в  охотнике.
Влюбилась в обезьяну. Сошлась со зверем.
   Возможно ли это? Как могла это сделать женщина, получившая  образование
в нашем высшем учебном заведении, с детства поступавшая разумно,  женщина,
умом которой я всегда восхищался?  Могу  ли  я  поверить,  что  настоящие,
разумные люди не мы, а те, кто нас сейчас  окружает,  что  там,  внизу,  в
долинах живут лишь уродцы с чрезмерно развитым черепом? Возможно  ли  это?
Нет, Гелена обманывает меня.
   - Мы должны уйти отсюда, - сказал я Павлу, который с  несчастным  видом
слушал весь наш разговор. - Мы должны уйти, и не уговаривай, все  равно  я
не буду вместе с тобой изучать  полиандрию.  Я  бы  уж  предпочел  изучать
убийства из ревности. Думаю, что в истории человечества для этого найдется
более богатый материал.
   Но  как  расценивать  ревность?  Разумно  ли  испытывать  ее?  Дает  ли
что-нибудь это чувство? А может, оно смешно и ненужно?
   - Я уезжаю в Англию, - заявил я. - У меня важные дела в Манчестере.
   - А Гелена?
   - Жена для меня умерла. Она предпочла дикарское существование.
   - Завтра уйдешь, - произнес старик; Павел не слышал его голоса.
   Меня это еще больше разозлило.  Но  снаружи  уже  подымался  ветер.  Мы
подождали до утра. Полагаю, что и разумные люди  именно  потому,  что  они
разумны, могут иногда воспользоваться иррациональными советами.
   К сожалению, Павлу  не  помогли  ни  советы,  ни  примитивная  веревка,
которую нам дал  старик.  Сорвавшись  в  десяти  метрах  от  земли,  Павел
ударился головой о колоссальный камень, а  оттуда  его  моментально  смыло
бурным высокогорным потоком. Ни один спуск не утомил меня так,  как  этот,
даже спуск с Грос-Глокнера.  Гибель  друга  глубоко  потрясла  меня.  Едва
спустившись со скалы, я упал на колени и расплакался как ребенок.  Ноги  у
меня дрожали от страшной усталости, руки были стерты до крови. А может,  и
лучше, что князь погиб? - Вряд ли бы он утешился после измены жены. А  как
я справлюсь с этим? Я вытер глаза, стал спускаться  в  долину  и  лишь  на
следующий день добрался до человеческого жилья. Один из наших  носильщиков
открыл мне дверь и испуганно вскрикнул, решив, что видит мой дух.



   РАЗУМ В ТУПИКЕ

   В Лондоне  все,  конечно,  думали,  что  Гелена  погибла  на  охоте.  С
удовольствием выражали мне соболезнование. В наших кругах смерть на  охоте
считается чем-то естественным. В этом  отношении  мы  похожи  на  йети.  Я
подкупил всех издателей и  путешественников,  с  помощью  своего  адвоката
задерживал малейшие упоминания о снежных людях. Мне не хотелось привлекать
к ним внимание. Я откупался от каждого, кто хотел о них писать, нанял двух
бойких