орила,  потому  что  свои  шумные
разглагольствования  она  сопровождала  весьма  бесцеремонными  жестами  -
хватала меня за подбородок и била по спине, - и я уже  стал  бояться,  что
она, недолго думая, положит ноги на стол либо начнет говорить мне  "ты"  и
называть по имени.
   И я этого дождался. Именно сегодня, когда мой шеф отправил меня  с  ней
на премьеру в цирк. Разумеется, прежде всего он  хотел  продемонстрировать
меня городским сплетницам, которые  в  изобилии  собрались  здесь  в  этот
вечер. И Гильда вела себя так, будто  мы  давно  уже  сыграли  свадьбу.  Я
должен был держать ее шляпу, смахнуть пыль с кресла,  раскрыть  сумочку  и
спрятать в нее билеты, наконец, принести пальто из гардероба,  потому  что
ей вдруг стало немного холодно, и оставить его у себя на коленях, так  как
ей уже было жарко, когда я вернулся из раздевалки.
   И все же сегодня вечером я пришел в цирк не для того, чтоб выступать  в
роли жениха девицы Гильды. В таком  качестве  шеф  не  отважился  бы  меня
послать. Ведь служебное подчинение тоже имеет свои границы. В сущности, он
послал меня затем, чтобы я  разузнал,  не  продает  ли  цирк  каких-нибудь
заморских  зверей,  необходимых  нам  для  наших  заведений.  Кто   сможет
упрекнуть  меня  в  том,  что  я,  не  извинившись,  бросил  дочь   своего
руководителя, когда передо мной возникла реальная  возможность  приобрести
столь оригинальную обезьяну -  скорее  это  даже  человек  или,  вероятнее
всего, какой-нибудь редкий экземпляр человеко-обезьяны,  которая  еще  бог
весть когда попадет к нам в Северную Чехию?
   - Вам меня не убедить, - это не шимпанзе, -  с  раздражением  заявил  я
Кноллю. - Я совершенно  уверен  -  посмотрите  на  его  подбородок,  форму
черепа, на надбровные дуги. И вообще это не обезьяна.
   Кнолль не удивился.
   - Знаю, - ответил он и потянулся, сидя в  своем  цирковом  фургоне.  На
столике стояла бутылка рому. - Знаю, - повторил он. - А вам не приходит  в
голову, что не вы первый обращаетесь с этим ко мне. Но до  сих  пор  никто
ничего не доказал...
   - И все же доказать нетрудно. Достаточно  посмотреть  на  строение  его
ног, calcaneus и особенно на ступни.
   - А как вы собираетесь на все это посмотреть? Я вас и близко к нему  не
подпущу. Когда  профессор  Пфермейер  из  Гейдельберга  попытался  к  нему
подойти, тот свернул ему нижнюю челюсть. Господину Райту из Манчестера  он
чуть ли не отгрыз все предплечье - вы бы  видели  его  зубы!  А  господину
Хаасе повредил позвоночник! Эта сволочь не любит людей. Но мне  он  нужен.
Он спасает наш цирк от разорения. Сейчас  кризис,  мой  друг,  и  я  готов
демонстрировать кого угодно  -  хоть  безобразных  уродов,  хоть  небесных
ангелов, - мне все равно. Я своего Тарзана использую в коммерческих целях,
и поэтому все законы на свете на моей стороне. Они будут охранять меня  от
любых придурковатых ученых! Если вам не нравится,  я  вас  не  задерживаю.
Попытайтесь его сфотографировать; большой  пользы  это  вам  не  принесет,
потому что он хочет быть обезьяной, хочет быть шимпанзе и делает  это  так
хорошо, что никто мне ничего не докажет...
   Владелец цирка рассмеялся, он был уже как следует пьян. Видимо, до  сих
пор дела в его цирке шли не так уж плохо, раз хватало денег на выпивку.
   - Но если вы хотите испытать, милостивый государь... - робко заговорила
жена Кнолля, еще минуту назад выступавшая в качестве укротительницы львов.
   - Что испытать? - рявкнул Кнолль  и  зло  посмотрел  на  свою  жену.  И
укротительница львов здесь, в фургоне, сразу  же  превратилась  в  кроткую
голубицу,  в  послушную  жену,  которая  стала  успокаивать  своего  мужа,
забегала вокруг него, будто над ее  головой  защелкал  тот  самый  бич  из
толстой кожи, каким она каждый вечер укрощала в клетке царя зверей.
   - Что испытать?! - снова рявкнул Кнолль, рявкнул погромче, чем  лев.  -
Хочешь, чтоб на нас обрушились несчастья? Да разве ты, корова, не  знаешь,
что все эти сумасбродные ученые в конце концов с  нами  судятся?  За  свои
травмы они требуют денежной компенсации и готовы  на  тяжбу  ухлопать  все
свое состояние. Эх ты, курица безмозглая!
   И в  адрес  укротительницы  понесся  поток  изощренных  ругательств,  в
которых фигурировали уже не только домашние животные.
   Я выбежал  из  фургона,  а  владелец  цирка  хриплым  голосом  все  еще
перечислял мне  вслед  названия  разных  пород  и  семейств,  известных  в
зоологии.
   Снаружи никого не было видно. Вокруг стояли  запертые  темные  фургоны.
Большинство их обитателей находилось на арене. Время от  времени  до  меня
доносились возгласы зрителей или ржание  коней  в  стойлах.  Должно  быть,
выводили белых лошадей. Я раньше не обращал внимания на то, что у них есть
такие лошади. Ориентируясь по запаху, я без труда добрался  до  клеток.  В
первой при лунном свете я  увидел  того  единственного  льва,  изображение
которого украшает цирковые афиши. Он  был  уже  довольно  стар  и  лыс.  И
сейчас, во сне, он время от времени терся о решетку, потому что его мучила
парша. В следующей клетке помещались шакалы. Как  ни  странно,  но  их  не
мучила парша. Стоило, однако, шакалам меня увидеть, как они начали рычать.
Оно и понятно: эти шакалы были подозрительно  похожи  на  собак.  Какая-то
помесь волка с догом. Здесь, вблизи, я не мог ошибиться.  "Хороши  шакалы,
ничего себе. Лучше бы ты тех шакалов привязал к конуре, - подумал я.  -  В
общем, каков поп, таков и приход! Обман на обмане". Пройдя мимо нескольких
пустых помещений, мимо ящика со змеей, я наконец увидел совсем  в  стороне
обезьянью клетку. Она была оборудована, как все обезьяньи клетки на свете.
Зеркальца,  лесенки,  велосипед  и  разноцветные  лоскутки,  будто   здесь
содержат  обыкновенных  мартышек  или  павианов.   Обезьяна,   а   точнее,
неизвестное существо, покоилось в углу клетки, лицом к стене. На  руках  у
нее были цепи, какие прежде надевали заключенным, а  на  ногах  -  большое
чугунное ядро, знакомое мне только по истории средневековых тюрем. А  ведь
никто во всем мире  так  не  заковывает  обезьян!  Все  эти  металлические
приспособления предназначены исключительно для людей.
   Как-то Гильда велела купить для нее мятных конфет. И теперь их  у  меня
был полон  карман.  Я  вытащил  конфетку,  развернул  ее  и,  причмокивая,
демонстративно  стал  сосать,  а  в  конце  концов  бросил  ее  в  клетку.
Разумеется, все это время я посматривал по сторонам, как  бы  не  появился
управляющий или кто-нибудь из служителей. Казалось, все было  спокойно.  И
только этот Тарзан - так его называли - лежал в углу, куда не  падал  свет
луны, и не проявлял никакого интереса к моей конфете. Я снова причмокнул и
на этот раз бросил в клетку целую горсть конфет. При этом  я  заговорил  и
стал его нахваливать...
   - Послушай, добрейший... Brav...  Nice...  Pocem,  Kommher,  Come...  -
пытался я привлечь его внимание, говоря на разных языках. Но  он  даже  не
шелохнулся, пока я не стал тыкать его палкой.  Так  обычно  обращаются  со
зверями. Если они не слушаются по-хорошему, им делают  больно.  Неподалеку
лежал какой-то прут. Но едва я к нему  прикоснулся,  как  Тарзан  вскочил,
словно черт, стал на задние лапы, - собственно, на ноги - и начал колотить
себя в грудь, как это обычно делают  одни  лишь  обезьяны.  Распространено
мнение, что так поступает только  горилла,  но  Шейнфурт,  как  и  Пасхен,
прославленный в прошлом веке охотник на обезьян,  свидетельствует,  что  и
взрослый шимпанзе может готовиться  к  схватке  точно  таким  же  образом.
Неожиданно Тарзан бросился на решетку с такой силой,  что  закачалась  вся
клетка. Я не успел отскочить, и ему удалось разорвать  мой  рукав  и  даже
немного поцарапать меня. При этом он так перебрасывал десятифунтовый груз,
который ему привязали к ногам, точно это был футбольный мяч.
   В цирке, очевидно, уже знали его повадки. Из фургона  выскочил  хозяин,
из будки служители и официанты, прибежала  даже  укротительница  львов  со
своим ременным бичом. Она сразу же напустилась на Тарзана,  но  не  успела
его усмирить. Зрители высыпали из цирка, стали ее ругать,  некоторые  дамы
громко визжали, другие осуждали нас за жестокость. По  всему  было  видно,
что я сорвал представление. Из цирка я выбежал прямо в поле, а так как  до
сих пор не изучил окрестностей, пришлось проплутать несколько часов,  пока
крестьяне не указали мне дорогу домой.
   Перед домом меня поджидала Гильда. Наш музей помещался в вилле, которую
нам завещала местная миллионерша. Вилла напоминала готический  костел,  но
все еще  сверкала  новизной.  Совсем  недавно  ее  реставрировали.  Гильда
подошла ближе и влепила мне пощечину. (Так кончилось наше  знакомство.  По
крайней мере мне показалось,  что  оно  кончилось.)  Но  Тарзану  сегодня,
видимо, досталось еще больше.
   В тот вечер я долго не ложился спать. Решил написать  письмо  Кноллю  с
просьбой уступить удивительное  животное  нашему  зоологическому  саду.  Я
предложил ему баснословную цену, ибо прекрасно знал, что он все  равно  не
согласится. Но  в  таком  случае  я  мог  потребовать  от  него  подробных
сведений: когда, где и при  каких  обстоятельствах  было  приобретено  это
животное. Если же Кнолль  не  объяснит  его  происхождения  да  еще  и  не
предложит купчей, я сообщу обо всем в полицию, ибо  считаю,  что  владелец
цирка держит в клетке не обезьяну, а человека, хотя, когда его  рассердят,
он начинает бить себя кулаками  в  грудь,  как  шимпанзе.  Кроме  того,  я
заметил, что его одевают в какие-то смехотворные трусы  и  особого  покроя
куртки, которые должны скрыть от случайных свидетелей явные  признаки  его
принадлежности к роду человеческому - и прежде всего отсутствие волосяного
покрова. Поэтому мне кажется,  что  я  столкнулся  с  каким-то  загадочным
преступлением. В любом случае я заставлю говорить о себе.
   А ведь к этому, собственно, человек и стремится  всю  свою  жизнь.  Мне
стало легче  переносить  несправедливости  шефа.  На  другой  же  день  он
выставил  меня  из   светлого   кабинета   в   полуподвал,   в   отделение
пресмыкающихся, что примостилось рядом с коллекциями минералов. Там  целый
год  совсем  не  топили  будто  бы  из-за  того,  что   сталактиты   могут
раствориться. Шеф мой нанял также второго практиканта из здешних. Это  был
немец, который сразу же начал появляться с Гильдой в обществе.  Вскоре  он
даже стал возить ее детскую коляску. Никто на меня  не  обращал  внимания.
Они терпели мое присутствие лишь потому,  что  работал  я  бесплатно.  Да,
тогда, в тридцатые годы, когда произошли все эти события,  государственных
служащих поначалу принимали на работу как  практикантов  и  целый  год  им
ничего не платили. Наверняка меня собирались через год выставить и на  мое
место взять другого практиканта, который трудился бы столько же,  а  потом
его постигла бы та же участь.  Однако  они  просчитались.  Все  обернулось
совсем иначе. И именно из-за Тарзана.



   ВИЗИТ НЕЗНАКОМКИ ИЗ УЭСТ-ЭНДА

   Я  нетерпеливо  ждал  ответа  от  Кнолля  и  каждый  день  с   надеждой
приветствовал почтальона. А вдруг он несет мне известие,  которое  изменит
всю мою жизнь? Но долгое время  не  приходило  ничего.  Послать  еще  одно
письмо казалось мне смешным. Это уже походило бы на шантаж. Действительно,
стоило ли идти в полицию сообщать о своих  подозрениях?  Мне  трудно  было
решиться. Ведь я тешил себя мыслью,  что  сам  стану  детективом,  который
раскроет  тайну.  Неужели  я  вынужден  буду  передать  это  дело  в  руки
жандармов? Лучше всего было бы съездить к Кноллю. Но его цирк  Как  сквозь
землю провалился. Вероятнее всего, труппа пересекла  границу  и  уехала  в
Германию. Нигде о ней ничего не было слышно. Понемногу я стал  забывать  о
своих проектах и начал утешаться тем, что настоящие мудрецы не вмешиваются
в ход истории, что они удовлетворяются созерцанием и описанием событий. Но
авантюризм у человека в крови. И мне было трудно с этим совладать.
   Между тем Гильда поссорилась с новым практикантом, и шансы на  успех  у
меня повысились. Шеф стал отвечать на  мои  приветствия,  а  когда  к  нам
однажды приехал начальник, родственник заведующего отделением, то он  даже
похвалил меня перед ним.
   - Я вас уже простила, - заявила Гильда, появившись  однажды  у  меня  в
кабинете. И тут же уселась на стол. - На вас  нельзя  долго  сердиться,  -
продолжала она с обезоруживающей улыбкой, между тем как за  дверью  плакал
ребенок неизвестного отца. - И с тех пор вы так  страдаете,  что  мне  вас
жаль, Андрэ.
   - Меня зовут Индржих, - возразил я.
   - Ах, ты мой сладкий Индржишек...
   Я должен был отступить к дверям. Лучше всего бы выскочить  в  окно,  но
мой кабинет находился в полуподвальном помещении. Я уже представлял  себе,
как ее папаша поджидает за дверьми, чтобы застичь нас врасплох.
   Но застиг нас вовсе не он.
   В кабинет вошла хорошенькая девушка в кожаном пальто и с автомобильными
очками на лбу. Когда я помог ей снять пальто и она отложила в сторону свои
автомобильные доспехи, передо мной оказалась не то голливудская звезда, не
то парижская манекенщица. Я и не предполагал, что на  свете  вообще  могут
существовать такие красивые женщины.  У  нее  был  прекрасный  овал  лица,
большие  карие  глаза,  светлые  волосы  и   греческий   профиль,   фигура
праксителевых статуй.
   - Джина Джонс... - отрекомендовалась  мне  посетительница.  Она  только
посмотрела на Гильду, и  та  под  этим  взглядом  сразу  же  присмирела  и
замерла, словно лягушка  перед  змеей.  -  Я  приехала  в  связи  с  вашим
письмом... -  Тут  она  закурила  сигарету  иностранной  марки  в  длинном
мундштуке и,  не  дожидаясь  приглашения,  села,  положив  ногу  на  ногу.
Затянувшись, она еще раз поглядела на Гильду. Этого уже было достаточно.
   - Не буду мешать... - бросила Гильда и чуть ли не выбежала из  комнаты.
Она, видимо, обратила внимание на  английский  акцент,  с  каким  говорила
посетительница, и  поняла,  что  перед  ней  иностранка,  плохо  владеющая
немецким языком.
   - Кнолль передал мне ваше письмо, -  продолжала  гостья.  -  Меня  тоже
интересует этот... - она секунду помолчала и добавила,  подавляя,  видимо,
внутреннее сопротивление: - Тарзан. Я ведь тоже убеждена, что это человек.
Но чем дальше идет дело, тем меньше  у  меня  сторонников...  -  При  этих
словах она улыбнулась. Это была ее первая улыбка за все время  визита,  но
она придала мне сил. До сих пор мне казалось, что весь этот визит  наводит
на нее невероятную скуку. Но теперь у меня было  доказательство,  что  моя
персона представляла для нее определенный интерес, что она приехала именно
ко мне.
   - Готов служить вам... - как ни странно, но весьма кстати вставил я.  И
вдруг почувствовал себя совсем иначе. Когда  тебе  улыбается  голливудская
кинозвезда, становишься более самоуверенным.
   - Я убеждена, что Тарзан - человек, причем я знаю, кто этот человек.  -
Она положила на стол  фотографию  стройного  мужчины  в  смокинге.  -  Это
молодой барон Хоппе. Не хотите ли выслушать меня?
   И она улыбнулась еще обворожительней. Мне ничего не оставалось  делать,
как принять ее предложение, ибо действительно  трудно  было  распознать  в
этом светском джентльмене  человекоподобную  обезьяну,  которую  я  совсем
недавно видел в клетке. Все это показалось мне подозрительным. Я совсем не
хотел стать жертвой какой-то авантюры.
   - Видите ли, я хочу рассказать вам свою историю. В ней, собственно, нет
ничего особенного. Вы, вероятно, читали в детстве "Книгу джунглей"?  Разве
Маугли казался вам каким-то особенным? Так вот,  в  Индии  нередко  бывает
так, что из-за голода родители бросают своих детей в джунглях,  и  там  их
выкармливают и воспитывают звери. Случается, что даже львы.  Говорят,  три
года назад в  Бомбее  был  обнаружен  мужчина,  который  пробыл  несколько
месяцев в плену у царя зверей. А из Алеппо сообщают, что два месяца  назад
кочевники поймали там "мужчину-газель".  Он  прожил  в  стаде  много  лет,
питался  травой  и,  когда  его  стали  ловить,  попытался   спастись   от
преследователей, убегая огромными скачками. А кто знает, что происходит  в
Африке? Ведь там отдельные племена совсем не представляют, сколько  у  них
народу, и не  регистрируют  тех,  кто  исчез  в  джунглях.  Человек  легко
приспосабливается  ко  всему.  И  если  он  смог  приспособиться  к  нашей
современной цивилизации, то почему бы ему не ужиться, скажем, с медведями,
если родился он в определенной обстановке и с малых лет видел вокруг  себя
одних медведей? Что же касается  Тарзана,  то  это  -  наиболее  известный
представитель  такого  сорта  людей.  А  барон  фон   Хоппе   -   наиболее
значительный... - вздохнула она.  -  Ему  принадлежат  многие  владения  в
Австрии, Германии и Чехии. Род  его  известен  славными  традициями,  и  я
удивлена, что вам это не известно. Его  знают  во  всех  аристократических
домах Европы. И такой человек под видом шимпанзе исполняет номера в  цирке
Кнолля!
   Она говорила все быстрей и быстрей, будто не могла  совладать  с  собой
или просто потому, что повторяла свою историю уже не в первый раз.  И  все
смотрела на меня  и  улыбалась  своей  манящей  улыбкой.  Может,  ей  даже
хотелось взять меня за руку, но мной овладел страх, он рос. Собственно,  я
уже перестал считать ее сумасшедшей, я боялся другого -  шантажа,  боялся,
что прибывшая ко мне  дама  хочет  втянуть  меня  в  какую-то  бесконечную
имущественную тяжбу. И тут мне захотелось, чтобы вернулась Гильда. Но  она
не возвращалась - я отлично знал, что она подслушивает за дверью.
   В тот день я просидел у себя в кабинете до глубокой ночи и  понял,  что
Джина приехала на своем спортивном "ягуаре" лишь затем,  чтобы  рассказать
мне свою историю. Она отказалась от угощений - ей просто было нужно, чтобы
я ее выслушал. В конце концов это была самая необременительная просьба  из
тех, что я готов был для нее выполнить. Тем более что ее рассказ меня ни к
чему не обязывал, а внешность ее была приятной.
   - Самое ужасное - то, что я не могу его спасти. И к вам  я  приехала  с
отчаянья. Мне, собственно, не так уж нужен антрополог. Ведь у  меня  целая
гора всевозможных  справок  и  заключений  ученых.  Мне  нужен  энтузиаст,
который попытался бы спасти барона, который попытался бы  помочь  мне.  От
этого зависит моя судьба. Я  должна  была  выйти  за  него  замуж.  Я  его
невеста. Мы познакомились с ним несколько лет назад в одной из  экспедиций
сэра Уэзерола.



   В ЧЕРНУЮ АФРИКУ

   В ту экспедицию я попала с отчаянья...  Только  вам  расскажу  все  без
утайки - ведь от вас я жду помощи. Мне  давно  известно,  что  я  красива,
известно чуть ли не с детства - об этом говорили  все.  Родители  тоже  не
отставали от других и следили за каждым моим шагом, хотя я  ровным  счетом
ничего дурного не делала. "Любой мужчина может тебя  обидеть,  -  твердили
они, - потому что ты красотка". На этом основании я находилась под охраной
даже в двадцать лет. Но в действительности обижали меня вовсе не  мужчины,
как предполагала моя мать, а женщины. Женщины издевались  надо  мной,  это
они старались меня унизить. Все началось еще  в  школе  с  союза,  который
заключили   против   меня   наша   старая   учительница   с    моими    же
сверстницами-дурнушками. Я не могла произнести ни слова без того, чтобы не
смеялся весь класс; стоило мне сделать какое-нибудь движение,  как  в  мою
сторону устремлялись завистливые взгляды.
   - Послушайте, Джонс,  -  не  раз  звучал  в  моих  ушах  злобный  голос
директрисы, - красота - это еще не все!
   Вскоре я стала побаиваться ходить на танцы, ибо нередко получалось так,
что  какая-нибудь  из  завистниц,  которой  приходилось   часами   ожидать
партнера, чем-нибудь да мстила мне -  то  она  рвала  на  мне  блузку,  то
наступала на  шлейф  длинной  юбки,  то  рисовала  на  спине  чертика,  то
подкарауливала в уборной,