нные  надбровные  дуги...  -
продолжал патер. - И нижняя челюсть у нее  такая  же,  как  у  вас  или  у
меня... посмотрите...
   Мы сидели рядом с клеткой. Шимпанзе все время смотрел на меня, хотя был
связан веревками, точно новорожденный свивальником.
   - Не станете же вы утверждать, что это человек? -  засмеялся  доктор  и
швырнул в зверя дымящуюся сигару.
   Зверь заревел от боли.
   - Может быть, вы считаете его человеком? - со  смехом  спросил  Миллер,
когда мы отбежали  от  клетки.  -  Природа  могущественна.  Возможно,  это
какая-то мутация, какой-то  переходный  вид,  кто  знает.  Этот  экземпляр
прославит нас. Не хотите ли выпить? - пригласил  он  меня,  останавливаясь
перед входом в палатку.
   - Нет, - ответила я.
   Я хотела домой. Слишком уж много неожиданного встретилось  нам  в  этом
путешествии...
   Но самая большая неожиданность ждала нас на другое  утро.  Клетка  была
пуста. Веревки, которыми нам удалось вчера связать шимпанзе,  валялись  на
земле. Патер Дилоуби поднял сбитый замок.
   - Он использовал  в  качестве  рычага  обгорелую  палку...  Никогда  не
слыхал, чтобы шимпанзе были взломщиками...
   Ни слова не говоря, доктор вытащил из кармана тяжелый пистолет.
   - Подождите, Миллер,  опомнитесь.  Я  не  допущу,  чтобы  вы  совершили
преступление. Неужели вы не понимаете, что собираетесь убить человека? И к
тому же человека, которому мы обязаны спасением? Кто же еще  прорубил  нам
дорогу сквозь заросли лиан? Теперь я знаю - это не было  чудом.  Нас  спас
юный барон Хоппе, которого вырастили обезьяны... - И патер отбросил носком
башмака перегрызенные веревки. - Это такой же человек, как и мы с вами.
   - Кто? - Я не могла удержать восклицания.
   Но доктор будто и не слыхал слов патера. Он не  хотел  отказываться  от
своего намерения и стал подстрекать к бунту наших негров.  Те  пали  перед
ним на колени, дрожа от страха.
   Вдруг мы увидели, что к нам спокойно приближается наш пленник в костюме
доктора Миллера, очевидно, похищенном ночью. Он  не  боялся  огня.  И  был
сложен, точно Адонис.
   Но доктор все же выстрелил в него.  Тот  взглянул  на  нас,  ничего  не
понимая. Потом бросился  бежать  в  джунгли.  Я  выбила  пистолет  из  рук
Миллера.
   - Убийца! - крикнула я и бросилась вслед за бароном.
   Я бежала за ним в джунгли, впервые в жизни бежала за мужчиной. Страх  у
меня исчез. Вдруг мне пришло в голову: вот это партия!  Где  я  еще  найду
такого красавца и силача да к тому же аристократа? На  бегу  я  сорвала  с
лица сетку, совсем забыв про цеце. Я должна понравиться ему!
   Он стоял на ветке, совсем низко. Мгновение мы смотрели друг  на  друга.
Мне захотелось ему что-нибудь сказать.
   - Вернитесь! Произошла ошибка! Мы все благодарны вам... - прошептала я.
   Он засмеялся. Я могла бы поклясться в этом. Голос у него был  низкий  и
смех прекрасный. Потом он прыгнул ко  мне,  перекинул  меня  через  плечо.
Закрыв глаза, я в страхе вцепилась в него и только временами  посматривала
вниз. Мы перелетали с дерева на дерево, с ветки  на  ветку,  как  будто  у
моего похитителя выросли крылья. Только теперь я поняла, что наделала. Кто
знает, куда он  унесет  меня.  Но  было  уже  поздно.  В  конце  концов  я
почувствовала под ногами что-то прочное и отважилась открыть глаза.
   Мы стояли на вершине высокого дерева; площадка, где мы находились, была
огорожена чем-то вроде перил. На расстоянии протянутой руки росли  бананы,
кокосовые орехи и орхидеи, внизу блестело  озеро,  а  вокруг  вились  стаи
колибри, пестрых  птичек,  -  одни  побольше,  другие  поменьше,  а  самые
крохотные были величиной со шмеля. Синее  небо  раскинулось  над  нами,  а
прямо перед глазами над кронами деревьев вздымался высокий хребет, вершины
которого покрывал вечный снег. Всюду была тишина и покой. Я посмотрела  на
барона.
   - Прежде всего придется его побрить, - сказала я себе.



   ОБЕЗЬЯНИЙ АД

   Казалось, сбылось все, о чем только можно  было  мечтать.  У  меня  был
красавец-муж, аристократ, и мы с ним  жили  в  раю,  в  буквальном  смысле
слова. Конечно, я и раньше знала, что обезьяны устраивают гнезда в  кронах
деревьев. Но у нас было не обезьянье гнездо. Отнюдь нет. Барон - я все еще
не придумала для него  имени  -  принес  туда  уйму  вещей  из  покинутого
отцовского лагеря. В первую очередь два длинных штыка от немецких  военных
винтовок, заменивших ему настоящие клыки здесь, где все  звери  пускают  в
ход зубы. Было там также несколько книг с картинками, которые барон  Хоппе
взял с собой в дорогу для сына.  С  них-то  мы  и  начали.  Он  постепенно
вспоминал человеческую  речь,  восстанавливая  представления  об  основных
вещах. Таким образом в промежутках между любовью и поглощением тропических
лакомств я стала учительницей  и  одновременно  миссионеркой.  Ведь  мечта
каждой женщины - воспитать мужа по-своему. Здесь мне  представилась  такая
возможность. Этот человек мог стать для меня надежной  защитой,  и  я  уже
ничего в жизни не буду  бояться,  никогда  не  почувствую  себя  одинокой,
преследуемой, гонимой.
   Но наш покой нарушили обезьяны, которых туземцы называют "чипензо",  то
есть копатели корней. Они  приходили  сначала  поодиночке,  потом  парами.
Усаживались на соседние деревья и наблюдали за мной. Потом  начали  что-то
кричать барону, и я покрикивала на  него,  используя  те  несколько  слов,
которым его научила. Он, бедняга, не знал, кого и слушать.
   Особенно противной была одна самка. Она  бросила  в  меня  камнем,  как
уличный мальчишка. Барон хотел вступиться за меня, но я ему не  разрешила.
Нет, не из  трусости,  просто  ему  следовало  внушить,  что  он  человек,
аристократ, который должен обладать чувством собственного достоинства и не
может драться с какой-то обезьяной. Кстати,  это  была  самая  безобразная
обезьяна, какую мне когда-либо приходилось видеть.  Не  понимаю,  как  она
могла ему когда-то нравиться.
   Остальные обезьяны пришли сюда не из ревности: по-видимому, они  просто
жили на ближайших деревьях. По нескольку раз в день они собирались  вокруг
большого дерева неподалеку от  озера,  били  себя  в  грудь,  колотили  по
дуплистым стволам, подымали оглушительный шум  и  отвратительно  пахли.  В
общем, основательно испакостили мой рай.
   Барон мне все объяснил. На этих сборищах они похваляются своей силой  и
талантами, хвастают подвигами, которых никогда не  совершали,  и  угрожают
своим врагам - еще более крупным,  но  склонным  к  одиночеству  обезьянам
"нсику". Обе стаи с давних пор враждуют из-за этой рощи, хотя ее плодов  с
избытком хватило бы на то, чтобы прокормить еще десять таких же  стай.  Но
они злорадны и жестоки и ничем не хотят поступиться.
   Я присутствовала при их сражении. Они  кусали  и  колотили  друг  друга
просто из желания подраться. Дело было  вовсе  не  в  бананах  или  других
плодах, которые они срывали и бросали в  грязь  или  уничтожали.  Обезьяны
кусались, вырывая друг у друга клочья шерсти, ломая  конечности,  и  кровь
ручьем стекала в блестящее озеро. Тут-то мой барон потерял  самообладание.
Он опустился на  четвереньки  и  стал  кричать  по-обезьяньи.  Но  они  не
обращали на него внимания. Тогда он расплакался. Да, уткнулся мне в колени
и всхлипывал, как обманутый ребенок. Мне это было на  руку.  За  несколько
дней до того я обнаружила в маленьком кожаном  катехизисе,  который  барон
принес мне в гнездо,  несколько  случайно  сохранившихся  там  стофунтовых
банкнот - сумму, которой вполне хватит на  дорогу  домой  и  на  несколько
месяцев спокойной жизни.
   - Тебе не место среди них, - улыбаясь, спокойно сказала  я,  глядя  ему
прямо в глаза. - Ты человек.
   Он выпрямился.
   - Люди никогда не дерутся из-за пищи, - убеждала я его.
   Он не мог  себе  этого  представить.  Потом,  когда  мы  уже  ехали  на
пассажирском  пароходе  к  Саутгемптону,  он  целыми  днями  просиживал  в
ресторане, наблюдая за тем, как едят пассажиры - нисколько не торопясь, не
пытаясь отобрать что-нибудь у соседа, не бросая друг в друга котлетами или
фруктами, не колотя и не  отталкивая  других  от  стола,  как  это  делали
обитатели джунглей. И это его очаровало.
   А пассажиры были очарованы им. Я не  пожалела  денег,  чтобы  прекрасно
одеть его у первого же торговца на реке Нелле. А как только мы  прибыли  в
порт, заказала ему смокинг. Он выглядел в нем изумительно. Как  киноактер.
Все женщины оборачивались ему вслед и завидовали мне. Право  же,  на  него
смотрели больше, чем на меня. А я об этом мечтала всю жизнь.
   В Лондоне нас окружили журналисты, мы стали сенсацией дня.
   "Новый Тарзан..."
   "Последний Тарзан..."
   "Новые приключения в джунглях..."
   Наши фотографии печатались на первых страницах  газет.  Моя  мать  была
счастлива. Она больше не сердилась на то, что я уехала за границу  без  ее
разрешения. Ведь о лучшей партии я и мечтать не могла.  Он  беспрекословно
слушался меня. И беспрестанно всему удивлялся.
   В германском посольстве меня не  приняли.  Что  ж,  я  получила  нужные
сведения в другом месте. Всем имуществом семьи Хоппе - а  оно  оценивалось
во много миллионов -  владеет  сейчас  пасынок  покойного  барона.  Спустя
неделю мы уже отправились в Гамбург.
   Там нас никто не встретил. Ни один репортер не явился на  пристань.  Но
зато два неприметных господина не спускали с нас глаз до самого отеля. Это
было время, когда нацизм в Германии  достиг  расцвета.  По  улицам  ходили
толпы мужчин в коричневых рубашках, на  стенах  висели  огромные  портреты
фюрера, даже в отеле нас  приветствовали,  подняв  правую  руку.  Все  это
удивляло барона. Таких порядков в Англии он не видел.
   Его брат принял  нас  лишь  после  длительных  телефонных  переговоров,
только после того, как я пригрозила ему общественным скандалом и судом. Он
сидел в кресле, прикрыв ноги большим  клетчатым  шотландским  пледом.  Нам
говорили, что он на два года моложе Тарзана, но выглядел он, как  дедушка.
И это было, собственно, его основным аргументом:
   - Вы уверяете, что это мой сводный брат?  Вольфганг?  Вздор!  Он  погиб
много лет назад в Африке вместе  с  отцом.  У  меня  есть  соответствующее
постановление суда. Не станете же вы утверждать, что этот господин -  член
нашей семьи?
   Он ехидно рассмеялся и указал  на  висевшие  на  стене  портреты  своих
предков.
   - Размягчение костей - наследственная болезнь рода фон  Хоппе,  по  ней
можно узнать его членов скорее, чем по сходству черт лица.  И  вы  станете
утверждать, что  этот  господин,  -  он  брезгливо  посмотрел  на  мускулы
Тарзана, - страдает размягчением костей?  Да  тут  и  спорить  не  о  чем.
Видимо, в его руки случайно попали реликвии, оставшиеся после моего  отца.
Надеюсь, что вы мне их вернете, так как в качестве законного наследника  я
имею на них право.
   Он,  пожалуй,  будет  еще  претендовать  на  те  несколько  сот  фунтов
стерлингов, которые я нашла в катехизисе. Мой  барон  ничего  не  отвечал.
Только улыбался.  Озираясь,  с  каким-то  отсутствующим  видом,  он  вдруг
поднялся и подошел к стене. Стал ее ощупывать.
   - Что находится за этой стеной? - спросила я.
   - Ничего, - встревожился его брат, - решительно ничего.
   И только проводивший нас до выхода слуга рассказал,  что  когда-то  там
была спальня старого господина. Дверь в  нее  замуровали.  По-видимому,  у
моего возлюбленного воскресли какие-то воспоминания  детства.  Но  никакой
суд не  примет  их  во  внимание.  Пусть  я  убеждена,  что  он  настоящий
наследник, но ведь дело не во мне. Я попыталась объяснить барону, что  его
хотят обокрасть, лишить законных прав. Он не  понял  меня.  Мои  слова  не
доходили до него. В отеле я пошла покупать  газеты,  а  он  поторопился  к
лифту, в котором любил по нескольку раз в день спускаться и подыматься.  В
газетах было опубликовано сенсационное сообщение:
   "В бывшей немецкой колонии в Африке найдена  нефть!!!"  Под  заголовком
было  напечатано  расплывчатое  изображение  доктора   Миллера,   который,
улыбаясь, показывал черную от нефти руку.
   Я догадывалась, что планы сэра Уэзерола не сводились к  ловле  обезьян.
По-видимому, знал это и доктор Миллер. И сейчас осуществил  эти  планы.  И
зачем только я сбежала из экспедиции? Была бы теперь богатой. Поставила не
на ту карту. В этот вечер я впервые была неласкова с Тарзаном. Мне надоело
объяснять ему  все,  как  маленькому  ребенку.  Его  бесконечные  "почему"
приводили меня  в  отчаяние.  Что  толку  от  того"  что  он  прирожденный
аристократ, если ни один суд не признает этого? Что толку от того, что  он
красавец, если у него ум пятилетнего ребенка?
   - Почему ты сердишься на меня? - спросил он в конце концов.
   Я еще не объясняла ему, что люди могут лгать. И сейчас  предпочла  уйти
прогуляться. Мне хотелось хоть немного побыть одной.  Видимо,  одиночество
скоро станет моим уделом. Я купила несколько немецких газет.  Там  писали,
что еще задолго до англичан эту нефть открыл барон Хоппе,  который  вместе
со своей экспедицией погиб перед первой мировой войной  и,  если  уж  этот
район теперь не принадлежит Германии, то он, во всяком случае, является по
закону собственностью семьи Хоппе. Новости были чрезвычайно интересны.
   Я вернулась в отель, но барона там не застала. Мне сказали, что за  ним
приехал лимузин с государственным гербом. Но куда его увезли? Этого  никто
не знал. Я побежала  жаловаться  в  английское  консульство.  Но  о  каких
жалобах могла идти речь, раз с самого начала мы выдавали  моего  друга  за
германского подданного? Английский консул ничем не мог мне  помочь,  самое
большее - пригласил бы поужинать. Но, узнав,  в  чем  дело,  услышав,  что
нацисты  могут  использовать  барона,  чтобы  нанести   ущерб   английским
имущественным интересам в Африке, сразу посерьезнел.
   Вечером ко мне в отель пришел какой-то похожий на боксера  человек  лет
сорока с повязкой  на  глазу,  в  коричневой  рубашке  -  крупный  деятель
штурмовиков и еще более крупный сотрудник английской разведки. Сказал, что
отведет меня к Тарзану - так его теперь все звали.
   По пути я заметила,  что  всюду  расклеивают  плакаты,  призывающие  на
митинг по поводу  немецкой  Африки,  где  выступит  барон  Хоппе,  недавно
вернувшийся из путешествия в эти края. Я начала понимать, что  происходит:
враждующие державы хотят использовать его в своей борьбе.
   - Мы должны помешать им, - злобно сказал мужчина с повязкой  на  глазу,
приветствуя встречных вытянутой правой  рукой.  -  Должны  их  уничтожить!
Хайль! - рявкнул  он  проходившей  мимо  толпе  своих  единомышленников  и
добавил, обращаясь ко мне: - Свиньи!
   По-английски он говорил так же хорошо, как и по-немецки. Я  никогда  не
видела более странного человека. И  верила  ему  безусловно.  Недавно  мне
сказали, что этот человек работал, собственно,  против  англичан.  А  быть
может, он уже и сам не знал, на кого работает.
   Мой спутник доставил меня в отель. Через час я уже сидела с бароном.
   - Не будешь же ты помогать немцам, - злобно сказала я.  -  Вернешься  в
Лондон.
   Он не понимал.
   - Послушай, в Африке нашли  сокровище,  в  твоем  обезьяньем  раю.  Оно
принадлежит Англии, а не Германии. Из-за него начнется драка.
   - Я думал, что  у  вас  не  бросают  друг  в  друга  ни  котлетами,  ни
бананами... - задумчиво произнес он.
   - Нет. У нас для этого есть бомбы, гранаты и газы... - Он недоумевающе,
с идиотским выражением смотрел на меня.
   Я с удовольствием надавала бы ему пощечин. А он только  качал  головой,
словно не веря. Ясно - его уже подкупили, подумала я. И  он  будет  против
меня, против нас. И тут ничего не поделаешь. Придется снова работать среди
ненавидящих меня людей. Мой сон кончился.
   - Предатель! - крикнула я ему в лицо.  -  Трус,  не  хочу  тебя  больше
видеть...
   Он растерянно смотрел на меня, почти так же, как на ту самку "чипензо".
   Вечером он выступал в большом зале, переполненном до отказа. Там  можно
было увидеть любые мундиры,  когда-либо  существовавшие  в  Германии.  Все
началось с песен. Потом на трибуну полез один поджигатель за  другим.  Они
похвалялись силой и талантами,  хвастали  подвигами,  которых  никогда  не
совершали, приписывали себе несуществующие заслуги, били кулаками в  грудь
и прыгали вокруг микрофона. Толпа ревела, шум стоял оглушительный. Наконец
пришла очередь барона.
   Еще не потеряв надежды, я продолжала стоять на  галерее:  мне  хотелось
его услышать. Может, он все-таки испугался моих угроз? Может, он  все  еще
любит меня?
   - Люди не должны драться, как обезьяны, - сказал  он.  -  Договоритесь,
разделите блага. Обезьяний рай может прокормить всех...
   Его освистали, хотели вышвырнуть из зала, но драться он умел.  Тут  ему
пригодился  опыт,  приобретенный  в  джунглях.  Он   размахивал   штативом
микрофона, как дубинкой. Штурмовики десятками падали вокруг него. Наконец,
окровавленный, в разорванной одежде, он выскочил через окно и помчался  по
крышам. За ним гнались, но ему удалось скрыться.
   Я потеряла его из виду. Ни мой знакомый с повязкой  на  глазу,  ни  его
подчиненные не смогли  разыскать  его.  Словно  сквозь  землю  провалился.
Поскольку теперь прямой наследник барона Хоппе исчез, а никому другому эту
землю не отдавали, ее купила английская компания. Спор угас так же быстро,
как  и  вспыхнул.  Я  вернулась  в  Англию,  в  ателье  мод,  где   теперь
демонстрирую белье для супруг толстых миллионеров.  Миллионеры  бегают  за
мной в раздевалку и предлагают все что угодно. Подумать  только,  я  могла
быть женой барона, владеть всем его имуществом и жить в  Швейцарии!  Я  не
верила тому, что он убит, надеялась когда-нибудь встретиться с ним и  жила
этой надеждой.
   Прошло около года, и до меня дошли сведения об обезьяне в цирке Кнолля.
Я поехала посмотреть на нее, Нетрудно найти человека,  который  согласится
подвезти меня на своей машине.
   Оказалось, что это барон. Это был, несомненно, он, я сразу узнала  его,
когда он выполнял свой номер, а потом увидела его и в клетке. Но  когда  я
попыталась приблизиться к нему, он укусил меня,  как  настоящий  шимпанзе.
Продать его Кнолль не захотел. Я пригласила двух антропологов,  чтобы  они
подтвердили, что это человек. Но одному из них он свернул нижнюю  челюсть,
а второму ударом кулака повредил позвоночник.  Он  становился  опасным,  и
пришлось его связать. Мне оставалось только вернуться  домой  и  время  от
времени посылать владельцу цирка  деньги  для  того,  чтобы  моего  жениха
получше кормили.
   - Если вы сможете ему помочь,  -  закончила  свое  повествование  Джина
Джонс, - я буду вам очень благодарна. Я уверена, что вы  захотите  сделать
это: ведь вы наверняка уже влюбились в меня. Цирк Кнолля проведет  зиму  в
Находе. Вот мой адрес. Напишите, как только узнаете что-нибудь  новое.  Не
забывайте, что на карту поставлены миллионы, которые можно будет получить,
как только мы докажем, что он человек.
   Был  поздний  вечер.  В  машине  Джину  поджидал  лысый   толстяк   лет
пятидесяти. Недружелюбно взглянув на меня, он улыбнулся ей и сказал:
   - Ужинать мы будем в Дрездене с моими друзьями-коммерсантами,  дарлинг.
- Видимо, возил ее в качестве живой рекламы.
   Машина тронулась. Я остался один, с визитной карточкой в руке. Все было
слишком странно, чтобы верить этому. В ту ночь я так и не смог уснуть.



   СМЕРТЬ ТАРЗАНА

   "Он хочет быть обезьяной, хочет быть шимпанзе и делает это так  хорошо,
что никто мне ничего не докажет..." - будто снова слышится мне насмешливый
голос Кнолля.
   Я беспокойно ходил из угла в угол по холодной комнате. Хоть бы  немного
кофе! Но почему он решил снова играть роль  обезьяны?  Его  обидели  люди?
Тогда ему нужно было бы драться с ними: ведь в своем стаде, в джунглях, он
дрался не  раз.  Наверное,  молодому  самцу  всегда  хочется  попробовать,
способен ли он возглавить стадо.  Почему  же  от  людей  он  ждал  чего-то
другого? Сре